— Нельзя же так просто вернуться с голой за… с пустой мошной! — с мольбой заглядывая в глаза купцу, быстро, но сбивчиво заговорил младший приказчик. — Что-то нужно сделать! Хоть как-то снизить потери!..
— И как же их снизить? — саркастически хмыкнул Адамов.
— А так! Вот вы присмотритесь к здешним обывателям! — судорожно замахал Ефрем обеими руками в направлении пешеходов на улице. — К их аурам! Да тут на каждую дюжину — десяток одаренных сыщется!
— Ну и что с того? Грош цена их одаренности — без Ключа!
— Так это здесь нет Ключа! А в нашем-то мире оный бьет вовсю! И ежели, допустим, захватить отсюда несколько человек — там, дома, можно будет спокойно наложить на них холопские печати и продать — хотя бы и на «бурдюки»…
— А ведь Ефрем дело говорит, — кажется, неожиданно для самого младшего приказчика поддержал его, резко оживившись, Наум Елисеевич. — Я пока расчетами занимался, к местным-то особо не приглядывался, а теперь вот смотрю — у них тут и правда одаренный на одаренном — одна беда, что магии нет! Прихватим, сколько сумеем протащить через портал — даст Ключ, хоть с долгами расплатиться получится.
— Да! — с энтузиазмом гаркнул Ефрем.
— А документы на них ты где возьмешь? — все еще с немалым сомнением покачал головой Савва Иосифович, обращаясь главным образом к Науму Елисеевичу, но исподволь косясь и на племянника. А паренек-то не промах! Даже если и не выгорит его идея — молодец! — Холопы — сие тебе не какие-нибудь артефакты, на них серьезные бумаги нужны!
— Добудем документы, — уверенно бросил старший приказчик. — Чухонские или, в крайнем случае, валашские… Знаю одного человечка на Хитровке — недорого возьмет и бумажки такие сделает — само IIIОтделение не подкопается!
— Ну, насчет IIIОтделения — сие ты, Наум, пожалуй, лишку хватил… — протянул Адамов, торопливо соображая. Цена на одаренного холопа в Первопрестольной немалая: спрос на «бурдюки» — живые хранилища маны — со стороны вырождающихся аристократических семейств растет с каждым годом. Сам Савва Иосифович подобного рода товаром до сей поры не торговал, делая основную ставку на китайскую контрабанду, но многие уважаемые купцы такие сделки охотно проворачивали. Власти на сие взирали равнодушно: обращение в холопы свободных подданных Империи было, конечно же, строжайше запрещено, но что до безродных иностранцев, на чело которых наложили печати по законам их государств с надлежащим оформлением всех положенных документов — торговле оными никаких препятствий не чинилось.
Документы, да… Но если Наум говорит, что бумаги добудет…
Два-три проданных холопа — считай, отбили цену одного первоклассного Слепка…
— Сколько мы сможем провести живыми через портал? — приняв решение, уже совсем другим тоном задал Адамов вопрос старшему приказчику.
— Полдюжины — гарантированно, — заявил тот.
— Протащи полную дюжину — и мы спасены.
— Сделаю, что смогу, — склонил голову Наум Елисеевич.
— Приступай, — велел Савва Иосифович.
С улицы в сквер как раз ввалилась шумная компания молодых аборигенов обоего пола. Судя по искрящимся благородным серебром аурам, по меньшей мере пятеро из них были одаренными — пусть сами они об этом пока и не подозревали. Как не догадывались и о том, что последние мгновения их жалкого пребывания в этом нелепом лишенном магии мире неудержимо истекают.
Глава 1
в которой я вспоминаю былое, а мне демонстрируют магию
— Вот, Ваше сиятельство, извольте взглянуть. Три холопа мужеского полу и две — девицы. Сплошь — чухонцы подлого происхождения. Однако все как один — одаренные, ну да о сем даже и упоминать-то излишне. Вы не смотрите, что сейчас они квелые — первое время после наложения холопских печатей оно завсегда так, да и на уровень маны сие не влияет…
Писклявый, подрагивающий от волнения голос выдернул меня из забытья словно гнутый гвоздь клещами из толстой доски — со скрипом и лязгом. Речь, без сомнения, была русской, но слова звучали причудливо, будто бы с нарочитым акцентом. Если сосредоточиться — то почти все понятно, но именно попытка сконцентрироваться и вырубила мне сознание в прошлый раз. Минуту назад? Вчера? В прошлой жизни?
В голове у меня гудело, как в трансформаторной будке. Веки налились свинцом — без хорошего домкрата нипочем не поднять. Губы пересохли и саднили. Машинально я попытался их облизать — и только тут вспомнил, что языка-то у меня больше и нет.
Потрясение, вызванное этой мыслью, было таково, что глаза мои, миг назад категорически отказывавшиеся приоткрываться, сами собой распахнулись во всю ширь.
Я полусидел-полулежал на лакированном паркетном полу у стены, тяжело привалившись к ней сгорбленной спиной — в каком-то просторном светлом помещении. Подробно рассмотреть здешнюю обстановку, даже и приди мне паче чаяния в голову такая мысль, с моего места было бы затруднительно: почти весь обзор перекрывало высокое кожаное кресло, в котором со скучающим видом восседал тучный мужчина лет пятидесяти в шитом золотом темно-синем одеянии, который я про себя, не задумываясь, обозвал мундиром.
Как-то сразу сделалось ясно, что именно он, этот человек в мундире, и есть только что упомянутое «сиятельство».
Позади кресла, чуть по бокам, стояли еще двое. За правым плечом «сиятельства» — юноша, ну или, скорее, даже мальчишка, лет четырнадцати-пятнадцати, лицом весьма похожий на обладателя мундира, но в плечах ýже раза в два, а в талии — так и во все три. Облачен он был в ослепительно белую сорочку с широкими рукавами и тесные темные брюки.
По левую же сторону от «сиятельства» расположилась девушка. Высокая — на добрых полголовы выше мальчишки. Обладательница толстенной иссиня-черной косы, небрежно перекинутой через плечо и опускавшейся почти до пояса длинного, в пол, изумрудно-зеленого платья. С виду — где-то моя ровесница.
Да, я же не рассказал. Лет мне семнадцать. По крайней мере, было именно семнадцать, когда в скверике к нашей компании подрулил тот стремный тип с усами на пол-лица: не хотите ли, мол, отправиться в чудесный мир, где царит магия, прыгают по веткам благородные эльфы, в небе летают огнедышащие драконы и все такое. Хотя нет, про эльфов и драконов это уже кто-то из наших задвинул в ответ — чисто поржать, а мужик только про магию втулял. Причем с этаким, вроде как, нарочитым акцентом говорил, будто под иностранца косил — с тех пор я только такую речь и слышу… Но тогда это скорее смешно звучало, и уж точно не страшно. Мы, понятно, решили, что идет какая-то рекламная акция, стали прикалываться… А ему зачем-то от нас непременно прямое согласие требовалось — Антоха еще съязвил, что там за каждое полученное «да» оплата идет, не иначе. Первой Дашка согласилась, потом Кир. Антоха мне такой: а ты что, Вовка? Ну и я сдуру ляпнул: хочу, типа. Подумал, купон какой дадут или промокод… Этот, с усами, подвел нас к лавочке, а потом: бах! И темнота.
А когда тьма отступила… Черт, лучше б она не развеивалась вовсе. Про вырезанный язык я даже не сразу понял. Сначала тупо поднес к глазам руку — а там всего четыре пальца. Мизинца как не бывало. Вторую поднял — то же самое. Аккуратные такие срезики, совсем зажившие уже. Это сколько же времени прошло?! Хотел было выругаться в сердцах — хрен там, ни слова не выдавилось, одно лишь утробное мычание. Тут только сунул руку в рот — а там пусто. И ведь ни боли, ничего такого — только голова гудит, в ушах шумит, и глаза упорно закрываются… Ну и ни сесть, ни встать — тело как избитое. Опять же, ничего не болит — просто не работает. То ли на шок такая реакция, то ли еще на что…
У остальных наших — то же самое все оказалось. Антоху я, правда, больше не видел, но Кира, Санька, Дашку и Светку поначалу со мной вместе держали — так вот, они вляпались в точно такое же дерьмо. Мизинцы, язык — все как по единому трафарету… А еще у каждого на лбу — клеймо выжжено. Что-то наподобие китайских иероглифов: 奴隷. Или японских, а может, корейских каких-нибудь — я в них не разбираюсь. Или это вообще не иероглифы, а руны, например. Понятия не имею. Но зрительная память у меня отличная, и этот рисунок я теперь на всю жизнь запомнил, ночью разбуди — изображу!
А у меня на лбу был такой же, судя по всему. В зеркало на себя полюбоваться случая мне пока не представилось, но черточки шрама прекрасно прощупывались.
Такие вот дела…
Окунувшись в воспоминания, я не заметил, как веки мои снова сами собой сомкнулись, а сознание уже привычно затуманилось, беспомощно отрешаясь от этого вот всего. В себя меня привел голос мужчины в кресле:
— Напомни-ка, любезнейший, как тебя звать-величать? Ефимкой, что ли?
— Ефремом, Ваше сиятельство, — последовал писклявый ответ. — Ефремом Абрамычем…
С усилием распахнув глаза, я наконец заметил говорящего: перед креслом «сиятельства», чуть в стороне, слева, переминался с ноги на ногу белый как мел юноша в темно-сером костюме-тройке, висевшем на нем, словно мешок на огородном пугале. Этого субчика видеть мне уже доводилось — в редкие промежутки возвращения в сознание. Судя по всему, это именно он привез нас сюда.
Нас? Я покосился еще левее. Копируя мою скрюченную позу, у стены притулилась незнакомая мне девушка с пышной копной растрепанных русых волос, косой челкой спадавших на лоб и почти закрывавших безобразное клеймо — все то же, 奴隷. Дальше за ней сжалась, обхватив руками колени и втянув голову в плечи, еще одна бедолага, худенькая коротко стриженная шатенка. Тоже заклейменная и тоже не из наших.
Медленно, чтобы не позволить голове закружиться и снова не провалиться в забытье, я перевел взгляд направо. Там сидели, затравленно озираясь, двое дюжих парней, пожалуй, чуть постарше меня. Ни разу не Кир и не Санек, хотя клейма такие же.
Больше в комнате, похоже, никого не было.
— А что же Савва Иосифович лично не пожелал товар представить? Нет ли в том неуважения, а, Ефрем? — раздался тем временем из кресла очередной вопрос. Отчество Абрамыча было проигнорировано — не иначе, демонстративно, а вот я почему-то решил для себя впредь величать торговца именно так.