Веселый смех Барти зазвенел серебряными колокольчиками, дождь нисколько не испортил его рождественского настроения.
– Не между, мамик. Такое невозможно. Просто я бежал там, где дождя не было.
Она не решалась вновь взглянуть на него.
Но он по-прежнему оставался ее сыном. Ее мальчиком. Бартоломью. Барти. Ее сладеньким. Ее кровинушкой.
Но в нем было заложено гораздо больше, чем она даже могла себе представить, гораздо больше, чем в любом вундеркинде.
– Как, Барти? Святой боже, как?
– Так ты не чувствуешь?
Он склонил голову набок. Вопросительно посмотрел на нее. Глазами, прекрасными и завораживающими, словно его душа.
– Чувствую что? – переспросила она.
– Как все устроено. Неужели ты не чувствуешь… как все устроено?
– Устроено? Я не понимаю, о чем ты.
– Правда? Так ты совершенно ничего не чувствуешь?
Она чувствовала сиденье под ягодицами, мокрую, прилипающую к коже одежду, влажный, холодный воздух, она чувствовала ужас перед неизвестным, словно заглядывала в темные бездонные глубины пропасти, балансируя на краю обрыва, но не чувствовала того, о чем он говорил, чем бы это ни было, ибо это что-то вызывало у него улыбку.
В ней же сухим оставался только голос, и, с трудом произнеся следующие четыре слова, она опасалась, что вместе с ними с губ сорвется клуб пыли:
– Чувствую что? Объясни мне.
Совсем юный, еще не познавший жизненных тревог, он даже не смог наморщить лоб. Долго смотрел на дождь, потом сказал:
– Слушай, у меня нет нужных слов.
И хотя своим словарным запасом Барти мог дать сто очков вперед любому трехлетнему ребенку, а читал и писал он на уровне ученика одиннадцатого класса, Агнес поняла, почему ему не хватает слов. Даже она, владеющая языком куда лучше сына, онемела, увидев, на что он способен.
– Сладенький, ты никогда не делал этого раньше?
Он покачал головой:
– Не знал, что могу.
Горячий воздух, вырывавшийся из воздуховодов на приборном щитке, не согревал промерзшую до костей Агнес. Отбросив со лба прядь мокрых волос, она заметила, как дрожат ее руки…
– Что с тобой? – спросил Барти.
– Я немного… немного испугана, Барти.
Брови взметнулись вверх, удивление прозвучало и в его голосе:
– Почему?
«Потому что ты можешь ходить под дождем и оставаться при этом сухим. Потому что ты можешь ходить в КАКОМ-ТО ДРУГОМ МЕСТЕ, и только Богу известно, где находится это место и не сможешь ли ты каким-то образом ТАМ ЗАСТРЯТЬ, застрять и НИКОГДА НЕ ВЕРНУТЬСЯ. А если тебе это под силу, значит ты можешь и многое другое, совершенно невозможное, но даже с твоим умом ты не можешь знать, сколь это опасно, никто не может этого знать. И есть люди, которые заинтересуются тобой, если узнают, на что ты способен, ученые, которые захотят тебя изучать, и, того хуже, ОПАСНЫЕ ЛЮДИ, которые скажут, что национальная безопасность стоит выше прав матери на ребенка, ЛЮДИ, КОТОРЫЕ МОГУТ ВЫКРАСТЬ ТЕБЯ И НЕ ПОЗВОЛИТЬ МНЕ ВИДЕТЬСЯ С ТОБОЙ. Для меня это будет смертью, потому что мне хотелось, чтобы у тебя была нормальная счастливая жизнь, хорошая жизнь, и я хочу защищать тебя и наблюдать, как ты растешь и из мальчика превращаешься в достойного мужчину, каким, я знаю, ты обязательно станешь. ПОТОМУ ЧТО Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ БОЛЬШЕ ЖИЗНИ, А ТЫ ТАКОЙ МАЛЕНЬКИЙ И НЕ ПОНИМАЕШЬ, КАК ВНЕЗАПНО ВСЕ МОЖЕТ ИЗМЕНИТЬСЯ К ХУДШЕМУ».
Все эти мысли пронеслись у нее в голове, она закрыла глаза и сказала совсем другое:
– Все будет в порядке. Дай мне секунду, хорошо?
– Бояться тут нечего, – заверил ее Барти.
Она услышала, как открывается дверца, а когда открыла глаза, мальчик уже выскользнул из кабины, прямо под ливень. Она позвала его, но он продолжал отходить от автомобиля.
– Мамик, смотри! – Он повернулся, раскинув руки. – Совсем не страшно!
Порывисто дыша, с гулко бьющимся сердцем, Агнес наблюдала за сыном через открытую дверцу.
Он кружился под дождем, закинув голову, подставив лицо прохудившемуся небу, смеясь.
Теперь она видела то, чего не заметила, когда бежала от могилы Джоя к «шеви», потому что смотрела прямо на него. Однако рассудок отказывался верить тому, что видели глаза.
Барти стоял под дождем, окруженный дождем, бомбардируемый дождем, в дожде. Мокрая трава приминалась под его кроссовками. Капельки, все их миллионы, не огибали его, чудесным образом изменив траекторию падения, не превращались в пар в миллиметре от его кожи. Однако он оставался сухим, как младенец Моисей, плывущий по реке в сделанном матерью ковчеге из тростника.[50]
В ночь рождения Барти, когда Джой лежал мертвый в разбитом «понтиаке», а фельдшер закатывал носилки с Агнес в заднюю дверцу машины «скорой помощи», она видела своего мужа, стоящего у задней дверцы, и он, как и ее сын, оставался сухим под дождем. Но она полностью отдавала себе отчет в том, что увиденный ею Джой-не-мокнувший-под-дождем – призрак или иллюзия, вызванная шоком или потерей крови.
Тогда как Барти в этот клонящийся к вечеру день накануне Рождества – ни в коей мере не призрак, не иллюзия.
Барти тем временем обошел автомобиль спереди, помахал матери рукой, наслаждаясь ее изумлением, вновь крикнул:
– Совсем не страшно!
Испуганная и потрясенная, Агнес наклонилась вперед, всматриваясь в ветровое стекло.
Мальчик, махая руками, радостно прыгал перед передним бампером.
Не прозрачный, в отличие от призрака отца, который три года тому назад стоял у задней дверцы машины «скорой помощи». В таком же сером свете второй половины дождливого дня она видела мокрые надгробия и деревья, сухого Барти, но никакого сияния другого мира, отблески которого вырывались из умершегои-восставшего Джоя.
К окошку дверцы водителя Барти подбежал, строя смешные гримасы, потом даже показал Агнес нос:
– Совсем не страшно, мамик!
Реагируя на ужасное чувство невесомости, вдруг охватившее ее, Агнес с такой силой сжала руль, что побелели костяшки пальцев. Держалась за руль изо всех сил, словно боялась выплыть из машины и взмыть к брызжущим дождем облакам.
За окном же с Барти не происходило ничего такого, чего можно было бы ждать от призрака. Он не дрожал, как изображение на телеэкране при статических помехах, не мерцал, как мираж в пустыне Сахара, не расплывался, как отражение на затуманенном паром зеркале.
Он ничем не отличался от любого другого трехлетнего мальчика. Он принадлежал дню, но не дождю. Он держал путь к багажнику.
Агнес повернулась, стараясь не упускать сына из виду.
Потеряла его. Ее охватил страх, екнуло сердце, она не сомневалась, что он исчез навсегда, будто корабль в Бермудском треугольнике.
Потом увидела его спешащим к дверце со стороны пассажирского сиденья.
Чувство невесомости пропало. Страх остался – за Барти, перед будущим, перед недоступной осознанию сложностью Творения, но его пересилили ощущение чуда и надежда на лучшее.
Улыбаясь, Барти подскочил к открытой дверце. Ничего общего с улыбкой Чеширского кота: висящая в воздухе, зубы без тела. Нет, ей улыбался Барти во плоти и крови.
Он забрался в машину. Мальчик. Маленький. Хрупкий. Сухой.
Глава 57
Для Каина Младшего год Лошади (1966) и год Козы (1967) предложили много возможностей для развития личности и самосовершенствования. И пусть к Рождеству 1967 года Младший не мог оставаться сухим под дождем, за это время он многое постиг и получил от жизни немало удовольствия.
Не обошлось, однако, и без тревог.
Пока лошадь и коза пощипывали отведенные каждой из них двенадцать месяцев, водородная бомба случайно упала с самолета В-52 и затерялась в океане, неподалеку от Испании. На поиски ушло два месяца. Мао Цзэдун начал «Культурную революцию», чтобы убийством тридцати миллионов человек улучшить китайское общество. Джеймс Мередит, активист борьбы за гражданские права, получил пулевое ранение во время марша в штате Миссисипи. В Чикаго Ричард Спек убил восемь медсестер, проживавших в общежитии, а месяцем позже Чарльз Уитмен забрался на крышу одного из корпусов Техасского университета и застрелил двенадцать человек. Астронавты Гришэм, Уайт и Чаффи погибли на земле, при пожаре, в мгновение ока уничтожившем их корабль «Аполлон» в ходе полномасштабной имитации полета к Луне. Среди великих обменяли славу на вечность Уолт Дисней, Спенсер Трейси, саксофонист Джон Солрейн, писательница Карсон Маккалерс, Вивьен Ли и Джейн Мэнсфилд. Младший купил роман Маккалерс «Сердце – одинокий охотник», и хотя у него не возникло ни малейших сомнений в том, что она прекрасная писательница, сам роман показался ему очень уж заумным. В эти годы не обошлось без землетрясений, ураганов, тайфунов, наводнений, засух и эпидемий. Во Вьетнаме продолжалась война.
Правда, Вьетнам Младшего более не интересовал. Не волновали ни природные, ни рукотворные катастрофы. Причиной всех его тревог был Томас Ванадий.
От копа-маньяка, пусть и убитого, по-прежнему исходила угроза.
На какое-то время Младший наполовину убедил себя, что четвертак в чизбургере, увиденный им в декабре 1965 года, – случайность, не имеющая ни малейшего отношения к Ванадию. Его короткий визит на кухню в поисках злоумышленника позволил воочию убедиться в том, что санитарные нормы ресторана ниже всякой критики. Вспоминая грязных людей, которые изображали из себя поваров, он понимал, что ему еще повезло, поскольку вместо четвертака в полурасплавленном сыре он мог найти дохлую мышь или старый носок.
Но 23 марта 1966 года, после неудачного свидания с Фрайдой Блисс, которая собирала картины Джека Лиэнтери, молодого, но уже добившегося известности художника, Младший испытал очередное потрясение, которое заставило его иначе взглянуть на эпизод в ресторане и пожалеть о том, что он сдал пистолет на переплавку.
Впрочем, три месяца, предшествовавшие мартовскому инциденту, прошли как по писаному.
С Рождества и до февраля он встречался с очаровательной Тэмми Бин, аналитиком рынка ценных бумаг и брокером, которая специализировалась на поиске компаний, с большой выгодой для себя ведущих дела с самыми жестокими диктаторами.