Парни не всыпали Лышко — вместо этого они избегали его все последующие дни. Никто не говорил с ним, никто не давал ответа, если Лышко спрашивал о чём-то. Кашу и суп Юро подвал ему в отдельном горшке — «потому что не стоит ожидать, чтоб кто-то ел с подлецом из одного котла». Крабат считал, что так и надо. Кто доносит Мастеру на своих товарищей по работе, заслуживает того, чтоб испытать на себе их презрение.
В новолуние, когда приехал кум со своим грузом на перемолку, мельнику опять пришлось работать наравне со всеми. Он делал это с большим усердием, будто затем, чтоб показать подмастерьям, что значит впрячься в лямку, — или это было больше для господина кума?
Впрочем, поздней зимой Мастер часто был в разъездах, то на коне, то в запряжённых санях. Парни мало задумывались, какого бы рода дела могли его на то сподвигнуть. Что их не касалось, того им не нужно было знать, а чего они не знали, их и не тревожило.
Однажды вечером в день Иосифа, в середине марта, снег растаял, лил сильный дождь, и мукомолы оценили, что сидят в сухом помещении при такой собачьей погоде, — однажды вечером Мастер возжелал сейчас же мигом карету, он должен был отлучиться по важному делу, это срочно!
Крабат помог Петару запрячь обеих гнедых, взял, когда они закончили, правую пристяжную под уздцы и сказал: «Нно!»
Пока Петар бегал в дом доложить Мастеру, что карета готова к поездке, Крабат вывел запряжённых коней и повозку наружу. Он натянул себе попону на голову, от дождя, для Мастера он также предусмотрительно приготовил несколько попон, потому что это была лёгкая карета с одной, не закрывавшейся при движении дверцей.
Сопровождаемый Петаром со свечой в фонаре, Мастер пробрался к повозке. Он был одет в длинный плащ и свою чёрную треуголку. Шпоры звенели на его сапогах, шпага качалась под полой плаща.
«С ума сойти! — подумал Крабат, пока мельник устраивался на козлах. — Неужели ему действительно так надо выезжать в эту собачью погоду?»
Мастер завернулся в попону и тут между прочим спросил:
— Хочешь поехать со мной?
— Я?
— Ведь ты хотел знать, зачем я выезжаю.
Любопытство Крабата было сильнее, чем боязнь промокнуть под дождём, в мгновение ока он уселся рядом с мельником наверху.
— Теперь покажи, умеешь ли ты ездить! — с этими словами Мастер протянул ему кнут и вожжи. — Мы должны через час быть в Дрездене!
— В Дрездене? Через час? — Крабат, должно быть, ослышался.
— Давай, поехали уже!
Они потряслись по ухабистой лесной дороге. Было темно, будто они ехали сквозь печную трубу.
— Быстрее! — поторопил Мастер. — Не можешь, что ли, ехать быстрее!
— Тогда мы опрокинемся, Мастер…
— Чушь! Дай сюда!
С этого момента мельник правил сам. И как он правил — с ветерком сквозь лес, на Каменецкий тракт. Крабат крепко вцепился в сидение, ему пришлось упереться подошвами в подножку. Дождь хлестал его по лицу, встречный ветер упорно сдувал его с экипажа.
Поднялся туман, они влетели в него, и он окутал их густыми клубами. Ещё немного, и их головы вынырнули наружу — и дальше, дальше, пока туман не стал доставать гнедым лишь до бабок.
Лить перестало, сияла луна, пелена тумана покрывала землю, серебристо-белую далёкую равнину, будто заснеженную. Ехали они по лугам? Ни стука копыт не было слышно, ни грохота колёс. Дрожь и тряска кареты с какого-то момента прекратились. У Крабата было такое впечатление, словно они катились по ковру, как по снегу, как по пуху. Восхитительно неслись лошади, мягко и упруго. Было здорово так мчаться под луной над далёким полем.
Внезапно — такой толчок, что повозка затрещала по всем швам! Пень? Булыжник? Что делать, если сломалось дышло, возможно, одно из колёс…
— Я сейчас посмотрю!
Крабат уже одной ногой стоит на подножке — тут Мастер хватает его и дёргает обратно.
— Сиди!
Он указывает вниз, туман расходится.
Крабат не верит своим глазам. В глубине — коньки крыш, кладбище; кресты и могильные холмы отбрасывают тени в свете луны.
— Мы застряли на колокольне Каменца, — говорит Мастер. — Осторожней, с повозки не упади!
Он дёргает поводья, он щёлкает кнутом.
— Вперёд!
Второй толчок — и карета снова летит.
Без дальнейших происшествий они продолжили свой путь в воздухе — бесшумно и быстро, по белым, мерцающим в лунном свете облакам.
«А я, — подумал Крабат, — я принял их за туман по своей глупости…»
На придворной церкви пробило полдесятого, когда Мастер и Крабат прибыли в Дрезден. С треском карета приземлилась на вымощенную камнем площадь перед замком. Конюх устремился к ней и подхватил вожжи.
— Как всегда, господин?
— Глупый вопрос!
Мастер бросил ему золотую монету. Затем он спрыгнул с повозки и призвал Крабата следовать за ним в замок. Они поспешили по ступеням парадного крыльца к главному входу.
Наверху дорогу им заступил офицер, долговязый, с широкой шёлковой лентой, в его кирасе отражалась луна.
— Пароль?
Мастер вместо того, чтоб ответить, оттолкнул его в строну. Офицер схватился за шпагу, хотел обнажить её — у него не вышло. Одним щелчком пальцев Мастер зачаровал его: оцепеневший и неподвижный стоял он там, длинный, с широко распахнутыми глазами, с правой рукой на эфесе шпаги.
— Пошли! — крикнул Мастер. — Парниша тут, должно быть, новенький!
Они торопливо взобрались по мраморной внутренней лестнице, прошли через коридоры и залы, вдоль зеркальных стен и многочисленных окон с тяжёлыми, украшенными золотом занавесями. Привратники и лакеи, которых они встречали по пути, казалось, были знакомы с Мастером. Никто не преграждал ему путь, никто не останавливал его с вопросами. Молча все они отступали в сторону, кланялись, давали ему и Крабату пройти.
С той минуты, как они попали в замок, Крабату казалось, что он видит сон. Его захватило всё здешнее великолепие, весь блеск и величие — а сам он казался себе в своей рабочей одежде несказанно жалким.
«Не смеются ли надо мной лакеи? — думал он. — Не морщат ли носы привратники у меня за спиной?»
Он почувствовал себя неуверенно, начал спотыкаться. Из-за чего же — да из-за шпаги, которая попадала ему между ног… Какая шпага, к лешему! Взгляд в ближайшее зеркало заставил его оторопеть, это было выше его понимания: на нём был чёрный, усеянный серебряными пуговицами мундир, высокие кожаные сапоги и, взаправду, перевязь со шпагой! Это треуголка — у него на голове? С каких пор он носит парик, напудренный, с косицей сзади?
«Мастер! — хотел крикнуть он. — Что это такое?»
Он не посмел, потому что внезапно они попали в освещённый свечами зал, где стояло много важных господ, капитанов и полковников, а между них и придворный чиновник, со звездой и орденской лентой.
Камергер подступил к Мастеру.
— Наконец-то вы тут, Курфюрст уже ожидает вас! — и, указав на Крабата: — Вы прибыли не один?
— Мой юнкер, — сказал Мастер. — Пусть он подождёт здесь!
Камергер махнул одному из капитанов:
— Позаботьтесь о юнкере, господин!
Капитан потянул Крабата за рукав к столику в оконной нише.
— Вина или шоколада, мой милый?
Крабат решился на стакан красного вина. Пока они чокались с капитаном, Мастер направился в покои Курфюрста.
— Надеемся, — заметил капитан, — у него получится!
— Что? — спросил Крабат.
— Вам это следует знать, юнкер! Разве ваш господин не старается уже много недель убедить Его Светлость, что его советники, призывающие к мирному договору со Швецией, бараны, и следует гнать их к дьяволу?
— Конечно, конечно, — быстро сказал Крабат, хотя не имел обо всём этом ни малейшего представления.
Господа полковники и капитаны, которые стояли вокруг, смеялись и пили за него.
— За войну со Швецией! — кричали они. — Чтобы Курфюрст постановил продолжать её дальше! За победу или поражение — только бы он продолжил Шведскую войну!
Около полуночи Мастер вернулся. Курфюрст проводил его до порога зала.
— Мы благодарим вас, — сказал он. — Ваш совет ценен для Нас и дорогого стоит, вы знаете это — и, хотя было время, пока Мы ещё могли игнорировать ваши доводы и аргументы, ныне решение принято, война продолжается!
Господа в зале забряцали саблями, они замахали шляпами.
— Виват Августу! — кричали они. — Слава и честь Курфюрсту — смерть шведам!
Курфюрст Саксонии, тяжёлый, мясистый мужчина богатырского вида с торсом кузнеца и кулаками, которые сделали бы честь любому матросу, поблагодарил важных господ движением руки. Затем он повернулся к Мастеру, сказал ему ещё несколько слов, которых из-за шума, воцарившегося в зале, никто не понял, но которые, наверно, и едва ли предназначались для ушей других людей — с этим Курфюрст его отпустил.
В то время как господа придворные и военные остались в зале, Крабат последовал за Мастером наружу. Они покинули замок тем же путём, каким пришли: вдоль многочисленных окон и зеркальных стен, по внутренней мраморной лестнице вниз к главному входу — и наружу на парадное крыльцо, где всё ещё стоял долговязый офицер: глаза по-прежнему распахнуты, правая рука на эфесе шпаги, неподвижный и оцепеневший, как оловянный солдатик.
— Отпусти его, Крабат, — сказал Мастер.
Для этого Крабату стоило всего лишь щёлкнуть пальцами, как он научился в Школе Чернокнижия.
— Отставить! — скомандовал он. — Направо — кру-гом!
Офицер выхватил шпагу и отсалютовал обнажённым клинком. Потом он выполнил согласно приказу полный оборот и помаршировал прочь.
На площади перед замком для них уже была готова карета. Конюх доложил, что он позаботился о гнедых, как было приказано.
— Ещё бы ты этого не сделал! — сказал Мастер. Затем они взобрались на козлы, и только теперь Крабат заметил, что опять был в своей обычной одежде. И правильно — что бы он делал на мельнице с треуголкой, шпагой и мундиром?
Они прогромыхали по каменному мосту через Эльбу. Когда только оказались за городом и поднялись на крутой берег по ту сторону реки, Мастер направил карету в чисто поле. Там лошади вновь взмыли вверх с земли, а далее — путь домой, в воздушной высоте.