- Услышь нас! - просили они его. - Услышь нас!
- Ага, как же! - Мельник остался непреклонен. - Убирайтесь по домам, что мне печали до ваших озимых! Мне тут - и вот этим, - он указал на парней, - нам голодать не придётся, нам - нет! Об этом уж я позабочусь, в крайнем случае и без снега. Вы же, мужичьё, отвяжитесь от меня со своими яйцами и птицей! По мне, так подыхайте, это ваше дело! Я не подумаю пальцем ради вас пошевелить, ради вас и вашего приплода! Кроме шуток, можете этого не ждать!
- Ну а вы? - староста повернулся к парням. - Вы тоже не хотите нам помочь, господа мукомолы? Сделайте это, ради божьей милости, сделайте это для наших бедных детей, мы будем вам так благодарны!
- Этот парниша с ума сошёл, - сказал Лышко. - Я спущу собак - ату!
Он свистнул в два пальца, так пронзительно, что парней пробрало до мозга костей. Поднялся собачий лай, многоголосый, злобный, одно сплошное тявканье и вой.
Староста вскочил, уронил шапку.
- Идёмте! - крикнул он. - Они разорвут нас! Бежим, бежим!
Он и оба старика подобрали пастушьи плащи, выбежали с мельницы, пересекли луг, исчезли в лесу, из которого пришли.
- Хорошая работа! - сказал Мастер. - Хорошая работа, Лышко! - он похлопал его по плечу. - От этих троих мы избавились - и я держу пари, что снова они придут не скоро.
Крабат был разъярён, ему было жаль старосту и его спутников. Чем же они провинились, что мельник отказал им в помощи? Ему бы понадобилось для этого лишь заглянуть в Корактор и сказать несколько слов - слов, которые подходят к такому случаю, и которых Крабат не знал.
Как устраивают снег, Мастер парней ещё не научил.
Жалко, иначе бы Крабат долго не рассуждал, он помог бы крестьянам на свой страх и риск. Петар тоже наверняка бы попытался, и Ханцо, и многие другие.
Только Лышко радовался, какой отпор мельник дал крестьянам. Он был горд тем, что его трюк удался - заставить их поверить, что их травят собаками.
Но всё же его злорадство было омрачено. В следующую ночь Лышко с громким криком боли в испуге подскочил на нарах, и когда парни спросили, что, разрази его гром, на него нашло, он пожаловался им, стуча от страха зубами: стая злобных чёрных ротвейлеров напала на него во сне и хотела разорвать.
- Да неужто? - участливо сказал Юро. - Какое счастье, что тебе это только приснилось!
В эту ночь Лышко ещё пять раз видел сон о ротвейлерах и пять раз вскакивал в испуге, вопя так, что парни просыпались от его крика. Это было уж слишком для них, и они вышвырнули его из спальни.
- Бери своё одеяло, Лышко - и вон отсюда, в овин! Там ты можешь грезить собаками сколько хочешь и до хрипоты орать от страха - только б нам этого не слышать!
На следующее утро - парням пришлось протереть глаза, прежде чем им поверить - на следующее утро снаружи всё было бело. Снег падал всю ночь и всё ещё продолжал идти, большими, пушистыми хлопьями, до позднего утра. Теперь крестьяне могли быть спокойны, и в Шварцкольме, и остальных деревнях вокруг Козельбруха. Мастер передумал и всё-таки помог им?
- Возможно, Пумпхут приложил руку, - заметил Юро. - Крестьяне могли его просто повстречать. Я думаю, он бы не сказал "нет".
- Пумпхут? - согласились с ним парни. - Пумпхут определённо не сказал бы!
Но это не мог быть Пумпхут. Потому что около полудня - и снова Лобош первым увидел, как они подходили - около полудня из Шварцкольма на санях подъехали к мельнице староста и его старейшины и принесли Мастеру то, что должны были ему за помощь, как они считали: семь кур, пять гусей и две копы яиц.
- Мы благодарим тебя, мельник Козельбруха, - сказал староста, низко склонившись перед Мастером, - мы благодарим тебя, потому что ты сжалился над нашими детьми. Ты знаешь, что мы небогатые люди. Возьми, что мы тебе тут принесли, в знак благодарности - пусть награду воздаст небо!
Мастер слушал их с досадой на лице. Потом сказал - и мукомолы заметили, с каким усилием он заставил себя остаться спокойным:
- Кто вам помог, я не знаю - я этого, в любом случае, не делал, в этом нет никаких сомнений. Грузите вашу ерунду на сани и убирайтесь к чёрту!
С этим он оставил крестьян и ушёл в Чёрную комнату. Мукомолы слышали, как он заперся от них на засов.
Староста и его спутники так и стояли со своими подарками, будто их побило градинами.
- Идите! - сказал Юро и помог им всё погрузить. - Езжайте теперь обратно в Шварцкольм - а когда будете дома, выпейте рюмочку крепкого шнапса или две и забудьте это всё!
Крабат глядел вслед саням с троими людьми, пока они не исчезли в лесу. Какое-то время ещё можно было слышать звон колокольчиков, щёлканье кнута и голос старосты, который кричал "Нно-о! Нно-о!" и подгонял лошадь.
Я Крабат
Снег растаял, весна пришла, Крабат учился как одержимый. Своих товарищей он давно перегнал. Мастер хвалил его, показывал, что в высшей степени доволен его успехами в Чёрном искусстве. Он, казалось, не подозревал, что Крабат учился, учился и учился только для того, чтоб в день их схватки оказаться готовым к часу расплаты.
Было третье воскресенье перед Пасхой, когда Мертен в первый раз поднялся снова. Он сидел позади дровяного сарая на солнце. Бледный был он, исхудавший, почти просвечивал насквозь. И у него, как обнаружилось сейчас, шея осталась кривой. Но по крайней мере, теперь он снова говорил самое необходимое: "да", и "нет", и "дай сюда", или "оставь".
В Страстную Пятницу они приняли Лобоша в Школу Чернокнижия. Как изумился мелкий, когда Мастер превратил его в ворона! Радостно кружился он по комнате, задевал кончиками крыльев по черепу и колдовской книге. Три раза пришлось Мастеру повторять "Кыш!" - тогда только шпингалет опустился на шест: забавная чёрная птица в пядь длиной, с шустрыми глазками и распушёнными перьями.
- Это искусство в мыслях говорить с другим человеком так, чтоб он мог слышать слова и понимал их, как если бы они шли от него самого...
Парням было нелегко в этот вечер слушать Мастера, потому что Лобош постоянно отвлекал их. Было смешно глядеть на него - как он вращал глазами, выворачивал шею и бил крыльями. Мельник же мог зачитывать из Корактора, что хотел!
Крабат не упускал ни одного слова.
Он сообразил, как важен был новый урок - для него и Запевщицы. Слог за слогом затверживал он заклинание. Уже перед сном, на нарах, он повторял его до тех пор, пока не уверился, что больше никогда его не забудет.
В пасхальную субботу, с наступлением темноты, Мастер снова выслал мукомолов достать себе знак. К концу расчета последними остались Крабат и Лобош, мельник отпустил их с чёрным благословением.
Крабат заранее приготовил в дровяном сарае одеяла, по два для каждого, потому что ближе к вечеру стало пасмурно и запахло дождём. Поскольку они покинули мельницу последними, он поторапливал Лобоша. Он допускал, что двое других парней могли быть уже на пути к месту смерти Боймеля - опасение это оказалось беспочвенным, как они выяснили, когда пришли к деревянному кресту.
На опушке они собрали куски коры и ветки, разожгли маленький костёр. Крабат объяснил парнишке, для чего они сидят здесь, на этом месте, и что они двое должны теперь провести пасхальную ночь в бдении у костра.
Лобош, поёжившись, закутался в своё одеяло, он думал: хорошо же, что ему здесь не одному сидеть нужно, иначе, быть может, он умер бы со страху и тогда, вероятно, пришлось бы на этом месте поставить ещё один деревянный крест, хоть и поменьше...
Позже они говорили о Школе Чернокнижия и о правилах, по которым проходят уроки колдовского искусства. Потом они молчали какое-то время, и наконец Крабат заговорил о Тонде и Михале.
- Я тебе ведь уже обещал, что однажды о них расскажу.
Пока он рассказывал Лобошу о своих друзьях, ему стало ясно, что сам он между тем оказался на месте Тонды - по меньшей мере для этого мальчика, что сидел напротив него, по другую сторону костра.
Изначально он собирался ничего не рассказывать Лобошу о конце Михала и Тонды - никаких подробностей, в любом случае, но чем дольше он говорил о них обоих, а также о Воршуле, что лежала в могиле на кладбище в Зайдевинкеле, и о том, как Тонда утверждал, будто мукомолы из Козельбруха приносят девушкам беду, - чем дольше он говорил, тем более очевидным ему казалось, что парнишка тоже имеет право узнать обо всём, от чего Крабат хотел его оградить вначале.
Так и получилось, что Крабат рассказал ему всё, что было рассказать. Только о тайне лезвия ножа он не упомянул ни словом, чтобы не рисковать колдовской силой, что в том жила.
- Ты знаешь, - спросил Лобош, - кто виноват в смерти Тонды и Михала?
- Я догадываюсь, - сказал Крабат. - И если моё подозрение подтвердится, я отплачу.
Около полуночи пошёл слабый дождь. Лобош натянул одеяло на голову.
- Не делай так! - сказал Крабат. - Тогда ты не сможешь услышать колоколов и пения в деревне.
Немного позже они различили, как вдали зазвонили пасхальные колокола, и услышали голос Запевщицы в Шварцкольме - голос Запевщицы и, на смену ему, других девушек.
- Звучит красиво, - сказал Лобош спустя какое-то время. - Чтобы это услышать, можно и под дождём помокнуть.
Следующие часы они провели молча. Лобош понял, что Крабат не хочет разговаривать и не хочет, чтоб ему мешали. Лобошу не сложно было последовать его примеру. Того, что он узнал о Тонде и Михале, хватало, чтоб обмысливать полночи и даже дольше.
Девушки пели, колокола звучали. Через некоторое время снова перестал идти дождь - Крабат этого не заметил. Для него не существовало ни дождя, ни ветра в этот час, ни тепла, ни холода, никакого света и никакой темноты, - для него сейчас существовала только Запевщица, её голос и воспоминание о том, как сияли её глаза в свете пасхальной свечи.
На это раз Крабат решил не уходить снова из себя. Разве Мастер не учил их искусству говорить в мыслях с другим человеком "так, чтобы он мог слышать слова и понимал их, как если бы они исходили от него самого"?