Мастер и Лышко ничего про всё это не знали - и другие парни на мельнице тоже: ни Михал и Мертен, два кузена, оба одинаково добродушные и по-медвежьи сильные, ни Андруш, рябой шутник, ни Ханцо, прозванный Волом за свою бычью шею и коротко остриженные волосы, ни Петар, всё свободное от работы время тративший на вырезание ложек, ни Сташко, умелец на все руки, шустрый, как хорёк, и ловкий, как обезьянка, которая восхитила Крабата на ярмарке в Кёнигсварте несколько лет назад. Кито, что вечно ходил с таким выражением, будто гвоздей объелся, и Кубо, молчун, тоже ничего не замечали - и уж точно не замечал, в этом можно было быть уверенным, дурень Юро.
Юро, коренастый парень с короткими ногами и плоским, усыпанным веснушками лицом-луной, работал здесь, наряду с Тондой, дольше всех. Для мельничного дела он мало годился, ведь был, как обычно насмешничал Андруш, "слишком глуп, чтобы отличить муку от отрубей", а что недавно он нечаянно споткнулся на мельничном поставе, но угодил мимо жерновов, то это лишь благодаря тому, что дуракам - счастье.
К таким разговорам Юро привык. Он терпеливо давал Андрушу дразниться, он без возражений втягивал голову, когда Кито за сущий пустяк грозился его ударить, и когда, что часто случалось, мукомолы играли с ним какую-нибудь шутку, он с ухмылкой позволял им это, будто хотел сказать: "Ну чего вам - что я дурень Юро, я знаю и без того".
Разве что для работы по дому он был не слишком глуп. Кому-то и её надо было делать, всех устраивало, что Юро взял это всё на себя: готовил и мыл посуду, пёк хлеб и топил печь, драил полы и чистил лестницы, вытирал пыль, стирал и гладил одежду и делал всё остальное, что нужно было на кухне и в доме. Вдобавок заботился он о курах, гусях и свиньях.
Как Юро управлялся со всеми своими многочисленными обязанностями, было для Крабата загадкой. Товарищи по работе принимали всё это как должное, а Мастер и вовсе держал Юро за последний мусор. Крабату казалось, что так неправильно, и однажды - он тогда принёс связку дров на кухню, и в благодарность Юро сунул ему, не в первый раз, кстати, колбасный хвостик в карман куртки, - однажды он сказал об этом Юро без обиняков.
- Я не понимаю, зачем ты всё это позволяешь.
- Я? - спросил Юро удивлённо.
- Да - ты! - сказал Крабат. - Мастер обращается с тобой так, что смотреть стыдно, парни насмехаются над тобой.
- Тонда - нет, - возразил Юро. - И ты тоже - нет.
- Что это меняет! - продолжил Крабат. - Я бы за себя постоял, будь я на твоём месте. Я бы дал отпор, знаешь ли, не потерпел бы больше - ни от Кито, ни от Андруша, ни от кого другого!
- Хм, - проговорил Юро, почесав в затылке. - Ты - возможно, Крабат, ты так мог бы... Но если кто придурок?
- Тогда убеги! - крикнул парнишка. - Убеги отсюда - и поищи где-нибудь ещё, где тебе будет лучше!
- Убежать? - в это мгновенье Юро выглядел совсем не глупым, только разочарованным и уставшим. - Попробуй-ка, Крабат, отсюда убежать!
- У меня нет на то никаких причин.
- Нет, - пробубнил Юро, - конечно нет - и будем надеяться, что у тебя никогда их не будет...
Он сунул Крабату корочку хлеба в другой карман, отмахнулся, когда мальчик хотел его поблагодарить, и вытолкал его за дверь - глупо ухмыляясь, как от него и ожидалось.
Крабат приберёг хлеб и колбасный хвостик на конец дня. Вскоре после ужина, в то время как парни с удобством утроились в людской, Петар достал свои ложки, а остальные начали убивать время, рассказывая истории, мальчишка отошёл от компании и поднялся на чердак, где, зевая, бросился на свой тюфяк. Он слопал хлеб и колбасу, и, пока он лежал на спине, смакуя, ему невольно подумалось о Юро - и о разговоре, который они вели на кухне.
"Убежать? - пролетело у него в голове. - Зачем же? Работа, конечно, то ещё удовольствие - а если бы Тонда не помогал мне, было бы мне туго. Но еда хороша и её много, у меня есть крыша над головой - и я знаю, когда встаю утром, что мне будет где спать вечером, что там тепло, сухо и относительно мягко, без клопов и блох. Разве это не предел грёз для нищего мальчишки?"
Дороги в грёзах
Один раз Крабат уже убегал - вскоре после смерти своих родителей, которые в прошедший год умерли от оспы; тогда господин пастор взял его к себе, чтобы, как было сказано, не дать ему растлиться, - и не из-за господина пастора убегал и его жены, которая всегда хотела, чтобы в доме был мальчик. Но для кого-то вроде Крабата, который провёл свои годы в дрянной маленькой хижине, в домике пастуха в Ойтрихе, - для кого-то вроде него было тяжело прижиться у священника, с утра до вечера быть порядочным, не ругаться и не драться, расхаживать в белой рубашке, мыть шею, причёсываться, никогда не ходить без обуви, всегда с вымытыми руками и вычищенными ногтями - и, сверх того, говорить только на немецком всё время, на литературном немецком!
Крабат старался, насколько было в его силах - неделю, вторую, затем он убежал из дома священника и пристал к нищим мальчишкам. Не исключено, что он и на мельнице в Козельбрухе продержится не вечность.
"Но, - заключил он, облизывая губы после последнего кусочка, уже наполовину во сне, - когда я дам отсюда дёру, должно быть лето... Пока не цветут луга, не созревает зерно на полях и не плещется рыба в мельничном пруду, никто не уведёт меня отсюда..."
Сейчас лето, цветут луга, созревает зерно, в мельничном пруду плещется рыба. У Крабата была стычка с Мастером: вместо того чтоб таскать мешки, он прилёг в тени мельницы на траву и заснул, Мастер его застукал и хватил разок суковатой дубинкой.
- Я из тебя это выбью, малец - средь бела дня бездельничать!
Нужно ли Крабату терпеть подобное?
Зимой, возможно, когда ледяной ветер свистит над полями - тогда пришлось бы поджать хвост. Мастер, видно, забыл, что сейчас лето!
Решение Крабата твердо. Ни дня дольше не останется он на этой мельнице! Он прокрадывается в дом, забирает с чердака куртку и шапку, затем ускользает оттуда. Никто не видит его. Мастер заперся в своей комнате, окно завешено от жары платком; мукомолы работают в амбаре и на помоле у поставов, даже у Лышко нет времени озаботиться Крабатом. И всё же юноша чувствует, как за ним тайно наблюдают.
Когда он озирается, то замечает, что на крыше дровяного сарая кто-то сидит и пялится на него: взъерошенный чёрный кот, нездешний - и одноглазый.
Крабат нагибается, швыряет в него камень, прогоняет прочь.
Затем он спешит под защиту ивовых кустов у мельничного пруда. Случайно он видит, что возле берега в воде застыл жирный карп - единственный глаз уставился на Крабата снизу вверх.
Юноше становится не по себе, он поднимает камень, бросает его в рыбу. Карп ныряет, скрывается в зелёной глубине.
Теперь Крабат движется вдоль по Чёрной воде до места в Козельбрухе, которое они называют Пустошь, там он задерживается на несколько мгновений у могилы Тонды. Он смутно вспоминает, что им пришлось похоронить здесь друга одним зимним днём.
Он думает о мёртвом, и вдруг - это случается так неожиданно, что сердце застывает, - хриплое карканье. На изломанной сосне на краю Пустоши сидит неподвижно толстый ворон. Его взгляд направлен на Крабата - и у него нет, юноша замечает это с содроганием, левого глаза.
Крабат понимает теперь, что к чему. Он не рассуждает больше, он бежит отсюда - бежит, сколько хватает ног, вдоль Чёрной воды, вверх по течению.
Когда он в первый раз вынужден приостановиться, потому что совсем запыхался, сквозь вереск змеится гадюка, с шипением поднимает голову, смотрит на него - у неё один глаз! Одноглаза и лиса, высматривающая его из зарослей.
Крабат бежит и останавливается передохнуть, бежит и останавливается. К вечеру достигает он дальнего конца Козельбруха. Когда выйдет на простор - так он надеется - он ускользнёт из лап Мастера. Мимоходом опускает он руки в воду, смачивает лоб и виски. Затем заправляет рубашку в штаны, на бегу она выскользнула, туго затягивает пояс, делает последние несколько шагов - и ужасается.
Вместо того чтобы, как он надеялся, выйти в чисто поле, он выходит на поляну, и посреди этой поляны, безмятежная в вечернем свете, стоит мельница.
Мастер ожидает его у дверей дома.
- А, Крабат, - насмешливо приветствует он его. - Я уже хотел послать тебя искать.
Крабат в ярости, он не может объяснить свою неудачу. На следующий день он убегает снова, на этот раз в самую рань, на рассвете - в обратном направлении, к лесу, через поля и луга, через деревни и посёлки. Он прыгает через ручьи, он пробирается через болота, без отдыха, без остановок. На воронов, гадюк и лис он не обращает внимания; ни на одну рыбу он не смотрит, ни на одну кошку, ни на одну курицу, ни на одного селезня. "Пусть будут одноглазые или двуглазые - по мне хоть и слепые, - думает он. - В этот раз я не позволю себя запутать!"
Однако в конце этого длинного дня он стоит снова перед мельницей в Козельбрухе. Сегодня его встречают мукомолы: Лышко с язвительной речью, остальные в молчании и скорее с состраданием. Крабат близок к отчаянию. Он знает, что должен смириться, но не желает и думать об этом; он пробует в третий раз, этой же ночью.
Побег с мельницы не составляет для него труда - а дальше всё время на Полярную звезду! Пусть он и оступается, пусть наставит себе во мраке шишек и царапин - главное, чтоб никто его не видел, чтоб никто не смог околдовать...
Недалеко от него кричит сыч, затем сова проносится мимо; немного погодя обнаруживает он в свете звёзд старого филина: близко, рукой подать, сидит он на суку и наблюдает за ним - правым глазом, левого у него нет.
Крабат бежит дальше, он падает, запинаясь о корни, оступается в канавы с водой. Он почти уже не удивляется, что с рассветом в третий раз стоит перед мельницей.
В доме в этот час ещё всё тихо, только Юро шумит на кухне, он возится у очага. Крабат слышит его и заходит внутрь.
- Ты был прав, Юро - отсюда невозможно убежать.
Юро даёт ему попить, затем замечает: