«Я – самая худшая из тех вибраций, которые ты предугадать не мог».
Если бы тяжелая рука сейчас легла на его плечо, он бы против воли обернулся и перед ним возникли бы глаза-гвозди, родимое пятно цвета портвейна, лицевые кости, переломанные подсвечником…
Он достиг выхода из проулка, чуть не сшиб с ног пожилого китайца, обернулся… и увидел, что никакого Ванадия нет и в помине.
Исчез.
Мусорные контейнеры стояли у стен. Из канализационных люков поднимался пар. На серые тени более не накладывалась бегущая тень мертвяка в твидовом пиджаке.
Слишком потрясенный, чтобы съесть ланч в отеле «Святой Франциск» или где-либо еще, Младший вернулся домой.
Повернув ключ в замке, не сразу решился открыть дверь. Боялся, что увидит сидящего в гостиной Ванадия.
Но его ждала лишь «Индустриальная женщина».
Вышивание, медитация, секс более не помогали снять напряжение. Картины Склента и книги Зедда находились в микроавтобусе, не мог он найти успокоения и в них.
Молоко с бренди помогло, но не так чтобы очень.
По мере того как вторая половина дня перетекала в сумерки и приближалось время открытия выставки Целестины Уайт, Младший готовил ножи и пистолеты.
Острые лезвия и патроны чуть успокоили нервы.
Ему ужасно хотелось поставить окончательную точку, перевернуть страницу своей жизни, связанную со смертью Наоми. Вот где следовало искать причину сверхъестественных событий, которые происходили вокруг него в последние три года.
Да, Склент все доходчиво объяснил: некоторые из нас живут после смерти, выживает душа, потому что мы слишком упрямые, эгоистичные, жадные, злобные, чтобы покорно принять уготованную судьбу. Наоми не обладала ни одним из этих качеств, она была слишком доброй, нежной и любящей, чтобы остаться призраком после того, как ее бренную плоть погребли в могилу. Нет, конечно, Наоми не представляла никакой угрозы для Младшего, более того, округ и штат заплатили за то, что некоторые чиновники недобросовестно выполняли возложенные на них обязанности, и окончательную точку на всем вроде бы можно было поставить три года тому назад. Но этому помешали два обстоятельства: во-первых, упрямая, эгоистичная, жадная и злобная душа Томаса Ванадия; во-вторых, незаконнорожденный сын Серафимы – маленький Бартоломью.
Анализ крови мог бы доказать, что Младший – отец ребенка. Рано или поздно родственники выдвинули бы против него обвинения. Не для того, чтобы отправить его в тюрьму, но исключительно с целью наложить лапу на немалую часть его состояния, оттяпать эти деньги на содержание ребенка.
А потом полиция Спрюс-Хиллз пожелала бы знать, с чего это он трахался с несовершеннолетней негритянкой, если, по его же словам, с Наоми они жили душа в душу, как два голубка. К сожалению, преступления, повлекшие за собой убийство, не имели срока давности. Закрытые дела вытаскивались из архива, расследования возобновлялись. И хотя властям не удалось бы найти улик, доказывающих его вину, ему опять пришлось бы потратиться: на адвокатов.
Он не собирался становиться банкротом или бедняком. Никогда. Состояние досталось ему ценой огромного риска, выдержки и решительности. И Младший намеревался защищать свои деньги любой ценой.
Со смертью незаконнорожденного ребенка Серафимы отпадал и вопрос о признании его отцовства. Никто не мог потребовать с него денег на содержание ребенка. Даже упрямому, эгоистичному, жадному, злобному призраку Ванадия пришлось бы признать, что Младшего к ногтю не прижмешь, и от досады он бы рассеялся или, вспомнив о реинкарнации, вселился в какого-нибудь младенца.
До окончательной точки оставался один шаг.
С точки зрения Младшего, безупречность его логических построений сомнений не вызывала.
Он приготовил ножи и пистолеты. Лезвия и патроны. Всем известно: судьба любит смелых, решительных, уверенных в себе, целенаправленных.
Глава 64
Нолли сидел за столом, повесив пиджак на стул, но с кепкой-«пирожком» на голове. Снимал он ее, лишь когда спал, принимал душ, ел в ресторане или занимался любовью.
Дымящаяся сигарета, свисающая из уголка жесткого рта, скривившегося в циничной усмешке, являлась фирменным знаком частного детектива, но Нолли не курил. В результате, к некоторому удивлению клиентов, его кабинет не плавал в сизом тумане, как можно было того ожидать.
К счастью, стол не раз и не два прижигали сигаретами, потому что он достался Нолли вместе с кабинетом. Раньше тут восседал Отто Зелм, который занимался розыском угнанных автомобилей и неплохо на этом зарабатывал. Но однажды, выслеживая одного из угонщиков, заснул в машине с зажженной сигаретой. В итоге жена получила страховку, а кабинет с обстановкой – нового арендатора.
Но даже без сигареты и циничной усмешки Нолли имел достаточно грозный вид, главным образом потому, что природа одарила его грубым лицом, превосходно скрывающим сентиментальность и мягкость характера. С бычьей шеей, могучими руками, торчащими из закатанных выше локтей рукавов, он производил на клиентов должное впечатление, словно Хэмпфри Богарта, Сидни Гринстрита и Питера Лорре смешали в шейкере и вылили в один костюм.
Кэтлин Клерке, миссис Вульфстэн, усевшись на краешке стола детектива, смотрела на гостя, расположившегося на стуле, предназначенном для клиентов. Вообще-то, в кабинете Нолли было два таких стула, и Кэтлин могла сесть на второй, но она решила, что женщине детектива пристало находиться с ним рядом. Наверное, она казалась себе Мирной Лой, играющей роль Норы Чарлз в «Тонком человеке»: практичной, но элегантной, грубой, но забавной.
До появления Нолли романтика практически отсутствовала в жизни Кэтлин. Детство и школьные годы выдались настолько серыми, что она решила стать дантистом, полагая, что это экзотическая и чрезвычайно интересная профессия. Она встречалась с несколькими мужчинами, которых объединяло занудство и отсутствие доброты. Бальные танцы, как уроки, так и турниры, обещали ей романтику, которую не принесли ни стоматология, ни встречи с мужчинами, но даже танцы разочаровывали ее, пока инструктор не познакомил Кэтлин с этим лысеющим, с бычьей шеей, некрасивым, но прекрасным душой Ромео.
Выпала ли романтика на долю гостя, сидящего на стуле для клиентов, Кэтлин не знала, но в том, что ему многое пришлось пережить, сомнений быть не могло. Лицо Томаса Ванадия напоминало территорию, покореженную землетрясением. Белые шрамы выглядели как разломы, брови, щеки, челюсти неестественно перегибались. Гемангиома вокруг правого глаза досталась ему с рождения, но к переломам костей лица приложил руку не Бог – человек.
И среди руин сверкали дымчато-серые глаза Ванадия, наполненные прекрасной… печалью. Не жалостью к себе. Он определенно не числил себя в жертвах. Кэтлин чувствовала: это была печаль человека, который видел страдания многих людей, который знал, сколь злобен окружающий его мир. Эти глаза сразу тебя просчитывали, загорались состраданием, если ты того заслуживал, или выносили приговор, если о сострадании речь не шла.
Ванадий не видел человека, который оглушил его, ударив сзади, а потом изуродовал лицо несколькими ударами оловянного подсвечника, но, когда он упоминал Еноха Каина, в глазах его сострадание отсутствовало напрочь. Ни в сгоревшем доме Виктории Бресслер, ни в «студебекере», вытащенном из Куэрри-Лейк, полиция не нашла отпечатков пальцев Младшего или каких-либо других улик, свидетельствующих о его причастности к этим преступлениям.
– Но вы думаете, это был он. – В голосе Нолли не слышалось вопросительных интонаций.
– Я знаю.
Восемь месяцев, последовавших за той ночью, Ванадий пролежал в коме, и врачи уже потеряли надежду, что он очнется. Проезжающий водитель обнаружил его на обочине автострады, рядом с озером, мокрого и грязного. Потом, придя в сознание после долгого сна, Ванадий не смог вспомнить, что происходило после того, как он вошел на кухню Виктории. Лишь очень смутно помнилось, как выплывал он из затонувшего автомобиля.
Хотя у Ванадия не было ни малейших сомнений относительно личности убийцы, интуиция без доказательств не могла побудить власти к действиям, тем более против человека, которому штат и округ только что выплатили четыре миллиона двести пятьдесят тысяч долларов: компенсацию за преступную халатность, повлекшую за собой смерть его жены. Расследование смерти Наоми Каин на тот момент также не выявило доказательств виновности Младшего. В общем, руководствоваться только инстинктом полицейского власти не решились.
Саймон Мэгассон, который за приличествующее случаю вознаграждение мог бы представлять в суде самого дьявола, но при этом не лишенный совести, навестил Ванадия в больнице, как только узнал, что тот вышел из комы. Адвокат разделял убежденность Ванадия в виновности Младшего, не сомневался, что тот убил и свою жену.
Мэгассон, разумеется, полагал, что убийство Виктории и нападение на Ванадия, который чудом остался жив, – отвратительные преступления, но, кроме того, счел, что, совершив их, Младший оскорбил его достоинство и бросил тень на репутацию. Он-то ожидал, что клиент, вознагражденный за совершение преступления четырьмя с четвертью миллионами долларов, в дальнейшем станет законопослушным гражданином.
– Саймон далеко не прост, – говорил Ванадий, – но он очень мне нравится, и я полностью ему доверяю. Он хотел знать, чем можно помочь мне. Когда я очнулся, слова вязли у меня во рту, левую руку частично парализовало, я потерял пятьдесят пять фунтов веса. Я знал, что мне еще долго не придется искать Каина, но тут же выяснилось, что Саймону известно, где тот находится.
– Потому что Каин позвонил ему и попросил порекомендовать частного детектива в Сан-Франциско, – вставила Кэтлин. – Чтобы выяснить, что произошло с ребенком Серафимы.
Улыбка Ванадия на изуродованном лице могла бы испугать многих, но Кэтлин она нравилась, потому что открывала несломленную душу.
– Эти два с половиной года меня поддерживало только осознание того, что я смогу добраться до мистера Каина и сделать все возможное, чтобы он понес заслуженное наказание.