– Он – адвокат, а тут скорбящий муж приходит к нему с очень выгодным предложением. Деньги-то надо зарабатывать.
– Даже если знаешь, что жену столкнули с пожарной вышки?
Нолли пожал плечами:
– Тогда он этого не знал. И потом, мысль о том, что Каин – убийца, пришла ему в голову уже после того, как он взялся за дело.
– Каин получил миллионы. А Саймон?
– Его вознаграждение составило двадцать процентов. Восемьсот пятьдесят тысяч баксов.
– С учетом тех денег, которые он заплатил тебе, у него осталось почти восемьсот тысяч.
– Саймон – хороший человек. Теперь он практически уверен в том, что Каин убил ее. И его гложет совесть за то, что он польстился на легкие деньги. Но в настоящее время он не является адвокатом Каина, так что конфликта интересов нет, этических проблем – тоже, вот он и пытается хоть как-то загладить свою вину.
В январе 1965 года Мэгассон послал Каина к Нолли, не зная, для чего тому потребовался частный детектив. Как выяснилось, речь шла о ребенке Серафимы Уайт. Предупреждение Саймона о том, что с Енохом Каином надо держать ухо востро, сыграло важную роль: Нолли решил придержать информацию о местонахождении младенца.
Двумя месяцами позже Саймон позвонил вновь, опять же по поводу Каина, только теперь клиентом Нолли стал адвокат, а Каин – объектом наблюдения. Следуя указаниям Саймона, своими действиями Нолли, мягко говоря, причинял беспокойство Младшему, балансируя на грани дозволенного. И эти два года, начиная с четвертака в чизбургере и заканчивая стрельбой из автоматов по продаже газет, изрядно повеселили и Нолли, и Кэтлин.
– Знаешь, я бы жалела о том, что это дело закончено, даже если бы тебе не платили такие хорошие деньги.
– Я тоже. Но оно не закончено. Пока мы не встретимся с этим человеком.
– Через две недели. Я не собираюсь пропустить этот исторический момент. Освободила себе весь день.
Нолли поднял стакан с мартини:
– За Кэтлин Клерке Вульфстэн, дантиста и сообщницу детектива.
Подняла стакан и Кэтлин:
– За моего Нолли, мужа и лучшего друга. Боже, как же он ее любил!
– Телячье филе, достойное королей, – сообщил официант, ставя на стол тарелки, и не обманул.
Мерцающая за окном бухта, горящие свечи создали идеальную атмосферу для песни, мелодию которой заиграл пианист в баре.
Кэтлин узнала ее сразу, пусть пианино находилось далеко от их столика и музыка растворялась в ресторанном шуме. Она оторвалась от тарелки, вскинула на Нолли смеющиеся глаза.
– Исполняется по заказу, – признал он. – Я надеялся, что ты споешь.
Даже в полумраке Нолли увидел, что она залилась краской, как молоденькая девушка. Коротко глянула на соседние столики.
– Учитывая, что я – твой лучший друг и это наша песня…
При словах «наша песня» брови Кэтлин взлетели вверх.
– У нас никогда не было своей песни, хотя мы давно танцуем вместе. Я думаю, она очень даже ничего. Но до сих пор ты пела ее другому мужчине.
Кэтлин положила вилку, вновь оглядела ресторан, наклонилась к Нолли. Покраснев еще сильнее, тихонько напела первые строчки «Кто-то поглядывает на меня».
– У вас прекрасный голос, дорогая, – прокомментировала пожилая женщина, сидевшая за соседним столиком.
Смутившись, Кэтлин замолчала, но Нолли не преминул сказать пожилой женщине:
– Прекрасный голос. Правда, несколько призрачный.
Глава 61
По Прибрежной автостраде они ехали на север, в Ньюпорт-Бич. И то и дело Агнес видела дурные предзнаменования.
Холмы на востоке напоминали спящих гигантов, укрывшихся одеялом из зимней травы, сверкающих в лучах утреннего солнца. Но с моря натянуло облака, склоны потемнели, стали зеленовато-черными, и создалось ощущение, что гиганты эти не спят, а давно уже превратились в хладные трупы.
Поначалу Тихий океан скрывала завеса тумана. Позднее туман рассеялся, открыв плоскую, бесцветную поверхность воды, напомнившую ей бездонные глаза слепых, ужасную, печальную пустоту, которая заменяла собой великолепие окружающего мира.
Барти вновь обрел возможность читать. Строчки более не змеились перед глазами.
И хотя Агнес никогда не переставала надеяться на лучшее, она понимала, что эти надежды, скорее всего, ложные, и просто гнала от себя мысли о том, что проблема рассосется сама собой. Другие симптомы, нимбы и радуги, тоже пропадали, чтобы потом вернуться.
Прошлым вечером Агнес дочитала Барти вторую половину «Красной планеты», но он взял книгу с собой, чтобы перечитать заново.
И хотя природа в это утро выглядела зловеще, Агнес не могла отрицать красоты, которая окружала ее и Барти. Она хотела, чтобы Барти впитал в себя эти великолепные виды, запомнил их до мельчайших деталей.
Но мальчикам обычно не до земных красот, а уж тем более в тот момент, когда сердцем они на Марсе.
Барти читал Агнес вслух, потому что она подключилась к приключениям героев только на 104-й странице. А ему хотелось, чтобы она знала, что произошло с Джимом, Фрэнком и их марсианским компаньоном, Уиллисом, на первой сотне страниц.
И хотя Агнес опасалась, что чтение не пойдет ему на пользу, вызовет чрезмерное утомление глаз, она понимала нелогичность ее страхов. Мышцы не атрофируются, если все время в работе, глаза не устают от того, что видят.
Преодолев мили тревог, природных красот, воображаемых дурных предзнаменований и ржаво-красных песков Марса, они добрались до клиники Франклина Чена в Ньюпорт-Бич.
Невысокого росточка, хрупкий, доктор Чен непроницаемостью лица напоминал буддийского монаха, а уверенностью в себе и благородством движений – китайского императора. Одним своим видом он вселял в пациентов спокойствие.
Полчаса он исследовал глаза Барти на различных приборах. Потом, как и предполагал Джошуа Нанн, направил его к онкологу.
Когда Агнес пожелала знать диагноз, доктор Чен спокойно ответил, что необходимо проведение дополнительных исследований. Так что о диагнозе и лечении речь могла идти только во второй половине дня. После консультации у онколога и получения результатов анализов.
Агнес радовало отсутствие проволочек и одновременно пугало. Быстрое развитие событий, с одной стороны, объяснялось дружескими отношениями Чена и Джошуа, но с другой – она чувствовала, исходя из нежелания доктора поговорить с ней, что болезнь Барти очень серьезна и требует принятия незамедлительных мер.
Офис доктора Морли Скарра, онколога, располагался неподалеку от больницы Хога. Если бы не высокий рост и внушительный живот, Морли Скарр являл бы собой копию Франклина Чена: те же доброта, спокойствие, уверенность.
Однако Агнес боялась его. По причинам, которые заставляют суеверного дикаря дрожать в присутствии колдуна. Пусть он и лечил людей, но знания тайн рака придавало ему божественную власть: его мнение определяло судьбу.
Осмотрев Барти, доктор Скарр отправил их в больницу на анализы. Там они провели весь день, прервавшись на час: перекусили в местном ресторанчике.
За ланчем, да и в больнице Барти не подавал вида, что понимает серьезность ситуации. Оставался веселым, очаровывал врачей и техников общительностью и болтовней.
Во второй половине дня доктор Скарр пришел в больницу, чтобы ознакомиться с результатами анализов и вновь осмотреть Барти. Когда ранние зимние сумерки уже готовились перейти в ночь, отправил их к доктору Чену. Агнес не стала докучать Скарру вопросами. Весь день ей не терпелось услышать диагноз, но внезапно ее охватил страх: она уже не хотела знать правду.
И на коротком пути к офтальмологу Агнес так и подмывало не останавливаться у его клиники, а мчаться дальше, в декабрьскую ночь, не возвращаться в Брайт-Бич, где дурная весть могла настигнуть их по телефону, но уехать далеко-далеко, где они никогда не узнают диагноза, а потому болезнь останется неназванной и не сможет поразить Барти.
– Мамик, ты знаешь, что марсианский день на тридцать семь минут и двадцать семь секунд длиннее нашего?
– Странно, что никто из моих марсианских друзей об этом не упомянул.
– Как по-твоему, сколько дней в марсианском году?
– Ну… Марс расположен дальше от Солнца…
– На сто сорок миллионов миль!
– Тогда… четыреста?
– Гораздо больше. Шестьсот восемьдесят семь. Я бы хотел жить на Марсе. А ты?
– Дольше ждать Рождества. И дней рождения. Я бы сэкономила на подарках кучу денег.
– Меня ты не обманешь. Я тебя знаю. Мы бы праздновали Рождество дважды в год и отмечали каждые прожитые полгода.
– Ты думаешь, я так люблю праздники?
– Нет. Но ты очень хороший мамик.
Словно чувствуя ее нежелание возвращаться к доктору Чену, Барти отвлекал ее разговорами о Красной планете, когда они подъезжали к клинике, когда сворачивали на подъездную дорожку, когда парковались на автостоянке, и наконец она отказалась от мысли уехать в далекое далеко.
Без четверти шесть, когда рабочий день давно закончился, в клинике доктора Чена царили тишина и покой.
Регистратор Ребекка задержалась в приемной, чтобы составить компанию Барти. Когда она села в кресло рядом с мальчиком, тот спросил, знает ли она, какова сила тяжести на Марсе.
Ребекка созналась в собственном невежестве, и Барти ее просветил:
– Всего тридцать семь процентов от земной. Вот где можно действительно попрыгать!
Доктор Чен пригласил Агнес в кабинет и плотно прикрыл дверь.
Руки Агнес тряслись, дрожало все тело, она с трудом удерживала зубы от перестука.
Офтальмолог видел ее страдания, его лицо стало еще добрее, глаза переполнила жалость.
В этот момент она поняла: грядет ужасное.
Вместо того чтобы сесть за стол, доктор Чен занял второе кресло для пациентов, рядом с тем, куда села Агнес. Это тоже свидетельствовало о том, что ничего хорошего ей не услышать.
– Миссис Лампион, в вашем случае я считаю себя обязанным говорить прямо и откровенно. У вашего сына ретинобластома. Злокачественная нейроэпителиома сетчатки.