— Ты же убивал их во время войны, так? — спросил его Кобб. — Так в чём разница? Они же не люди, они — индейцы, которые возомнили себя белыми! Ещё одна причина свалить их и освежевать. Чёрт возьми, сынок, этот урожай только и ждёт, когда его соберут! Пойдём с нами, и ты горя знать не будешь.
Остальные согласились более охотно, особенно Кулан — крупный бывший рейнджер, который, как говорили, обезглавил не менее двух десятков мексиканских офицеров во время войны, используя только охотничий нож с коротким лезвием.
Но Грендон не смог смириться с такой моралью и этикой, поэтому они просто пристрелили его, а Кулан в шутку снял с него скальп.
Они напали на мексиканскую деревню и заперли всех жителей в церкви. Они атаковали верхом, нажимая на спусковые крючки и бросая ножи и топоры, пока руки у них не заболели, пистолеты не задымились, а мертвецы не завалили кучами все улицы, как снопы пшеницы.
Им потребовалось почти четыре часа, чтобы снять скальпы со всех двухсот жителей, но они взялись за дело с усердием и рвением, присущим профессионалам. Они прочесали всю Центральную Мексику и собрали столько скальпов, что начали связывать их в связки.
В 1850 году, как раз перед тем, как грянул бум, они въехали в Сонору с почти восьмью тысячами скальпов, сложенных в кузове фургона.
Вскоре после этого дело со скальпами пошло наперекосяк, и Кобб уехал из Мексики, потому что из-за убийства мексиканцев власти объявили за его голову награду.
Но, как сказал сам Кобб, это было весело.
* * *
Следующие двадцать с лишним лет его жизни прошли в мгновение ока.
Кобб угонял скот и лошадей. Работал детективом на различных скотоводческих предприятиях, наёмным убийцей для всех, кто готов был платить. Он грабил банки и дилижансы и сделал себе на этом имя.
Его арестовывали не менее трёх раз, и каждый раз он избегал петли, сбегая из тюрьмы.
Он служил разведчиком во время индийских войн, продавал оружие перебежчикам-апачи и управлял борделем в Сан-Франциско.
Но всё это резко оборвалось, когда выяснилось, что он и его подчинённые не только грабят своих клиентов, но и убивают их, а останки хоронят в подвале.
После этого он сновал по индейской территории, воруя, убивая и заставляя индейцев и белых платить деньги за то, чтобы на них не нападала его банда.
Его имя внушало страх от Мексики до Арканзаса.
А потом в 1873 году… он проиграл пять тысяч долларов в карты в Дедвуде, штат Дакота. Проиграл профессиональному игроку по имени Мэйнард Эллсворт.
Кобб вытащил топор и расколол голову Эллсворта.
После этого он прожил свою жизнь в бегах.
Но в 1875 году его арестовали за вымогательство в горах Биг-Хорн на территории Вайоминга и приговорили к пяти годам в территориальной тюрьме.
Из которых он отсидел каждый день.
Как сказал надзиратель в Совете по условно-досрочному освобождению, «Джеймс Ли Кобб полностью лишен всех качеств, которые можно было бы хоть отдаленно назвать человеческими. Он, джентльмены, воплощение того, от чего нужно очистить наши земли — от существ, которые ходят как люди, но думают как животные».
Когда Кобб вышел, избегая охотников за головами и многочисленных ордеров, выписанных на него под различными псевдонимами, он присоединился к трём мужчинам — Джоне Глиру, Лоуренсу Барлоу и Бутчу Нулану — в специфическом предприятии.
Кобб вынудил их следовать за ним в Сьерра-Неваду, чтобы отыскать золотую жилу, о которой он слышал в тюрьме.
Проблема была в том, что Кобб на самом деле не знал, где она находится. Просто голос в его голове сказал ему, что в горах Сьерра-Невады он найдёт свою судьбу.
Голос был не тихим и не внятным, как обычно, а вполне чётким и уверенным, поэтому Кобб к нему прислушался.
И отправился в горы.
И так круг замкнулся.
— 6-
Прошло шесть недель.
Шесть недель Кобб сидел в горах и просто ждал. Глир, Барлоу и Нулан ждали вместе с ним, хотя Барлоу и предложил героически прорываться через снег, занёсший проход и заперший их у подножья вершины.
Никто его не поддержал. По крайней мере, пока.
Пока они ещё недостаточно отчаялись.
Но отчаяние уже приближалось; Кобб видел это по их обветренным, потрескавшимся лицам, обожжённым морозными ветрами и минусовыми температурами. В их глазах плескалась горечь, злость и беспокойство, грозившие выплеснуться наружу.
Всю прошлую неделю внутри каждого из мужчин бушевало это ядовитое варево, кипящее на дне бездонных ям души. Варево, которое с каждым днём всё быстрее просачивалось на поверхность.
В тесной деревянной лачуге, занесённой снегом, оно вскоре стало практически осязаемым.
За последние три дня никто из них не произнес ни слова. Они достигли того момента, когда выбор был сделан за них. Природой. Господом Богом. Той жестокой силой, которая заточила их в горах, не оставив ни единой надежды на спасение.
И, естественно, напряжение усиливалось из-за всеобщей ненависти к Коббу. Хоть никто и не произносил это вслух, мужчины винили Джеймса Ли в своём затруднительном положении. Ведь именно он настоял на том, чтобы отправиться в эту чёртову шахту в январе, и теперь, когда их занесло, им оставалось только сидеть… и ждать.
Ждать и сходить с ума.
Да, им всем были знакомы понятия этики и морали, но эти слова умерли в этой безбожной, нечестивой пустоши.
Глир отвечал за ловушки.
Барлоу каждое утро выходил с винтовкой на охоту.
Кобб и Нулан рубили хворост для костра.
Но еды не было, а пламени очага и горячей воды не хватало, чтобы убить голод.
Мужчины похудели и напоминали скелеты, обтянутые пергаментной кожей. Глаза запали в глазницы. Щёки втянулись, обтягивая челюсти. Зубы расшатались, а костлявые пальцы превратились в скрюченные лапы.
Они уже съели лошадей. Даже сварили суп из копыт.
Барлоу посасывал свой кожаный ремень, а Глир жевал ножны из оленьей шкуры.
Существовавшее в этих стенах безумие зародилось из голода.
Из одиночества.
Из отчаяния и безысходности.
Дичи не было, а тех нескольких кроликов, что поймал Глир на прошлой неделе, еле хватило, чтобы отогнать муки голода на несколько часов.
Им нужно было мясо. Настоящее мясо.
Их животы молили об этом, а зубы разочарованно скрежетали. Их языки облизывали потрескавшиеся губы, мечтая о бифштексах из оленины и говяжьих голенях. О непрожаренных стейках с кровью.
Из всех них только Кобб воспринял заточение спокойно.
Что-то внутри него радовалось тяжёлому положению остальных. Он наслаждался тем, как они медленно превращались в живые скелеты, отвратительные фигуры, которые выглядели бы совершенно естественно — или неестественно — бредущие от ворот кладбища, беспокоясь о своих собственных саванах.
По мере того, как рос их голод, социальные и нравственные устои рушились один за другим.
Мысли их были только о мясе. Сны — о нём же.
В этой продуваемой всеми ветрами преисподней с заснеженными вершинами, завывающими ветрами и ревущими метелями существовал только один способ добыть мясо.
Один последний, немыслимый способ.
Кобб его ждал.
Он уже видел это в мёртвых озерах их глаз. Видел, какие взгляды они бросали на него и друг на друга.
Желание выжить разрушило любые существовавшие между ними узы.
Мужчины понимали своим воспалённым, безумным мозгом, что весной из этой хижины выйдет лишь один.
Ими владел голод. Запретная жажда плоти себе подобных. Она явственно ощущалась в тесном, замкнутом помещении хижины… Её тяжёлый, кислый, мерзкий запах, отравляющий сам воздух.
Может, всё дело было в голоде. Может, именно он вызывал эти жуткие мысли в их головах. А может, это было что-то иное…
Может, это было то, что они нашли в пещерах.
Или то, что нашло их.
* * *
Первым это выяснил Барлоу.
Он был на охоте с Нуланом. Они оба ввалились в хижину, продрогшие и измученные, с широко распахнутыми от страха глазами. Они стояли на пороге, обутые в снегоступы, сжимая в руках винтовки и не закрывая двери, и за ними на улице бушевала метель и завывала смерть.
— Что такое? — рыкнул на них Кобб. — Ради бога, хватит стоять столбом! Что вы нашли?
Возможно, глубоко внутри он надеялся, что они нашли шахту… Но сам в это не верил. Потому что то, что он видел в их глазах, не предвещало ничего хорошего. Даже если бы на них напал полк индейских мертвецов, они бы не выглядели такими мрачными и напуганными.
— Идём с нами, — произнёс Нулан. — Просто идём с нами…
И вот, закутанные в буйволиные шубы и медвежьи шапки, спелёнутые, как младенцы, со всем своим снаряжением, они пробивались сквозь сугробы и ветра, которые пытались сбросить их с узких тропинок вдоль зубчатого утёса.
Мир вокруг был белым, огромным и измученным.
Серое предгрозовое небо нависало прямо над скалами, и сложно было сказать, где заканчивалось одно и начиналось другое.
Нулан подвёл их к небольшому входу в пещеру, расположенному в основании известнякового утеса со скалистыми стенами и выступающим навесом, который, казалось, мог упасть и раздавить их в любой момент.
Кобб заметил ведущие вдаль следы от снегоступов. Они выглядели так, словно их обладатели старались как можно быстрее оказаться подальше от входа в пещеру.
— Ну, и что за хрень? — выдохнул Кобб облачко пара, которое тотчас зависло в воздухе. — Вы наткнулись на золотую жилу или на самого Дьявола во плоти?
— Просто войди внутрь, — прошептал Барлоу.
Кобб пошёл первым, за ним по пятам следовал Глир. Оба фыркали и пыхтели, пытаясь пролезть по-пластунски очередной метр. Шахта была настолько узкой, что другого способа передвижения не находилось. В тяжёлых шубах и меховых штанах сложно было передвигаться быстро, поэтому путь до центральной шахты занял какое-то время.
Они словно очутились внутри бутылки, заткнутой грязной тряпкой.
Там было темно, хоть глаз выколи.
Кобб окликнул Глира, и его голос эхом отразился от высоких сводов.