– Скажу тебе честно, – признался Том, – я как-то об этом не задумывался.
– Я видела, как лошадь говорила в телевизоре.
– Ну если лошадь может говорить, почему такое не под силу собаке?
– Я тоже так думаю.
На другом конце провода сняли трубку, и Целестина сказала:
– Привет, мама, это я.
– А как насчет кошек? – спросила Ангел.
– Мама? – повторила Целестина.
– Если собаки могут говорить, почему не кошки?
– Мама, что у вас происходит? – В голосе Целестины послышались тревожные нотки.
– И я так думаю.
Том отодвинул стул, встал, направился к Целестине.
Та вскочила с дивана.
– Мама, где ты?
Повернулась к Тому, ее лицо побледнело как полотно.
– Я хочу говорящую собаку, – сказала Ангел.
– Выстрелы, – выдохнула Целестина подошедшему Тому. – Пистолетные выстрелы. – Держа трубку в одной руке, второй она дернула себя за волосы, словно, причинив боль, могла отогнать этот кошмар. – Он в Орегоне.
Неподражаемый мистер Каин. Король сюрпризов. Мастер невероятного.
Глава 76
– Фурункулы.
В украденном черном «Додже-Чарджер-440-Магнам» Каин Младший вырвался из Спрюс-Хиллз, держа курс на Юджин по извилистым дорогам южной части Орегона, сторонясь автомагистрали № 5, где полиция отличалась особой бдительностью.
– Точнее, карбункулы.
По пути радостный смех Младший чередовал воплями боли. Колдун-баптист умер, вместе с его смертью ушло и наложенное им заклятие. Но Младшему еще предстояло побороть свалившуюся на него напасть.
– Фурункул – это воспалившийся, заполненный гноем волосяной мешочек или пора.
На улице, в полумиле от аэропорта Юджина, Младший просидел в припаркованном «додже» ровно столько времени, сколько потребовалось для того, чтобы размотать бинты и салфетками стереть с лица едкую и бесполезную мазь, приобретенную в аптеке. И хотя к лицу он прикасался так нежно, что не потревожил бы этими прикосновениями поверхность стоячей воды, от боли едва не терял сознание. В зеркале заднего обзора увидел россыпь отвратительных, огромных красных прыщей с поблескивающими желтыми головками и действительно на минуту-другую лишился чувств. Ему вдруг привиделось, что он – нелепое, неправильно понятое существо, за которым грозовой ночью гонится толпа злобных крестьян с факелами и вилами, но пульсирующая боль тут же прогнала это видение.
– Карбункулы – это взаимосвязанные скопления фурункулов.
Сожалея о том, что не оставил повязку на лице, но понимая, что полиция наверняка уже ищет человека с забинтованным лицом, убившего священника в Спрюс-Хиллз, Младший вылез из «доджа» и торопливо зашагал к терминалу частных авиакомпаний, где его дожидался пилот из Сакраменто. При виде своего пассажира пилота перекосило, и он выдохнул:
– И на что же у вас такая аллергия?
– На камелии, – ответствовал Младший, потому что Сакраменто считал всемирной столицей камелий и ему хотелось поскорее вернуться туда. Там его ждал «форд» с картинами Склента, книгами Зедда и всем необходимым для того, чтобы жить в будущем. Пилот и не пытался скрыть свое отвращение, и Младший понимал, что, не заплати он вперед, о полете в Сакраменто пришлось бы забыть…
– В обычном случае я бы порекомендовал делать горячие компрессы каждые два часа, чтобы снять боль и усилить выход гноя, и отправил бы вас домой с рецептом на антибиотики.
Младший лежал на кровати в приемном отделении больницы Сакраменто в субботу, уже под вечер, за шесть недель до открытия фестиваля камелий. Осматривал его дежурный врач, такой молодой, что создавалось ощущение, будто он играет в доктора.
– Но я никогда не видел ничего подобного. Фурункулы появляются на шее. В зонах повышенного потоотделения, вроде подмышек и паха. Крайне редко на лице. И уж конечно, не в таком количестве. Честное слово, я никогда не видел ничего подобного.
«Естественно, ты не видел ничего подобного, – думал Младший. – Что ты вообще видел по своей молодости? Небось для тебя и ушиб в диковинку. Но такого ты бы и не увидел, даже если бы дожил до ста лет, дорогой ты мой доктор Килдейр, потому что эти фурункулы – дело рук колдуна-баптиста, так что встречаются они крайне редко».
– Даже не знаю, что более необычно: местоположение фурункулов, их число или размеры.
«Пока ты будешь решать, дай мне нож, и я перережу тебе горло, безмозглый недоучка».
– Я рекомендую вам остаться в больнице, чтобы мы могли вскрыть карбункулы в стерильных условиях. Из некоторых попытаемся отсосать гной стерильной иглой, есть такие большие, что придется прибегнуть к помощи скальпеля и, возможно, вырезать центральную массу некротизированной ткани. Обычно такие операции проводятся под местным наркозом, но в данном случае, пусть общий наркоз и не потребуется, мы, скорее всего, дадим вам успокаивающее… образно говоря, во время операции вы будете в полусонном состоянии.
«Я бы отправил тебя в полусонное состояние, трепливый кретин. Где ты получил свой диплом, придурок? В Ботсване? В Королевстве Тонга?»
– Вас сразу привели сюда или вы уже решили все вопросы со страховкой при поступлении в приемное отделение, мистер Пинчбек?
– Наличными, – ответил Младший. – Я заплачу наличными, только скажите, сколько нужно внести.
– Тогда я займусь вами немедленно. – И доктор потянулся к занавеске, отделяющей кровать, на которой лежал Младший, от приемного отделения.
– Только попрошу вас дать мне что-нибудь обезболивающее, – взмолился Младший.
Юный врач повернулся к нему, столь неискренне изобразив сочувствие, что, играй он доктора в самой паршивой телевизионной мыльной опере, его тут же лишили бы членства в актерской гильдии, уволили и на пушечный выстрел не подпускали бы к съемочной площадке.
– Операцию мы будем проводить сегодня, и мне не хотелось бы давать вам что-либо до анестезии и снотворного. Но вы не волнуйтесь, мистер Пинчбек. Как только мы вскроем эти фурункулы, боль на девяносто процентов уйдет. Так что проснетесь вы другим человеком.
До предела униженный болью, Младший с нетерпением ждал операции. Под нож он шел с куда большей охотой, чем даже несколько часов тому назад. Само обещание операции возбуждало его больше, чем все радости секса, которыми он наслаждался с тринадцати лет до прошлого четверга.
Юный врач вернулся с тремя коллегами, которые, столпившись у кровати Младшего, заявили в унисон, что нигде и никогда ничего такого не видели. Самый старый, лысый, подслеповатый, замучил Младшего вопросами: женат ли он, какие у него отношения с родственниками, что ему снится, как он оценивает себя. Чуть позже выяснилось, что лысый занимал пост психиатра больницы и предположил наличие психосоматической составляющей.
Идиот.
Но наконец наступил долгожданный момент: на Младшего надели халат, ввели в вену все лекарства, миловидной медсестре он вроде бы и понравился, а потом наступило блаженное забытье.
Глава 77
В понедельник вечером, 15 января, Пол Дамаск и Грейс Уайт прибыли в отель Сан-Франциско, в котором проживали Целестина, Ангел и Том Ванадий. Пол оберегал покой Грейс в Спрюс-Хиллз, ночами спал на полу у двери ее комнаты, держался рядом, когда она появлялась на людях. Они оставались у ее друзей, пока этим утром тело Гаррисона не предали земле, а потом полетели на юг, к дочери и внучке Грейс.
Тому Ванадию Пол понравился с первого взгляда. Инстинкт полицейского подсказал ему, что человек этот честный и надежный. Инстинкт священника говорил о том, что этим список положительных качеств Дамаска далеко не исчерпывается.
– Мы как раз собирались заказать обед в бюро обслуживания. – Том протянул меню Полу.
Грейс от еды отказалась, но Том заказал и для нее, выбирая те блюда, которые нравились Целестине, исходя из предположения, что вкусы матери и дочери не должны слишком разниться.
Две скорбящие женщины сели рядышком в углу гостиной, обнимались, плакали, о чем-то тихонько говорили, пытаясь понять, как помочь друг другу и заполнить так внезапно возникшую, ужасную пустоту в их жизнях.
Целестина хотела поехать в Орегон на похороны, но Том, Макс Беллини, полиция Спрюс-Хиллз и Уолли Липскомб, с которым в воскресенье она говорила по телефону чуть ли не каждый час, резко возражали против этой поездки. Такой безрассудный безумец, как Енох Каин, мог выследить ее у церкви или на кладбище и напасть, каким бы мощным ни был полицейский кордон.
Ангел не присоединилась к женщинам, но сидела на полу перед телевизором, переключаясь с «Дымящегося ружья»[77] на «Манкиз»[78] и обратно. В силу юного возраста зрительницы ни одна из передач Ангел не захватывала, тем не менее она воспроизводила пистолетные выстрелы, когда Маршал Диллон вступал в очередную схватку, или сочиняла свои стихи, чтобы петь их вместе с «Манкиз».
Один раз она оставила телевизор и подошла к Тому, который о чем-то негромко беседовал с Полом:
– Все равно что «Дымящееся ружье» и «Манкиз» в телевизоре, рядом друг с другом и одновременно. Но «Манкиз» не видит ковбоев, а ковбои не видят «Манкиз».
И хотя Пол подумал, что это ничего не значащая детская болтовня, Том сразу уловил, что девочка соотносит телепередачи с наглядным примером, которым он объяснял, почему не грустит из-за своего уродливого лица: солонка и перечница представляли собой двух Томов, носорогов и разные миры, находящиеся в одном месте.
– Да, Ангел. Примерно об этом я и говорил.
Она вернулась к телевизору.
– Это очень необычный ребенок, – задумчиво заметил Том.
– Очень милая девочка, – согласился Пол.
Но Том имел в виду не красоту девочки.
– Как воспринимает она смерть дедушки? – спросил Пол.
– Немного грустит.
Иногда Ангел становилась печальной, вспоминая то, что ей сказали о дедушке. Но в три года она еще не могла понять, что смерть навсегда уводит человека из этого мира. Так что она, наверное, не слишком бы удивилась, если бы Гаррисон Уайт вошел в дверь во время показа «Шоу Люси» или какой-то другой телепередачи.