– Что вам нужно? – спросила она.
Голос ровный, чуть резковатый. Другой мужчина мог бы услышать в нем осуждение, раздражительность, даже злость.
Но Младший знал, что она лишь дразнит его. Ей хотелось немножко поиграть с ним. Потому что в этих сверкающих синих глазах читалось желание.
Он протянул Виктории красную розу:
– Вам. Пусть она и не сравнится с вами. Ни одному цветку это не под силу.
Все еще притворяясь, что не рада его визиту, Виктория не взяла розу.
– За кого вы меня принимаете?
– За самую красивую и соблазнительную, – ответил Младший, похвалив себя за то, что прочитал много книг по искусству обольщения, а потому знал, что и когда надо сказать.
Виктория скорчила гримаску:
– Я сообщила полиции о вашей безобразной выходке с ложкой для льда.
Сунув красную розу в руку Виктории, чтобы отвлечь ее, Младший взмахнул бутылкой с мерло, и в тот самый момент, кода Синатра с чувством пропел слово «сладенькая», бутылкаврезалась в лоб Виктории.
Глава 33
В церковь Непорочной Девы Брайт-Бич, тихую и гостеприимную по вечерам, очень скромную, без огромного купола, монументальных колонн и величественной лестницы, Мария Елена Гонсалес приходила как в свой второй дом. В мире Марии Бог пребывал везде и всюду, но здесь его присутствие чувствовалось особенно явственно. Настроение Марии улучшилось, едва она переступила порог.
Служба бенедектинцев закончилась, верующие разошлись. Покинули церковь и священник, и служки.
Поправив заколку, удерживающую кружевную мантилью, Мария прошла в неф. Опустила два пальца в святую воду, которая поблескивала в мраморной купели, перекрестилась.
Пахло благовониями и полиролем на лимонном масле, которым натирали деревянные скамьи.
Впереди луч мягкого света падал на большое, в рост человека, распятие. В полумраке светились маленькие лампочки на стенах да на специальных подставках мерцали свечи, поставленные верующими.
По кутающемуся в сумрак проходу Мария прошла к одной из подставок.
Мария могла заплатить только по двадцать пять центов за свечу, но заплатила по пятьдесят, затолкав в ящичек пять купюр по одному доллару и два четвертака.
Зажгла одиннадцать свечек, все за здравие Бартоломью Лампиона, после чего достала из кармана разорванные игральные карты. Четыре пиковых валета. С пятницы, разорвав каждую из карт на три части, Мария носила двенадцать обрывков с собой, дожидаясь этого воскресного вечера.
Ее веру в гадание на картах и в маленький ритуал, который она намеревалась совершить, церковь бы не одобрила и не простила. Мистицизм такого рода считался грехом, уходом от веры, даже ее извращением.
В Марии, однако, прекрасно уживались католицизм и оккультизм, который она впитала с молоком матери. В Эрмосильо, где она родилась, последний играл в духовной жизни ее семьи не меньшую роль, чем первый.
Церковь давала пищу для души, тогда как оккультизм – для воображения. В Мексике, где редко кому удавалось вкусить земных благ, а надежды на лучшую жизнь в этом мире практически никогда не сбывались, приходилось кормить и душу, и воображение, иначе жизнь становилась невыносимой.
Помолившись Святой Матери, Мария поднесла треть пикового валета к яркому пламени первой свечи. Когда бумажка загорелась, Мария бросила ее на стеклянную подставку, а когда полностью сгорела, воскликнула: «Петру» – имея в виду самого знаменитого из двенадцати апостолов.
Она повторила ритуал одиннадцать раз, меняя только имена: «Андрею, Иакову, Иоанну…» – то и дело оборачиваясь, оглядывая неф, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает.
Она зажгла по свече каждому из одиннадцати апостолов, но не двенадцатому, Иуде, предателю. Следовательно, после того как на каждой из свечей сгорело по кусочку карты, последний остался у нее в руке.
В обычной ситуации она бы вернулась к первой свечке и предложила еще один обрывок святому Петру. Но в данном случае она обратилась с оставшимся обрывком к наименее известному из апостолов, чувствуя, что он сможет сыграть особую роль в этом вопросе.
С уничтожением всех двенадцати обрывков она сняла проклятие с плеч маленького Бартоломью: угрозу неизвестного, не останавливающегося ни перед каким насилием врага, которого символизировали четыре пиковых валета. Где-то в этом мире существовал злой человек, который мог убить Барти, но теперь благодаря этому ритуалу жизненный путь не выведет его на мальчика. Одиннадцать святых, во имя которых она сожгла двенадцать карточных обрывков, позаботятся об этом.
Вера Марии в действенность ритуала практически не уступала ее вере в церковь. Наклонившись над стеклянной подставкой для свеч, наблюдая за превращением в пепел последнего обрывка, она чувствовала, как чудовищная тяжесть снимается с ее хрупких плеч.
И несколько минут спустя Мария покинула церковь Непорочной Девы в полной уверенности, что этот пиковый валет, чудовище в образе человеческом или сам дьявол, никогда не встретится с Барти Лампионом.
Глава 34
Она рухнула, резко, тяжело, с глухим стуком ударилась об пол, врожденная грация в этот момент покинула ее, чтобы вернуться, когда она застыла на полу маленькой прихожей.
Виктория Бресслер лежала, закинув левую руку за голову, ладонью вверх, словно махала кому-то на потолке. Правая рука поддерживала левую грудь, одна нога вытянулась, вторая согнулась в колене. Обнаженная, на фоне осенних листьев или луговой травы, в такой позе она так и просилась на разворот «Плейбоя».
Младший удивился не столько внезапности своего нападения на Викторию, сколько тому, что бутылка не разбилась. В конце концов, после решения, принятого на пожарной вышке, он стал другим человеком – человеком действия, который делал то, что необходимо. Но бутылка-то из стекла, а бил он сильно, так, что стукнула она Викторию по лбу с тем звуком, какой слышится после удара молотка по мячу для крокета, бил достаточно сильно, чтобы она потеряла сознание, возможно, достаточно сильно, чтобы убить ее, однако с мерло ничего не случилось. Как говорится, наливай и пей.
Младший вошел в дом, тихонько притворил за собой дверь, осмотрел бутылку. Стекло толстое, особенно у основания, с выдавленным на нем конусом, поднимающимся в бутылку, благодаря которому осадок собирался по периметру, а не по всему донышку. Такая конструкция также повышала прочность. Вероятно, он ударил Викторию нижней, наиболее прочной частью бутылки.
На лбу Виктории появилось розовое пятно – отметина от удара. Скоро оно превратится в отвратительный синяк. Но кость, похоже, не треснула.
«Сердце у нее жестокое, а голова крепкая, – подумал Младший. – Наверное, и с мозгом все в порядке, разве что легкое сотрясение».
В гостиной на стереопроигрывателе Синатра пел «Год выдался очень хорошим».
Судя по всему, медсестра была в доме одна, но Младший на всякий случай крикнул, перекрывая музыку:
– Эй? Есть кто-нибудь?
И хотя никто не ответил, он быстро обыскал маленький дом.
Лампа под шелковым, с кистями, абажуром, стоявшая в углу гостиной, заливала комнату мягким золотистым светом. На кофейном столике красовались три декоративные масляные лампы с колпаками из коричневого стекла.
Из кухни доносился дразнящий аромат. В духовке тушилось мясо. Большая кастрюля стояла на маленьком огне, на разделочном столике рядом с плитой лежали макароны. Оставалось только бросить их в кастрюлю после того, как закипит вода.
Столовая. На одном конце стола два прибора. Бокалы для вина. Два литых оловянных подсвечника, свечи еще не зажжены.
Младший все понял. Ясно как божий день. У Виктории был любовник, а в больнице она пришла к нему не потому, что искала мужчину. Нет, она просто крутила динамо. Принадлежала к тем женщинам, которые полагали забавным разжечь мужчину, а потом оставить его на бобах.
До чего же двуличная сука. После того, как пришла к нему, после того, как вызвала ту реакцию, какую хотела, еще и начала распускать слухи, будто эту игру он начал первый. Хуже того, чтобы придать важность своей персоне, выдала полиции свою версию, уж конечно, с красочными подробностями, которых не было и в помине.
Душ и туалет на первом этаже. Две спальни и ванна с туалетом на втором. Ни души.
Снова прихожая. Виктория в прежней позе, даже не шевельнулась.
Младший опустился на колени, приложил два пальца к сонной артерии. Есть пульс, может, чуть аритмичный, но хорошего наполнения.
И пусть теперь он знал, что медсестра – мерзкая личность, он все равно испытывал к ней физическое влечение. Но был не из тех, кто готов воспользоваться обмороком женщины.
А кроме того, вскорости она ждала гостя.
«Ты рано, я не слышала твоего авто…» – сказала она, открывая дверь на его стук, еще не зная, что перед ней Младший.
Он шагнул к окну у входной двери, отдернул занавеску, выглянул.
Луна в разрывах облаков, залитые бледным светом разлапистые ветви сосны, пустая подъездная дорожка. Гость еще не прибыл.
В гостиной он взял с дивана расшитую подушку. С ней вернулся в прихожую.
«Я сообщила полиции о вашей безобразной выходке с ложкой для льда».
Он догадался, что ей не пришлось звонить в полицию, чтобы сообщить о случившемся. Зачем лишние телодвижения, когда Томас Ванадий отирался в больнице и днем и ночью, готовый выслушать о Младшем любую ложь, лишь бы она добавляла лишний штрих к портрету женоубийцы.
Скорее всего, Виктория напрямую обратилась к копу-маньяку. Но даже если она выложила всю эту грязную ложь другому сотруднику полиции, тот, конечно же, передал все Ванадию, который вел расследование, а уж последний нашел Викторию, чтобы самолично выслушать все эти инсинуации, да еще наверняка задавал ей наводящие вопросы, и в итоге, должно быть, получилось, что Младший ухватил ее за груди и попытался засунуть язык ей в горло.
Так что теперь, если Виктория даст знать Ванадию о том, что Младший появился у ее дверей с красной розой, бутылкой мерло и романтичными намерениями, чокнутый детектив вновь выйдет на тропу войны. Ванадий еще мог подумать, что медсестра неправильно истолковала инцидент с ложкой для льда, но в данном случае двух мнений быть не могло, и коп-крестоносец, святой дурак, от него уже не отвяжется.