– Пятачок! Хочешь отдавай, не хочешь – не надо.
Анфертьев улыбнулся.
– Ну, бери, жмот… – выругалась женщина. «Еще тимак… – подумал Анфертьев, – эхма, где наша не пропадала…»
В узком каменном доме, украшенном львиными головками, ночью сидели преподаватель голландского языка и бывший артист, ныне, ввиду большого спроса на технический персонал, чертежи, Кузор.
– А нет ли у вас двойных свистулек? – спросил Жулонбин.
– Есть несколько, поломанных.
– Вот и прекрасно, – сказал, радуясь, Жулонбин. – Меня ломаные предметы больше цельных интересуют. Я рассмотрю ночью и постараюсь найти для них классификацию.
– А сновидения вы не пытались собирать? – спросил чертежник. – А то у меня есть один знакомый, он сны собирает, у него препорядочная коллекция снов. Какой-нибудь профессор дорого за нее дал бы! У него есть сны и детские, и молодых девушек, и старичков.
– Познакомьте меня с ним, – взмолился Жулонбин. Руки у систематизатора задрожали.
– Охотно, – покровительственно ответил Кузор, – хотите, мы завтра отправимся к нему.
Всю ночь не спал Жулонбин. Он видел, что он собирает сновидения, раскладывает по коробочкам, надписывает, классифицирует, составляет каталоги.
У Локонова уже стоял Анфертьев и продавал ему сны, записанные у старичка.
– Сон Ивана Иваныча из ряда вон выходящий, – говорил Анфертьев, – меньше, чем за два рубля, не отдам. Любителей-то у меня много, а такие сны попадаются не часто.
– Но ведь это страшно дорого, – настаивал Локонов, – за нечто нереальное платить такие деньги.
– Как, нечто нереальное? – возражал Анфертьев. – Сон-то и есть высшая реальность, во сне-то человек весь раскрывается.
– Вы правы, – согласился, смутившись, Локонов.
– Да пусть это будет и не реальность, а сказка, и за сказками другие за тридевять земель ездят, тьму денег тратят. Нет, как угодно, дешевле никак нельзя.
– За все принесенные вами сны дам я вам три рубля, – твердо сказал Локонов.
– Помилуйте, ведь это грабеж! – взмолился Анфертьев.
«Ну, да ладно, на чем-нибудь другом наживу», – подумал он и, вздохнув, согласился.
– А теперь попьемте чайку, – ласково предложил Локонов.
К чайку-то и подоспели чертежник и преподаватель голландского языка.
– Скоро, скоро, – воскликнул за чаем Анфертьев, обращаясь к Кузору, – будет у меня для вас новенькая свистулька, уж я присмотрел у одного старичка! Уломать придется. «Память, – говорит, – не продается!»
– А для вас у меня есть детские картинки, – сказал Анфертьев Жулонбину. – А вот для одного покупателя я достал серебряный футляр для ногтя!
– Покажите мне его, – попросил Жулонбин.
– Да нет, я его не взял с собой, – ответил Анфертьев.
Он видел, как задрожали руки у Жулонбина.
– Это музейная вещичка, ее нужно хранить как зеницу ока! Детские картинки желаете посмотреть?
У Жулонбина ни гроша не было с собой.
– А вот сон одного молодого человека. Образования молодой человек превосходного, а ведь вот какой сон увидел. Сон, можно сказать, на вес золота. Прочесть, а, прочесть? – спросил Анфертьев. – Только условие: рубль, не меньше, это, можно сказать, не сон, а целое полотно, ужасная картина. Вот, представьте себе молодого человека, сидит он, книжки читает, а на подъеме у него образовалась как бы мозоль. Взглянул, увидел, не мозоль это, а глаз с совершенно ровными веками, с ресницами, но без зрачка. Испугался молодой человек, снял туфлю, стал осторожно сапог надевать, чтоб никто не заметил. Надевая, попробовал глаз открыть, но глаз хотел спать. У меня это все в точности, аккуратно записано, много подробностей, и цвет глаза, и все, и недорого, рубль всего.
Анфертьев опрокинул рюмочку.
– Не хотите это – другой сон предложу!
Анфертьев стал ощупывать карманы.
– Неужели потерял? Вот на этом лоскутке бумажки как будто… Нет, на другом… Не сон, а ужасная драма в пяти частях: «Двое служащих и отрезанная голова девушки». Такой картины и в кинематографе не увидите, только в детективном романе прочтете! Спит бухгалтер и во сне видит, что все спят в тресте, но он не спит, и его начальник не спит. Видит бухгалтер, они мило беседуют. Вдруг замечает, что его начальство с ужасом смотрит наверх, а наверху из гигиенического матового абажура отрезанная голова пишбарышни торчит и улыбается.
– Это все хорошо, – ответил покупатель, – но мне хотелось бы побольше снов лирических, ужасных снов достаточно у меня скопилось, знаете, нужно сохранять во всем равновесие. Сейчас мне лирические сны нужны.
– Что ж вы не предупредили, – возразил Анфертьев, опрокидывая рюмочку, – ведь на прошлой неделе вам как раз ужасные сны нужны были, а теперь вы от них отказываетесь, другие вам сны нужны! Если б я знал, я бы достал для вас лирические сны. Хотя одну минутку подождите, как будто один лирический сон есть. Ах, нет, – сказал он сокрушенно, пробежав бумажку глазами. – Не лирический сон, а комический, хотя и со стихами, а со стихами сны не очень-то часто встречаются.
Покупатель заинтересовался.
– Какие стихи? – спросил он.
– Стихи-то комические, не подойдут, – сказал торговец.
– Все ж, прочтите, – настаивал покупатель.
Анфертьев прочитал по бумажке:
Вот идут опять,
Вот идут, смотри,
Морда номер пять,
Рожа номер три.
– Не подойдет, – сокрушенно сказал покупатель, – сейчас мне нужны лирические сны.
Локонову сейчас, действительно, хотелось лирических снов, он был влюблен в одну девушку и не пользовался взаимностью. Она не замечала его. Ему хотелось утешиться снами, купить небольшое количество снов о любви с какими-нибудь прелестными пейзажами, с каким-нибудь берегом моря, с какими-нибудь альпийскими вершинами, с какой-нибудь возвышенной и трагической любовью.
– Хорошо, – помолчав, сказал Анфертьев. – Есть у меня одна дама, она видит красивые сновидения, каждую ночь красивые сны видит с туберозами, с верандами, с пикниками, с танцами. Только трудно будет достать, расходы будут.
– Хорошо, я у вас возьму ужасные сны, – сказал Локонов, – ведь вы не виноваты, ведь мне действительно в прошлый раз хотелось ужасных снов, хотелось как-то взвинтить себя.
Кузор и Жулонбин играли в шахматы. Они знали, что покупателю и торговцу не следует мешать, они делали вид, что ничего не слышат и не видят, что они погружены в шахматную игру.
После ухода Анфертьева потребитель снов сидел мрачный и задумчивый. Сам он утерял способность видеть сны.
Жулонбин и Кузор вышли вместе.
– У матери Локонова, – сказал мечтательно Жулонбин, – должно быть, много интересных вещей сохранилось. Вот бы ее пощипать…
– Да неудобно, – ответил Кузор, – все же она моя хорошая знакомая.
– Да, конечно, – согласился Жулонбин, думая, что лучше действовать одному. – Конечно, вы правы.
– Я слышал, у вас хорошо представлены спичечные коробки, – сказал Кузор, – вот бы мне взглянуть. Вот новость! Существует общество собирания мелочей старого и нового быта. Где оно помещается – не знаю, слухи носятся, что они достали замечательную коллекцию японских спичечных коробков. Японские – не чета нашим, в виде старинных гравюр, с круглолицыми богами и длиннобородыми духами, с лотосами, воздушными пейзажами. Вообще, нам бы следовало с этим обществом связаться. Не знаете ли вы, где это общество помещается? Говорят, его основал какой-то инженер, связался с Японией, Польшей и чуть ли не с Индокитаем.
– Не слышал, – ответил Жулонбин, – только ведь меня рисунки на коробках не интересуют, меня совсем другое интересует.
– Да, да, – сказал Кузор, – вас и содержание автографов не интересует. А правда, вы собираете огрызки карандашей? – добавил он. – И человеческие пупки тоже? Про вас ведь тоже ходят целые легенды!
Жулонбин выпрямился.
Он сказал:
– Однако мне пора, вот и мой дом. Все же, пожалуй, нам следует связаться с кружком инженера.
Ночью Жулонбин разложил спичечные коробки.
«Да, – подумал он, – а японских-то нету. А классификация будет неполной без японских, и совсем непростительно, потому что, оказывается, японские в нашем городе существуют. Необходимо познакомиться с этим инженером. Анфертьев, подлюга, знает, что мне футляр для ногтей нужен, вот и дорожится!»
Утром, в отсутствие жены, украл Жулонбин у своей дочери ботиночки, взял и, спрятав под пальто, отнес их к Анфертьеву.
Анфертьев сидел, держа огурец, на табуретке и курил.
Башмачки были совсем новенькие.
– Я хотел бы купить у вас китайский футляр для ногтя, – сказал Жулонбин, – покажите мне его.
– Лучше бы калоши, – сказал Анфертьев, – калоши легче продать. В торговом деле быстрый оборот нужен. Эти-то ботиночки, пожалуй, не скоро купят. Ну, ладно, раз принесли, взять нужно. Заплатите тимак, и футляр для ногтей ваш.
– У меня нет с собой денег, – ответил Жулонбин.
– Хоть двугривенный, без денег никак нельзя, – сказал Анфертьев.
Жулонбин поискал в карманах, нашел пятиалтынный.
– Пятачок за мной будет, – сказал он. Анфертьев покачал головой.
«До чего страсть людей доводит», – подумал он.
– У меня еще к вам дело, – сказал Жулонбин. Не знаете ли вы инженера, у которого японские спичечные коробки имеются.
– Не знаю, – ответил, заинтересовываясь, Анфертьев, – попытаюсь узнать. Это и меня интересует. Кто вам про этого инженера говорил?
– Да, говорят, целое общество есть, интересно с ним связаться, – сказал Жулонбин.
«Ладно, – подумал Анфертьев, – узнаем».
Следом за Жулонбиным вышел Анфертьев. Ударяя ботиночек о ботиночек, шел Анфертьев по улицам к рынку. Подходя к рынку, стал выкрикивать:
– А вот, кому надо детские ботиночки, налетай!
Анфертьев был черноволос, косоглаз, смугл, похож на цыгана. Мать его, француженка, пела когда-то в итальянской опере. Анфертьев утверждал, что его мать – племянница Гюстава Доре. Отец Анфертьева был присяжный поверенный. Анфертьева некоторые обстоятельства заставили стать пропойцей. Сейчас он был доволен своей долей, он жил весело, по воскресным дням ездил с девицами на Острова.