— А так бы не было, если б Мастер скончался по-другому?
— Нет, — сказал Юро. — И это ещё одна причина для немногих посвящённых, чтоб ежегодно мириться со смертью одного из товарищей.
— А ты? — спросил Крабат. — Сам ты тоже ничего с этим не сделал?
— Потому что я в себя не верю, — сказал Юро. — И потому что у меня нет девушки, которая бы попросила меня освободить.
Он подвигал обеими руками подсвечник, вращая его по столешнице туда и сюда, медленно и изучающе, будто хотел найти в нём что-то определённое, что было для него важно.
— Чтоб мы правильно друг друга понимали, — заметил он наконец. — Пока тебе не нужно принимать решение, Крабат, окончательное решение. Но мы уже сейчас должны начать делать всё, что в наших силах, и позаботиться заранее, чтоб ты смог облегчить девушке проверку, если потребуется.
— Но это же я могу! — сказал Крабат. — Я ей в мыслях передам необходимое — так же выйдёт, это ведь мы уже изучали!
— Так не выйдёт, — возразил ему Юро.
— Нет?
— Потому что во власти Мастера этому помешать. Так он сделал с Янко — и так же он сделает в этот раз, тут нет сомнений.
— Что тогда? — спросил Крабат.
— Ты должен, — сказал Юро, — за лето и осень добиться того, чтоб тебе под силу стало противостоять воле Мастера. Когда мы в обличии воронов усядемся на шесте и он велит нам: «Суньте клювы под левое крыло!» — ты должен будешь ухитриться единственный из всех засунуть клюв под правое. Ты понимаешь меня. Если на проверке ты поведёшь себя иначе, чем мы, все остальные, то дашь себя опознать: девушка поймёт тогда, на какого ворона ей надо указать, и готово.
— И что мы можем сделать? — заметил Крабат.
— Ты будешь тренировать свою волю.
— Больше ничего?
— Этого более, чем достаточно, как ты заметишь. Давай начнём?
Крабат был согласен.
— Предположим, — проговорил Юро, — что я Мастер. Когда я дам тебе приказ, ты попытаешься сделать противоположное тому, что я сказал. То есть если я тебе приказываю передвинуть что-то справа налево, ты передвигаешь слева направо. Когда от тебя требуется встать, ты продолжаешь сидеть. Пожелаю, чтоб ты глядел мне в лицо, ты тогда смотришь в сторону. Это ясно?
— Это ясно, — сказал Крабат.
— Хорошо, тогда приступим.
Юро указал на подсвечник, который стоял между ними.
— Возьми его, — повелел он, — и передвинь ближе к себе!
Крабат протянул руку к подсвечнику с твёрдым намерением отодвинуть его прочь от себя, в сторону Юро — но натолкнулся на сопротивление. Сила, которая противодействовала его собственной силе воли, обхватила его, и от этого на мгновение его будто парализовало. Затем разгорелся безмолвный поединок. С одной стороны приказ Юро — с другой Крабат, который желал не мытьём, так катаньем ему противостоять.
Он всё ещё был полон решимости отодвинуть подсвечник. «Прочь, от себя! — думал он. — Прочь, прочь!»
Но он заметил, как воля Юро постепенно овладевала его волей, как одна медленно гасила другую.
— Как ты… прикажешь, — услышал наконец Крабат свои слова.
Затем он послушно притянул свечу к себе. Он был словно выскоблен изнутри. Если бы кто-то сказал ему, что он уже мёртв, он бы поверил.
— Не отчаивайся!
Издалека он услышал голос Юро. Затем почувствовал, как тот положил руку ему на плечо, и снова, на это раз совсем рядом, услышал, как Юро говорил:
— Не забывай, что это была первая попытка, Крабат.
С этого времени все ночи, в которые мельника не было дома, они проводили на кухне. Там Крабат упражнялся под руководством Юро одолевать своей собственной волей волю друга; это была тяжёлая работа для обоих, и довольно часто казалось, что Крабат готов пасть духом — «потому что я же с этим не справлюсь — и если уж я должен умереть, то по крайней мере не хочу быть виновным в том, что и девушка погибнет, понимаешь ты это?»
— Да, — говорил тогда Юро, — это я понимаю, Крабат — но ведь девушка ещё ни во что не посвящена. Тебе пока вообще не нужно раздумывать, так ты решишь или эдак. Важнее, чтобы мы продолжали. Если ты не потеряешь мужества и не сдашься — вот увидишь, как хорошо у нас будет получаться к концу года, поверь мне!
Снова, уже в который раз, начиналась по новой эта канитель — и постепенно, к концу лета, стали время от времени появляться первые успехи.
Орёл султана
Зародились ли у Мастера подозрения? Вышел ли он — возможно, с помощью Лышко — на след Крабата и Юро?
В один из первых сентябрьских вечеров он позвал парней посидеть и выпить, и после того, как они собрались за большим столом в комнате Мастера и стакан у каждого был наполнен, неожиданно провозгласил тост «за дружбу!» Юро и Крабат озадаченно переглянулись через стол.
— Пейте до дна! — воскликнул Мастер. — Пейте все до дна!
Потом дал Лобошу по новой наполнить свой стакан и сказал:
— Я в прошлое лето рассказывал вам об Ирко, моём лучшем друге. И я не скрыл от вас, что однажды его прикончил. Как до этого дошло, узнайте теперь… Это было в годы Великой Турецкой войны, Ирко и мне пришлось тогда на какое-то время исчезнуть из Лужиц, мы разбежались. Я завербовался в войска Кайзера, где служил мушкетёром, в то время как Ирко — о чём я подозревать не мог — нанялся к турецкому султану магом.
Кайзерским командующим был маршал Саксонии. Он завёл нас далёко в Венгрию, где мы на несколько недель расположились напротив турецких войск, укрывшись всем скопом — друзья, враги — в укреплённом лагере. Война не сильно ощущалась, разве что время от времени вступали в перестрелку патрули с обеих сторон и пушки пристреливались на разных точках передовой. А потом однажды утром выяснилось, что турки ночью добрались до маршала Саксонии и похитили его, очевидно при помощи колдовства. Вскоре после этого к нашим окопам прискакал парламентёр: маршал, как пленник, находится в руках султана, его освободят, в случае если наши войска в течение шести дней отступят из Венгрии, в противном случае на утро седьмого дня он будет удавлен. Смятение было огромное, и поскольку я не знал, что в турецком лагере был Ирко, я вызвался вернуть маршала.
Мастер осушил стакан одним глотком, подозвал Лобоша, велел ему подлить и продолжил:
— Хотя наш капитан объявил меня сумасшедшим, он доложил всё господину полковнику, который показал меня генералу, а тот отправился со мной к герцогу Лихтенбергскому, принявшему на себя командование вместо маршала. Сначала герцог тоже совсем не хотел мне поверить, тогда я на его глазах сделал офицеров штаба попугаями, генерала же, который меня к нему привёл, золотым фазаном. Большего не понадобилось, чтобы переубедить герцога. Он велел мне срочно превратить этих господ обратно и пообещал мне в случае, если мне удастся вернуть маршала, награду в тысячу дукатов. Затем он распорядился показать мне его собственных верховых лошадей, и одну я мог себе выбрать.
Ещё раз Мастер прервал свой рассказ, чтобы выпить, и ещё раз пришлось Лобошу наполнить его стакан, прежде чем он заговорил дальше.
— Я мог бы сейчас просто продолжить мою историю, — сказал он, — но мне пришло в голову кое-что получше. Пусть остальное вы переживёте сами: Крабат возьмёт на себя мою собственную партию, роль искушённого в колдовстве мушкетёра, который хочет освободить маршала Саксонии — и теперь нам ещё нужен Ирко…
Он переводил взгляд с одного парня на другого, он рассмотрел Ханцо, он рассмотрел Андруша и Сташко. Под конец взгляд его глаза остановился на Юро.
— Ты, может быть… — проговорил он. — Ты будешь Ирко, если не против.
— Хорошо, — сказал Юро равнодушно. — Кто-то же должен побыть.
Крабата не обманула его ухмылка. Обоим было ясно, что Мастер хочет испытать их. А значит, им нужно было остерегаться, чтобы не выдать себя.
Мельник раскрошил щепотку высушенной травы над пламенем свечи, тяжёлый дурманящий запах разнёсся по комнате, у мукомолов отяжелели веки.
— Закройте глаза! — велел Мастер. — Тогда вы увидите, что произошло в Венгрии. А вот Юро и Крабат будут действовать — так, как сделали Ирко и я, тогда, в Великую Турецкую войну…
Крабат почувствовал, как свинцовая усталость наполняла его, как он медленно засыпал. Голос Мастера звучал далеко и монотонно:
— Юро, маг султана, пребывает у турок, он присягнул на полумесяце… А Крабат, мушкетёр Крабат в белых гамашах и голубом мундире, стоит по правую руку от герцога Лихтенбергского и осматривает лошадей, которых ему показывают…
Крабат, мушкетёр Крабат в белых гамашах и голубом мундире, стоит по правую руку от герцога Лихтенбергского и осматривает лошадей, которых ему показывают. Больше всего ему нравится вороной с крошечной белой меткой на лбу, она отдалённо смахивает на пентаграмму.
— Дайте мне вот этого, — требует он.
Герцог велит оседлать и взнуздать ему вороного. Крабат заряжает своё оружие, он вешает его через плечо и запрыгивает на лошадь. Он делает круг лёгкой рысью по парадной площади, затем пришпоривает коня и пускается галопом на герцога и его свиту — выглядит так, будто он хочет втоптать их в землю. Господа испуганно рассыпаются в стороны — но Крабат проносится над их белыми напудренными головами, и, ко всеобщему изумлению, вороной круто поднимает его в воздух. Мало того! Конь и всадник, помчавшись прочь, начинают растворяться в дали, всё сильнее и сильнее, пока совсем не скрываются с глаз — даже с глаз господина генерала-фельдцейхмейстера графа Галласа, что располагает самой лучшей подзорной трубой в кайзерской армии.
Крабат скачет на головокружительной высоте, как другие люди скачут по ровному полю. Скоро он высматривает на краю разрушенной деревни первых турок. Он видит, как их пёстрые тюрбаны сверкают на солнце, он видит, как за габионами выстраиваются орудия, он видит, как гусары скачут меж полевых караулов туда-сюда. Он сам и его конь, однако же, для всех невидимы. Лошади турок раздувают от страха ноздри, собаки начинают выть и поджимать хвосты.