– Прекрати, Таня, – слегка рассердился на нее Шурка, потому что и ему стало не по себе.
– Вы что не отпираете? – удивился из-за стола Бобка.
Бублик не рычал и не лаял. Это убедило.
Маня тут же заглянула поверх их голов. Обшарила глазами комнату, старательно избегая встречи с другими взглядами.
– Вы это… – раздраженно-нетерпеливо заговорила она, не переставая оглядывать комнату. – Не по-честному как-то. Я вам дровишки почти месяц подкидываю. Больше – два месяца почти! И в школу записала. А вы мне взамен какие-то ягодки сухие подсунули, и рады. Да я вам только дров рублев на двадцать одолжила. Если не на сорок. Точно! На сорок. Вы тут объедаетесь, а отдавать кто будет? Пушкин?
Таня сориентировалась быстрее, чем Шурка. Быстро схватила со стола печенье, сунула Мане в руки и, пока та соображала, захлопнула дверь. Задвинула защелку.
– Маня хорошая, – попробовал вступиться Шурка. – Она просто немного… просто хочет есть.
– Не нравится мне это, Шурка.
– Маня хорошая, – упорно повторил он.
– Послушай, давай все соберем, посмотрим. Разделим. Чтобы не вышло так, что мы все быстро съели.
– Так ведь мама уже едет к нам…
– Тем более.
Таня принялась раскладывать на столе печенье – на три кучки.
– Это ты, я и Бобка, – пояснила.
– А Бублик?
– Точно, – смутилась она. – И Бублик.
Добавила четвертую. Кучки сразу уменьшились. Настала очередь конфет.
В дверь опять застучали. Забарабанили.
– Откройте! – вопила Маня.
Таня глянула на Шурку испуганно. В глазах у нее оранжевыми точками отражался огонек свечи.
– Она не злая, – повторил Шурка. Но уже не слишком уверенно.
Таня быстро накрыла печенье подушкой. Шурка отпер.
– Вот что, – нервно затарахтела Маня. Глаза горели на впалом лице. – Я тут посчитала: дров я вам одолжила вовсе не на сорок, а на сто рублев! А вы тут разбогатели, смотрю. А надо бы долг отдать.
Она норовила войти. Сдвинуть Шурку.
– У нас нет денег, – пискнул Шурка.
Таня бросилась стремглав, сунула Мане твердые камушки конфет и, пока та смотрела в ладонь, ловко толкнула ее и опять заперла дверь.
Несколько мгновений тишины – и в дверь снова забарабанили так, что Бобка вздрогнул.
– На сто рублев у меня дров извели! А кто отдавать будет?!
– Шурка… – в Танином голосе стояли слезы. – Она не отстанет, пока мы ей не отдадим все.
В дверь бухали уже ногой: бум! бум! бум! И каждый раз Бобка подскакивал.
– Шурка!
– Погоди, сейчас кто-нибудь из соседей прибежит на шум и уймет ее.
Бум! Бабах!
– Ты давно хоть каких-нибудь соседей видел?
– Мы же в школе были, – возразил Шурка. – Я был. И вообще, ходили туда-сюда.
Дверь тряслась: бум! бу-бум!
– Ты что это, гадина, безобразничаешь? – грохнул издалека голос. – Имущество портишь!
Но это был голос не соседки с косой, не соседки в очках, похожей на сову, не соседки-старушки, не соседки с неандертальским лбом и тем более не соседа. Это был голос дворничихи. Таня и Шурка слушали из-за двери ни живы ни мертвы.
– Сама гадина, – хрипло огрызнулась Маня. – Не твое дело. И имущество не твое. Катись к себе в дворницкую.
– Очень даже мое.
– С каких это пор, интересно?
– А это видала?
Неизвестно, что там показала Мане дворничиха, но стало тихо.
– Не вижу. Что ты мне бумажку суешь? Что я тебе, летучая мышь, чтобы в темноте читать? – предприняла новую атаку Маня.
– А я тебе спичечкой посвечу. Я тебе, гадине, вслух прочитаю. Ордер это, курица ты слепая! Живу я теперь здесь, вот чего!
– За парамоновским добром приперлась, скажи лучше.
Шурка, Таня и Бобка молчали. «Парамоновское добро» мерцало отблесками пламени из темноты, будто смотрело на них крошечными оранжевыми глазками.
– А плевала я на твое мнение, Манька. Кончилась твоя власть криком. Вот ты где у меня теперь! Я теперь ответственная по квартире…
Глава 46
Ночью спали тревожно. Натянули на себя все, что нашли, и все равно мерзли. И все время что-то отвлекало. То зудело и хотелось почесаться под слоями одежек, то донимали мысли о печенье, конфетах, изюме, то казалось, будто кто-то шаркает в коридоре.
А утром стало тихо и нестрашно. Только очень холодно. Выскользнув из-под груды одеял, Таня сразу перебралась в пальто. Передернула плечами: за ночь оно остыло, подкладка холодила. Таня отодвинула край светомаскировки: в комнату плеснул золотистый снежный свет. От окна поддувало.
Надо было искать дрова. Самим. И воду. Самим. И хлеб. Самим. Но это потом, потом.
С мамой все будет иначе.
– Она нас наверняка ждет на старой квартире, – вдруг сказал Шурка, заматывая шарф.
Таня помотала головой.
– Если посылка приехала, то человек тем более!
– На какой старой?
– На тетиной старой. Идем!
– Ерунда.
– Таня, она не знает этого адреса.
– Я тоже хочу к маме!
Бобка почти не помнил маму, но помнил, что мама – это очень хорошо.
– С Бобкой мы не дойдем. А с Бубликом – тем более.
– Что ты предлагаешь?
– Ты их карауль. Я одна схожу и приведу.
– Нет, Таня, вместе.
– Но мы не дойдем с Бобкой! – чуть не заплакала сестра.
Бобка сидел, обняв мишку, и смотрел серьезно.
– И не спорь, Бобка!
Он и не спорил. Только шмыгнул носом раз, другой, потом раскрыл рот и заревел.
– Бобка, ну ты же пойми! – всплеснула руками Таня.
– Я ее боюсь…
– С тобой Шурка будет! И Бублик! А мама придет – и ей покажет!
– Я с ва-а-ами!
Шурка вспомнил женщину у детского сада.
– Вот бы санки нам. Мы бы тебя, Бобка, домчали с ветерком.
– Шурка! Что ты его только растравляешь! – рассердилась Таня. – Один мост какой длинный!
На прежнюю тетину квартиру нужно было идти через Неву.
– Ну вот что, Бобка, – нашлась Таня, – вот тебе настоящие часы, – сняла она их с запястья и протянула брату. – Тети-Верины, золотые, между прочим, так что не очень-то!
Бобка, хлюпнув носом, бережно принял их в ладошки. Часы были еще теплыми от Таниной руки.
– Будешь сам по ним время смотреть. Когда эта стрелка дойдет вот сюда, тогда мы и вернемся.
Бобка благоговейно наблюдал неслышную работу механизма. Отогнул край шапки. Приложил к уху.
– Тикают…
– Конечно, тикают. Я их сегодня утром завела, на несколько дней хватит.
– Я спрячусь, – предложил Бобка. – Я хорошо прячусь.
– А ты можешь? – обрадовалась Таня. – И с Бубликом?
– Погоди, Бобка, – остановил его Шурка. – Покажи сперва. Может, это неудачное место.
– Вы, главное, придите с мамой!
– Мы с ним столько играли в прятки. Он точно знает хорошее! – уверила Таня, помогая Бобке застегнуть часики; они болтались свободно на тоненькой руке. Нахмурилась, натянула на них рукав Бобкиного свитера, оправила сверху рукав пальто. – Знаешь ведь, Бобка?
Бобка подошел к комоду. Втиснул туда Бублика, потом мишку. И исчез – хотя комод вроде бы стоял вплотную к стене.
Шурка заглянул за комод: его мраморная столешница слегка выступала назад, и между задней стенкой и стеной оставалось небольшое пространство.
– Здорово, – признал он. – Но… А если она отодвинет комод?
– Она же не будет знать, что Бобка там.
– А если Бублик зарычит и выдаст?
– Бублик не такой дурак, – отозвался Бобка из-за комода.
– А мишка? – не удержалась Таня.
Бобка высокомерно промолчал.
Остатки печенья засунули туда же. Бумажные упаковки витаминов Таня забросила на печку. Конфеты рядком сложили за диван. Даже если дворничиха или Маня найдут что-то одно, то все сразу они найдут вряд ли.
– А если Бобка захочет писать? – задал последний важный вопрос Шурка.
– Вы, главное, придите с мамой, – пропыхтело из-за комода.
Глава 47
Самым коротким был путь до моста. Нужно было всего лишь идти по их улице, никуда не сворачивая, до площади Жертв революции. Оттуда мост, сам широкий и длинный, как проспект, перепрыгивал Неву и ложился прямо под стены рыже-красной крепости с золотым шпилем. А там уже было недалеко.
От печенья, съеденного с кисленьким кипятком, в желудке было тепло. Снег хрустел. Черные фигурки прохожих попадались редко – казалось, они были нарисованы далеко-далеко на белой бумаге. Из той же бумаги были вырезаны деревца – они поражали сложностью работы. Голубела тоненькая тропинка, протоптанная посреди улицы. Небо было золотистым, только на краю собирались серые, полные снега тучи.
– Маня хорошая, – повторил Шурка. – Она только шумит.
На шарфе у Тани, там, где он прикрывал рот, образовались кристаллики инея. Она оттянула шарф рукой.
– Вот и я училке то же самое сказала.
– Про Маню?! – изумился Шурка. Он поднял у шапки одно ухо: вдруг опять не расслышал? В ухо ему тотчас вцепился зубами влажный морозец. Чувствовалось, что за сомкнутым рядом домов уже стыла Нева.
– Я ей сказала, что когда людям хорошо – они хорошие. Когда им плохо – они плохие. А когда им ужасно – они ужасные. А хороших или плохих людей или, там, добрых и злых – нет. И сейчас людям очень плохо. Вот и все.
Она остановилась.
– Шурка!
– Ты что?
Таня вертела головой.
– Ты что? Таня?
– Шурка, этот дом – зеленый?
Дом был скорее серый, облезлый; лепные украшения выглядели не вполне отвалившейся коростой. Небо над ним было таким чистым и свежим, а снег вокруг – таким вкусным и холодным, что дом казался особенно старым и больным.
– Ну… зеленоватый. А что?
Таня снова пошла. Улица бодро пошла вместе с ними. Они шли и шли. А слева и справа стояли все те же самые дома. Ничуть не сдвинулись.
Таня остановилась. Улица остановилась. Зеленоватый облезлый дом не мигая смотрел своими заклеенными, заделанными фанерой окнами.
Таня опять пошла. Улица тоже пошла.
Таня остановилась. А дом пошел. Но спохватился. Замер. Изобразил, что он ни при чем.
И Тане это очень не понравилось.