— Так иди же! — поторопил его Тонда. — Иначе господа грибы учуют, чем дело пахнет, и дёру дадут от тебя.
Четыре дня провели они на торфянике, четыре раза ходил Крабат по грибы. Однако не нашёл ничего, кроме нескольких перезревших подберёзовиков, коричневых и жёстких.
— Не грусти, — сказал Сташко. — В такое позднее время года не стоило ожидать, что ты что-то найдёшь — разве что тебе бы чуть-чуть помогли…
Он проговорил колдовское заклинание, он повернулся семь раз вокруг себя, расставив руки в стороны, — и на торфянике выросло грибов семьдесят, наверно. Как кротовые холмики, торчали они из земли, шляпка к шляпке, выстроившись в кольцо на манер ведьминых кругов: белые, подосиновики, маслята, подберёзовики и моховики, все одинаково крепкие и свежие.
— О! — изумился Крабат. — Такому колдовству ты меня должен научить, Сташко!
Он выхватил нож, хотел броситься к грибам, чтобы собрать их. Они же, не успел Крабат к ним притронуться, съёжились и ускользнули обратно в землю, шустро, будто их потянули за нитки.
— Стойте! — крикнул парнишка. — Стойте же!
Но грибы ушли и уже больше не появлялись.
— Не грусти, — сказал Сташко ещё раз. — Такие наколдованные на месте грибы горькие как желчь, ими ты разве что попортишь желудок. В прошлом году мне едва не хватило, чтобы околеть.
Вечером четвёртого дня Сташко вместе с Юро поехал домой, на последней повозке с торфом, в то время как Тонда и Крабат возвращались к мельнице пешком, выбрав короткий путь, который вёл их через болото напрямик. Над торфяными ямами и трясиной курился первый туман.
Мальчик был рад, когда они наконец вышли на твёрдую почву, это было поблизости от Пустоши.
Теперь они уже могли идти рядом друг с другом. Это были края, которых парни с мельницы сторонились, но по какой причине — было Крабату неизвестно. Ему припомнился сон о своём побеге. Не было ли там чего-то с Тондой — с каким-то местом здесь рядом, где они похоронили старшего подмастерья?
Но Тонда, слава богу, шёл рядом с ним, он был жив.
— Я хочу тебе кое-что подарить, Крабат, — старший подмастерье вытащил свой складной нож из кармана. — На память.
— Ты что, нас покинешь? — спросил мальчик.
— Возможно, — сказал Тонда.
— Но Мастер! Подумать не могу, что он тебя отпустит.
— Случается иной раз, о чём иные и подумать не могут, — сказал Тонда.
— Ты не смеешь так говорить! — крикнул Крабат. — Останься ради меня! Я не представляю себе мельницу без тебя.
— Иное в жизни, — сказал старший подмастерье, — иные не могут себе и представить, Крабат. К этому нужно быть готовым.
Пустошь была открытым четырёхугольником, едва ли больше гумна, по краю её росли изломанные сосны. Парнишка различил в сумеречном свете ряд продолговатых плоских холмиков: как могилы на заброшенном кладбище, заросшем вереском, неухоженном, без крестов и камней — чьи только могилы?
Тонда остановился.
— Возьми же, — сказал он, протягивая Крабату нож, и Крабат понял, что не имеет права отказаться.
— У него есть, — сказал Тонда, — одна особая способность, о которой тебе надо знать. — Если тебе когда будет угрожать опасность — серьёзная опасность, — лезвие поменяет цвет, как только ты его откроешь.
— И будет тогда… чёрным? — спросил Крабат.
— Да, — сказал Тонда. — Как если бы ты подержал его над фитилём горящей свечи.
Без пастора и креста
За чудной осенью пришла ранняя зима. Через две недели после Дня Всех Святых пошёл снег и уже не растаял. Крабат снова должен был его убирать и расчищать подъезд к мельнице. Однако в следующее новолуние кум со своей повозкой примчался напрямик через заснеженный луг. Не застревая и не оставляя следов за своим экипажем.
Зима нисколько не тяготила парнишку, там более что, несмотря на весь снег, было не особенно холодно, но на настроении других парней она, похоже, сказалась: от недели к неделе они становились всё более угрюмыми, и чем ближе надвигался конец года, тем тяжелее было с ними ладить. Приходилось осторожнее с ними, как с сырыми яйцами, и они стали вспыльчивыми, как индюки. По ничтожному поводу они грызлись друг с другом, даже Андруш в этом плане не составлял исключения.
Крабат столкнулся с этим, когда разок сбил снежком шапку ему с головы, просто в шутку, потому что руки зачесались. Андруш тотчас бросился на него, он избил бы мальчишку как нечего делать, если бы Тонда не вмешался и не разнял их.
— Ну правда же! — бранился Андруш. — У него щетина едва пробилась, у молокососа, а уже такой борзый! Но подожди, в следующий раз башку тебе оторву, ещё пожалеешь об этом!
В противоположность другим парням, Тонда оставался осмотрительным и дружелюбным как всегда, разве что мальчику он казался чуть печальнее, чем обычно, хоть и старался, чтобы никто этого не заметил.
«Возможно, он тоскует по своей девушке?» — предполагал Крабат — и снова, хотя он не хотел этого, ему на ум приходила Певунья. Уже давно он больше о ней не думал. И находил, что было бы лучше, если б забыл вообще. Но как это сделать?
Пришло Рождество, для мукомолов это был такой же день, как все другие. Вялые и недовольные они вышли на работу. Крабат хотел их приободрить, достал в лесу несколько еловых ветвей и украсил ими стол. Когда парни пришли есть, то были в ярости.
— Это что такое? — крикнул Сташко. — Вон эту дрянь, прочь её отсюда!
— Прочь её отсюда! — закричали со всех сторон, даже Михал и Мертен начали браниться.
— Кто принёс это барахло в комнату, — потребовал Кито, — тот должен и вытащить его обратно.
— И быстро! — пригрозил Ханцо, — или я ему все зубы выбью!
Крабат попытался их успокоить, хотел сказать хоть слово в объяснение, но Петар не дал ему договорить.
— Прочь это отсюда! — перебил он его. — Или дубиной получишь!
Тогда Крабат уступил воле парней, но досада взяла его. Какого лешего, что он сделал не так? Или он придал этому случаю больше значения, чем следовало? В последнее время постоянно были какие-то неприятности на мельнице, ссоры тут и там, на пустом месте. Помимо прочего, ему не стоило забывать об этом, он был здесь учеником — а ученику как раз и приходится что-то такое терпеть время от времени. Странно только, что раньше он никогда не ощущал этого. Только теперь, когда началась зима, они все бросились его клевать. Предстояло ли так тому и дальше быть, до конца обучения — ещё два полных года?
При случае Крабат спросил старшего подмастерья, что такое сотворилось с парнями.
— Чего они?
— Боятся, — проговорил Тонда, глядя мимо него.
— Боятся чего? — уточнил Крабат.
— Я не имею права об этом говорить, — сказал старший подмастерье. — Довольно скоро ты сам узнаешь.
— А ты? — спросил Крабат. — Ты, Тонда, не боишься?
— Больше, чем ты думаешь, — сказал Тонда, передёрнув плечами.
В предновогодний вечер они раньше, чем обычно, пошли в постель. Мастер в течение всего дня не показывался. Возможно, он засел в Чёрной комнате и там заперся, как он иногда это делал, — или разъезжал на санях по стране. Никто не скучал по нему, никто не говорил о нём.
Без слов забились парни после ужина на свои нары.
— Спокойной ночи, — сказал Крабат, как делал это каждый вечер, ведь так полагается ученику.
Сегодня, показалось ему, подмастерьям стало от этого тошно.
— Закрой пасть! — прошипел Петар, а Лышко швырнул башмаком.
— Ого! — крикнул Крабат, подскочив с тюфяка. — Полегче! Можно же просто сказать спокойной ночи…
Прилетел второй башмак, он задел Крабата за плечо, третий поймал Тонда.
— Оставьте мальчишку в покое! — велел он. — Эта ночь тоже пройдёт.
Затем он повернулся к Крабату.
— Тебе стоит улечься, юноша, и затихнуть.
Крабат послушался. Он не препятствовал, когда Тонда накрыл его одеялом и положил руку ему на лоб.
— Ну, спи, Крабат — и счастливого тебе Нового года!
Обыкновенно Крабат спал всю ночь до следующего утра, если только кто-то его не будил. Сегодня он проснулся около полуночи сам собой. Его удивило, что свет в фонаре горел и что остальные парни тоже бодрствовали — все, насколько он мог рассмотреть.
Они лежали на нарах и, казалось, чего-то ждали. Они едва дышали, едва ли кто-то смел пошевелиться.
В доме была мёртвая тишина — такая тишина, что парнишке показалось, будто он оглох.
Но он не оглох, ибо следом сразу услышал крик — и грохот в сенях — и как застонали подмастерья: отчасти в ужасе, отчасти с облегчением.
Случилось несчастье?
Кто это был — кто закричал там в последний смертный миг?
Крабат не размышлял долго. Одним махом он вскочил на ноги. Он подбежал к чердачной двери, хотел её распахнуть, хотел броситься вниз по лестнице, чтобы посмотреть.
Дверь была заперта снаружи. Она не открывалась, как бешено бы он её ни тряс.
Тут кто-то положил ему руку на плечо и заговорил с ним. Это был Юро, дурень Юро, Крабат узнал его по голосу.
— Пойдём, — сказал Юро. — Ляг сейчас обратно на свой тюфяк.
— Но крик! — задохнулся мальчик. — Только что кричали!
— Ты думаешь, — откликнулся Юро, — мы не слышали?
С этими словами он отвёл Крабата обратно на его место.
Мукомолы приподнялись на своих нарах. Молча, расширившимися глазами они неотрывно глядели на Крабата. Нет — не на Крабата! Они глядели мимо него, на спальное место старшего подмастерья.
— Что… Тонда не здесь? — спросил Крабат.
— Нет, — сказал Юро. — Ляг сейчас снова и попытайся заснуть. И не рыдай, слышишь! Рыданиями ничего не воротишь.
Новогодним утром они нашли Тонду. Лицом вниз он лежал у подножия лестницы. Для мукомолов, казалось, это не стало неожиданностью, только Крабат был не в состоянии осознать, что Тонда мёртв. С плачем он бросился к нему, звал его по имени и упрашивал:
— Скажи что-нибудь, Тонда, скажи что-нибудь!