П. ГолубевКозявкин сынРассказ
I. НА СВОБОДЕ
Приближалась весна. Побурел лед на Симане, почернела дорога, что вьется лентой по гладкому льду и скрывается за островом.
На высоком круглом берегу, на вытаянном бугорочке, прислонясь к стенке заготконторского склада, грелся на солнышке Пашка. Рыжие вихрастые волосы выбивались из-под рваной ушанки, и из-под грязной солдатской телогрейки проглядывало голое тело.
По самому краю обрыва рассыпались грачи, с радостным криком рылись в больших кучах выброшенных из склада продуктов.
— Эх, погноили сколько! — думает Пашка. — Отдали бы лучше с осени кому-нибудь, а то бы с мужиков меньше брали, все равно зря пропало.
Разморило солнце Пашку, даже думать ни о чем не хотелось... Снял промокшие дырявые валенки, выставил на солнышко босые ноги — хорошо! Кажется — никогда бы не ушел...
Заведующий складом Козихин, выпустив из склада деревенских баб, перебиравших овощи, запер на замок двери и заглянул за стенку.
— Ты чего тут развалился, марш отсюда, рвань портошная!
— Жалко тебе? — огрызнулся Пашка. — Что заготконтора, так и гнать можешь?
— Без разговоров — марш! А то вот метлой угощу.
Обозлился Пашка на Козихина:
— Ну, угости, попробуй! Боюсь, думаешь?
Опять пришлось Пашке надеть мокрые холодные валенки, так было неприятно, даже дрожь по коже. Пошел по улице, прошел мимо бывшего Козихинского дома, где была раньше лавка, а теперь помещалась коммуна.
— За дело и дом-то у Козихина отобрали. Так ему и надо! — позлорадствовал Пашка.
Встретил Сеньку Козихина в меховой шубе, новой ушанке и обшитых кожей валенках.
Пашка отвернулся, прошел мимо.
— Эй, Пашка-баклашка, где был? — окликнул его Сенька.
— Тебе что за дело, Козуля! — обозвал его Пашка.
— Ах, ты, Козявкин сын, еще обзывается.
— Я те подразнюсь!.. За дело вас и из дому-то выгнали, буржуев.
— А твоего батьку тоже за дело пристрелили, как собаку...
Тут Пашка не стерпел, двинул Сеньке по затылку и побежал в переулок.
Заорал Сенька. Выбежала мать:
— Кто тебя?
— Да вон — Козявкин сын, убежал...
— Ах, паршивец этакий, — кричала мать, — в батьку разбойник, такой же и ему конец будет.
Для Пашки ничего не было обиднее Козявкина сына. За это он и на отца шибко сердился. Отец сам себя Козявкой называл, когда пьяный жаловался кому-нибудь на свою судьбу:
— Что я? — Козявка... меня всякий раздавить может...
А теперь Пашке проходу не дают — Козявкин сын, да и только.
Уж два года, как отца убили, когда фронтовики лавку громили у Козихина, а Пашка все не может отцу простить.
По деревне ходили слухи, что Пашкиного отца убил старший сын Козихина, который будто бы в городе комиссаром.
Вышел Пашка на задворки, на самый крутой яр. С Симана тянуло холодом.
Холодный ветерок заползал Пашке за пазуху, лапал его за голое тело.
Дрожь по коже.
Под яром паровая мельница, бывшая Козихинская, теперь казенная, дымит большой трубой, а маленькая тонкая труба, что сбоку, попукивает:
— Пук, пук, пук, пук...
— Пойду на мельницу погреться, — решил Пашка и бегом побежал с яра.
Зашел в сушилку. У печки грел руки и ноги Митька «Свистун», тоже, как и Пашка, бездомный парнина.
— Иди, тепло тут, — пригласил Митька.
— Ты чей хлеб сушить?
— Не я, Митрей из Николаевки... полез мешать...
— Ты у сестры живешь? — спросил Пашка.
— Нет... выгнали... еще на маслянице, говорят: дармоеда кормить не будем. — Ну, и наплевать, теперь хоть пусть зазовутся — не пойду. В заготконтору пойду — не наймут ли картошку отбирать... Работа легкая и паек хороший.
— Козихин на меня сегодня напустился, от склада прогнал. Ну, да ладно, припомню, — погрозил Пашка.
— А ты бы ему в зубы!
—- Сеньку я по затылку дерганул, теперь не задразнится.
— Злятся на всех теперь Козихины-то, что отобрали все от них, пакостят... Я бы так Козихина из заготконторы выгнал, ей богу. Не знаю, чего коммунисты на него глядят — в шею, да и все.
— Ну-у-у, у них Ванька, большак-то, говорят, комиссаром в городе.
— Врут все, стращают только, чтобы мужики боялись, да не ходили с обыском. Попрятано, наверно, у них много всего. Надо бы Сеньку заманить, да в уголочке поприжать — скажет.
— А ежели Ванька ихний приедет — застрелит... не стоит связываться, — отговаривал Пашка.
Спустился дядя Дмитрий.
— Больше подкидывать дров не надо, дойдет к утру.
— Дядя Митрей, ты иди, куда тебе надо, мы досушим, — сказал Митька. — Мне не впервой, с масляницы тут околачиваюсь. Только хлеба оставь, да картохи привези.
— Ладно, когда так, держи хлеб. Перед рассветом приеду сгребать.
Ребята после ухода дяди Дмитрия заперли дверь на крючок и залезли на верхнюю полку (3-й этаж), где не так жарко, и растянулись на теплой пшенице спать.
Проснулись от громкого стука в дверь. Приехал Дмитрий. Сгребли хлеб в мешки и перетаскали на мельницу.
После этого, на теплый под засыпали заготконторский хлеб. Пришел Козихин, выгнал Пашку с Митькой из сушилки на улицу и погрозил засадить их в каталажку, если они снова вернутся.
Холодно было на улице после теплой сушилки. Ребята бегом побежали в деревню, но и там не лучше — все еще спят — куда деваться? Сборня была не заперта, горел огонек. Погрелись у железной печки, которую сторож топил целую ночь напролет, да тут на лавках и заснули.
Утро и день болтались по улице около волисполкома, в заготконторском дворе, где с самого раннего утра стояли возы с разверсткой. Сдавали мясо, масло, капусту, мед, картошку, кожу, хлеб...
«Чего, чего тут нет, — думал Пашка, — кому это все запасают?»
Громадные бывшие Козихинские амбары были наполнены снизу доверху.
Пашке удалось пробраться в овощный склад, где он набрал в карманы моркови, да под полой пронес две больших брюквы; Митьке посчастливилось захватить кусок свинины.
Где бы съесть? На сборне народу много. Идут по улице, размышляют.
Попадается Сенька Козихин.
— Сенька, на мельницу! Ты в сушилке не бывал? Хорошо там, тепло. Айда!
— Прогонят, — ответил Сенька.
— Ты скажешь, что батька послал посидеть.
— Идем.
Прибежали... А Иван, рабочий, навстречу в дверь:
— Вы зачем?
— Папаша послал посидеть, — смело сказал Сенька.
— A-а, папаша, ну, тогда другой табак, оставайтесь.
В печке прогорели дрова. Митька разломил свинину на части, поджарил на угольках.
— Ha-те, ешьте, — угощал он ребят. Потом испекли брюкву.
— Где вы взяли? — спросил Сенька.
— Мужики за работу дали, — не задумываясь, ответил Митька.
— Ну, айда, на третью полку, там не жарко.
Забрались по лестнице, растянулись на теплом цинковом полу.
— Сенька, ты боишься чертей? — спросил Митька.
— Боюсь... а ты? Ты ведь тоже боишься?
— Чего мне их бояться, — я не буржуй, а вот буржуи, у которых напрятано всего много — боятся. Батька твой здорово боится.
— Он не буржуй!..
Сенька чувствует, что Митька его поймал на слове, и не знает как выкрутиться.
А Митька продолжал:
— Буржуи те, у кого лавка была, мельница, да кто за прилавочком стоял, да подсолнухи щелкал.
— У нас нет ни лавки, ни мельницы, все отобрали.
— А где Ванька у вас?
— В городе, комиссаром... с леворвертом ходит, да еще другой в кармане про запас держит. Никого не боится.
— Чертей-то тоже, поди, трусит, — вставил Пашка.
— Ах, ты... трусит?! думаешь, как ты?
— А много у вас напрятано? — продолжал свой допрос Митька.
— Чего?
— Ну, муки, там сахару, конфет, товару разного...
— Ничего не напрятано... Мы и чай без сахару пьем...
— Ври, ври, — не удержался Пашка.
— Да что мне врать-то, что я не знаю, что ли, все отобрали, твой же отец кладовку разбивал...
— Разбивал? А ты видал? — озлился Пашка.
— А где у вас запрятано все? Закопано, верно, в подвале?
— Где, где... чего пристали?.. уйду, когда так. Сейчас дядя Иван придет — прогонит.
— Нет, не уйдешь, пока не скажешь.
— Как не уйду, вот сейчас возьму, да и уйду.
Сенька встал и хотел бежать.
Митька ударил его по поджилкам.
— Садись!
Сенька так и грохнулся на пол, заплакал:
— Я папаше скажу.
— Говори хоть мамаше. Пашка, пойдем, пусть он с чортом поговорит, чорт вот в этой дыре живет, по ночам вылезает, — указал Митька на закопченую отдушину в стене.
Выскочили за дверь и захлопнули ее перед носом Сеньки. Сенька заорал во всю мочь и забарабанил в дверь.
— Отворите! Караул! О, о, о! Митька, отопри — скажу!
Митька открыл дверь.
— Ну, говори же.
— Пусти сначала, потом скажу.
— Нет, сначала скажи, — и Митька силой толкнул Сеньку назад и захлопнул дверь.
Сенька упал навзничь и закричал пуще:
— Митька-а! скажу, ей богу, скажу!
Митька открыл.
— Ну?
Внизу скрипнула дверь.
— Дядя Иван! — громко крикнул Сенька и с разбега бросился на Митьку.
Получив сильный удар в грудь, Митька упал, а Сенька, выскочив за дверь, зацепился за Пашкину ногу и кубарем полетел с лестницы.
— О, о, о! — застонал внизу Сенька.
— Кто тебя, кто? — кричал в темноте Иван.
— Ах, вольница проклятая! Эй, вы! слезайте, что ль! Вот я вас палкой, черти!
Иван зажег светец и с палкой полез наверх.
У третьей площадки Митька хлопнул мешком по руке Ивана, светец вылетел и погас.
— А, так, озоровать тут собрались, — уж не на шутку рассердился Иван.
Быстро слез, захватив с собой стонущего Сеньку, — ушел из сушилки.
Митька сбежал вниз — дверь приперта, пробовал в отдушину — голова пролезает, а плечи нет.
— Изобьют теперь нас, Пашка.
Как мыши в мышеловке, бегали ребята от одной отдушины к другой.
— Давай в окно!
Хвать Митька за раму — крепко прибита к косякам.