ладкие начинки, часто добавляя молочную густую кислую массу, и есть. Так Хоуп уже пробовала раньше. Еще до солнц принесли мелкие треугольные пироги, совсем непеченые, белые. В них тоже пряталось разные содержимое: соленое, сладкое и нейтральное, – и их тоже было принято есть с кислой густой молочной массой. Все это было чрезвычайно вкусно. Пестрый вихрь работающих женщин приносил новую еду, уносил грязные тарелки. Хоуп в коже Домны не могла столько вместить в себя. Хлебный капиталист ел понемногу, медленно, но постоянно. Зато Дочь хлебного капиталиста ела именно разные хлебные вещи, тоже постоянно, но быстро. Три вида хлеба были выпечены в виде круга с дырой или подковы. Сквозь это отверстие Хлебный капиталист и Дочь хлебного капиталиста смотрели друг на друга и на Хоуп в коже Домны и смеялись. Хоуп в коже Домны поняла, что это такая общая игра, тоже взяла хлеб с дырой, посмотрела сквозь него на хозяев и тоже посмеялась.
Потом Хоуп в коже Домны повели размещаться. Ее поселили в правом боку круглого хлеба, определили ей небольшую комнату, но с огромным овальным окном, рядом с комнатой Дочери хлебного капиталиста. Хоуп в коже Домны думала, что сейчас же они начнут заниматься, но Дочь хлебного капиталиста легла спать после обеда, и ей самой Пестрый вихрь работающих женщин взбил подушки и матрас и оставил ее отдыхать после путешествия.
Хоуп в коже Домны отправилась гулять по дому, как мышь или червь внутри большой выпечки. Хоуп в коже Домны кралась; спало или полудремало все пространство, от некоторых дверей тянулся храп. Случайные лестницы, не– ожиданные ходы, двери, комнаты, частые круглые окна даже между комнатами действительно напоминали внутренности хлеба. Потом Хоуп в коже Домны рассказали, что это специальная такая постройка: Хлебный капиталист сам ее придумал и отдал готовый рисунок Проектирующему дома, велев ему дорассчитать конструкции и жилые подробности. Но потом еще принес двенадцать страниц документа, где подробно описывал, что он хочет видеть внутри своего жилища. Из нор и коридоров она вдруг вышла в светлый круглый зал с высоким потолком-куполом, окнами по всему почти кругу с перерывами на книжные шкафы и стену с портретом молодой темноволосой неработающей со строгими скулами и печальным лицом. Хоуп в коже Домны поняла, что нос и глаза женщины повторились в лице девочки – Дочери хлебного капиталиста. Посреди комнаты стояли четыре стола с лавками, перед ними – стол побольше со стулом и доска. На мебели сидел налет пыли. На книгах – русских и французских – пыль, поддерживаемая паутиной, лежала тонким покрывалом.
К Хоуп в коже Домны приставили Домашнюю работающую, молчаливую, занятую. Она принесла учительнице-компании воды и вдруг, после вопроса про портрет в библиотеке, много рассказала. Строгая неработающая на портрете умерла, до этого была Женой хлебного капиталиста, очень худой, деловой, быстрой, учила у себя в библиотеке работающих детей. С трудом набирала три-четыре человека. Работающие тяжело отпускали свое потомство учиться, не видели в этом пользы, каждый ребенок был силой и помощником. Девочки к Жене хлебного капиталиста не попадали вовсе. Да и для мальчиков действительно один вред, объяснила Домашняя работающая. Двое из учащихся уже спились – быстрее, чем их ровесники. А Жена хлебного капиталиста лучше бы рожала, поделилась мнением Домашняя работающая. Потом вспомнила, что Жена хлебного капиталиста зачинала, выкидывала на полпути или, бывало, все же рожала, но сразу мертвых детей. Вот только Дочь хлебного капиталиста выжила. Родилась величиной с башмак и хилая, но ее выкормили всем домом работающие женщины, привели крупную красивую кормилицу, каждая грудь с ведро: у Жены хлебного капиталиста молоко не созрело. И Дочь хлебного капиталиста теперь большая и здоровая. Но она все равно ненаследница, а Хлебный капиталист мечтал о наследнике. Все хотел, чтобы жена рожала. А она хотела построить школу для работающих, а кому нужна эта грамотность, вот только спиваются от нее, снова объяснила Домашняя работающая. Хлебный капиталист все ходил-ходил в комнату к жене, а она придумывала школу: где построит, из какого материала, кого позовет из учителей, – писала письма в Главный город, ходила разговаривать к работающим. И больницу хотела для работающих. Хлебный капиталист был не против, но говорил: сперва роди наследника. А у нее плохая худоба (сама бы лучше лечилась), неподходящее тело – и вот в очередные роды она умерла, и даже ребенок не вылез. С ним внутри похоронили шесть лет назад. Хлебный капиталист мучился очень по жене. Он для нее этот дом построил, его называют «ка-ра-вай» (Хоуп в коже Домны повторила про себя новое слово). Жена хлебного капиталиста сама просила что-то особенное, не как у всех, с библиотекой, не выходила за Хлебного капиталиста. А когда увидела рисунок дома и побывала на стройке, согласилась. Лучше Хлебного капиталиста нет хозяина, рассказывала Домашняя неработающая, мы на него молимся (Хоуп в коже Домны повторила про себя новое выражение), мы хорошо живем, он богато живет, деревенские работающие хорошо живут. Соседские неработающие считают его чудны́м (Хоуп в коже Домны повторила про себя новое слово). Но на самом деле завидуют ему. Ведь он построил дом-каравай, не пьет совсем и не занимается развратом. Нет лучше его хлебного капиталиста в их стороне страны точно. Все неработающие и работающие на этой земле живут, а только он покупает иностранные машины, чтобы работающим работалось проще и быстрее, чтобы больше продавалось зерна и все они богатели. Он всегда занят делами. Думал жениться снова, чтобы зачать наследника, но, как поедет в Главный город или Второй главный город посмотреть на варианты жен, всегда отвлекается на хлебные дела. А недавно решил, что лет через шесть уже и его дочь сможет родить ему внука-наследника, а он сам будет еще молодой и успеет его воспитать. Нет лучше хлебного капиталиста. Его даже приглашал к себе Главный русский хозяин в своей дворец в Главном городе, чтобы похвалить. А французскую учительницу-компанию он прогнал за непристойные отношения с неработающим соседом.
Хоуп в коже Домны внимательно всмотрелась в Домашнюю работающую и поняла, что она совсем молодая, может быть пятнадцатилетняя. Спросила, учила ли Дочь хлебного капиталиста французская учительница в библиотеке. Домашняя работающая покачала головой и сказала, что те сидели в комнате. Хоуп в коже Домны попросила стереть утром в библиотеке пыль и проветрить. Они с Дочерью хлебного капиталиста будут заниматься именно там.
Хлебный капиталист с ними не завтракал, он уже уехал в поля надзирать за сбором урожая. Дочь хлебного капиталиста ела булки. Ее сегодня обтягивало желтоватое платье. Хоуп в коже Домны выпила кофе и тоже съела булку, она была чрезвычайно вкусная. Хоуп в коже Домны сказала, что теперь пора заниматься. Дочь хлебного капиталиста кивнула и повела Хоуп в свою комнату. Пестрый вихрь домашних работающих подхватил со стола выпечку, понес следом. Пространство Дочери хлебного капиталиста было розовое, цветочное, рюшечное, захваченное платьями для Дочери хлебного капиталиста, платьями для дорогих кукол, домами и мебелью для дорогих кукол, самими дорогими куклами, скорее всего иностранными. Одна кукла была почти человеческого роста. Хоуп в коже Домны подумала, что она сама и французская учительница-компания и есть такие иностранные дорогие куклы для Дочери хлебного капиталиста. Книг не виделось, лежали несвежие журналы про то, какие платья надо выбирать. Хоуп в коже Домны подумала, что такое украшение пространства, куклы, платья – очевидное влияние француженки, и сразу позлилась на себя за то, что она думает общими, не своими мнениями. Даже в своей Первой стране, будучи работающей, она от Дочери бывшего хозяина и откуда-то еще знала, что французское выглядит таким образом. Может, эта женщина, которая жила прежде в комнате Хоуп в коже Домны, была не такая французская, но какая-то иная. Но что, если человек, оказавшийся в своей второй, третьей стране, становится заранее выдуманным, усредненным приезжим из своей первой страны, каким его заранее представляют? Хоуп в коже Домны задумалась, стала ли она сильнее американкой, и тут же поняла, что нет, потому что с самого рождения никогда американкой не была. Ее родиной была ее мать, Голд.
Дочь хлебного капиталиста разлеглась на своей кровати с куклами. Достала тетрадь и карандаш. Вокруг на приставных столиках и стульчиках домашние работающие разложили булки. Хоуп в коже Домны пододвинули кресло. Оказалось, они так и занимались с прежней учительницей-компанией: Дочь хлебного капиталиста лежала в кровати, учительница-компания сидела в кресле. Хоуп в коже Домны объявила, что они теперь будут заниматься в библиотеке. Вихрь охнул. Дочь хлебного капиталиста хотела сопротивляться, но Хоуп сделала с помощью складок кожи Домны строгое лицо и попросила Дочь хлебного капиталиста проводить себя в библиотеку. Вихрь подхватил булки и понесся за ними.
Дочь хлебного капиталиста ныла за ученическим столом на ученической лавке, говорила, что ей не мягко, но Хоуп в коже Домны уже положила перед ней лист бумаги, каменную банку с черной жидкостью для письма и перо птицы и расписывала на доске английский алфавит. Хоуп в коже Домны улыбнулась вежливо, но настойчиво Пестрому вихрю, и он недовольно и медленно покинул библиотеку. Дочь хлебного капиталиста сидела одна за первым ученическим столом, который, как и лавка, был ей мал. Другие столы были заставлены булками, единственная студентка постоянно поворачивалась к ним, словно хотела у них списать, но просто хватала и постоянно жевала. Отдельные порывы Вихря приносили время от времени ягодной воды. Дочь хлебного капиталиста сразу ее выпивала. Буквы очень медленно появлялись на листке перед ней.
Так началось тяжелое педагогическое сражение Хоуп в коже Домны. Она зарабатывала тут деньги, но хотела получать их честно и стараться. Она заказала книги для изучения английского и книги с историями на английском – все, которые можно было найти в Дикой и холодной стране, в магазинах Главного города. Потом Хоуп в коже Домны вспомнила о дорогих иностранных куклах, спросила Хлебного капиталиста, как ей заказать книги из английского Главного города. Тот сразу отправил ее к своим полуработающим и выделил специальные книжные деньги, но предупредил, что будет каждый месяц проверять прогресс своей дочери. Проверки у бывшей учительницы-компании часто проваливались, вспоминал он.