Но с навинченным глушителем пистолет годился только для стрельбы в упор. Миновав глушитель, пуля значительно теряла в скорости, а уж точность падала чуть ли не с каждым дюймом.
О точности его предупреждал молодой бандит без больших пальцев на руках, который передал ему оружие, лежащее в большом пакете из китайского ресторана, при встрече в церкви Святой Марии. Младший предупреждению поверил, потому что решил, что восьмипалого бандита лишили больших пальцев именно за то, что в прошлом он забыл сообщить клиенту ту же самую или не менее важную информацию, так что теперь он старался не упустить ни единой мелочи.
Разумеется, бандит мог сам отстрелить себе оба пальца, чтобы наверняка не попасть в армию и не отправиться во Вьетнам.
Так или иначе, если бы Целестине удалось скрыться, остался бы свидетель, а присяжные не приняли бы в расчет, что она – бесталанная сучка, рисующая китч. Она видела бы, как Младший вылезал из «мерседеса», смогла бы, несмотря на туман, достаточно точно описать и его, и автомобиль. А он все еще надеялся решить все стоявшие перед ним задачи, не лишившись красивой жизни на Русском холме.
Снайпером он себя не считал. Прекрасно понимал, что попасть сможет, стреляя с самого близкого расстояния.
Долговязый через открытую дверь передал Бартоломью Целестине, сидевшей на пассажирском сиденье, обошел «бьюик», поставил сумку на заднее сиденье, сел за руль.
Если б Младший знал, что ехать им всего полтора квартала, он бы последовал за ними не на «мерседесе». Прошел бы остаток пути пешком. Когда он вновь припарковал «мерседес» неподалеку от «бьюика», мелькнула мысль: а не заметили ли его?
Но теперь они стояли на тротуаре втроем, легкая добыча, Долговязый, Целестина и мальчишка.
Младший понимал, что три трупа – зрелище не из приятных, тем более что стрелять придется в лицо, но он наглотался противорвотных, антигистаминных и закрепляющих таблеток и мог не опасаться, что впечатлительный организм его подведет. Более того, на этот раз ему не хотелось уноситься от последствий на мчащемся поезде. Наоборот, следовало убедиться, что мальчишка мертв и длящиеся многие годы мучения закончились раз и навсегда.
Младший, однако, волновался, а вдруг они заметили, что он второй раз пристраивается следом за ними у тротуара, и приглядывают за ним, готовые убежать, как только он выскочит из машины, а в этом случае они могли запереться в квартире до того, как он успел бы их пристрелить.
И действительно, когда Целестина и ребенок подошли к ступеням, Бартоломью указал на «мерседес» и женщина повернула голову. Вроде бы тоже (в тумане не разберешь) посмотрела на машину Младшего.
Если они что-то и заподозрили, то особой тревоги не проявили. Без спешки вошли в подъезд, и, исходя из их поведения, Младший решил, что слежки они не заметили.
Свет зажегся в окнах первого этажа, справа от входной двери.
«Подожди в машине, – скомандовал себе Младший. – Пусть угомонятся. В столь поздний час они должны первым делом уложить ребенка. А потом отправиться в свою спальню, раздеться, улечься в кровать».
Вот тогда Младший и намеревался проникнуть в квартиру, убить Бартоломью, прямо в кроватке, потом пришить Долговязого и использовать шанс трахнуть Целестину.
Он уже не надеялся на то, что их может ждать общее будущее. Отпробовав любовной машины Каина Младшего, Целестина, так же как и все женщины, запросила бы добавки, но время для серьезного романтического увлечения безвозвратно ушло. За всю душевную боль, которую ему пришлось претерпеть, он, однако, заслужил право хотя бы раз насладиться ее соблазнительным телом. Получить маленькую компенсацию. Вернуть хотя бы часть долга.
Если бы не распутная младшая сестра Целестины, Бартоломью не существовало бы. Ничто не угрожало бы Младшему. У него была бы другая, лучшая жизнь.
Целестина приняла решение воспитывать этого незаконнорожденного мальчишку и тем самым объявила себя врагом Младшего, хотя он ничего плохого ей не сделал. Она его не заслуживала, не заслуживала даже того, чтобы он взял ее, после смерти Долговязого, и он решил отказать ей в близком знакомстве с его «молодцом», как бы она об этом ни молила, сразу отправить вслед за Бартоломью.
Мимо, гремя, промчался грузовик, расплескав окутавший «мерседес» туман.
У Младшего начала кружиться голова. Появились какие-то странные ощущения. Оставалось только надеяться, что не начинается грипп.
Средний палец правой руки пульсировал под двумя полосками лейкопластыря. Он порезался раньше, когда на электроточиле затачивал ножи, и ранка вновь начала кровоточить, когда ему пришлось задушить Недди Гнатика. Он бы и не порезался, если бы Бартоломью и охранники мальчишки не вынудили его вооружиться до зубов.
За последние три года из-за этих сестер на его долю выпали неимоверные страдания, включая недавнее общение с мертвым музыкантом в мусорном контейнере, тонкошеим приятелем Целестины, который посмел лизнуть его после смерти. Воспоминание об этом ужасе сверкнуло вдруг с такой ужасающей ясностью, что мочевой пузырь Младшего вдруг расперло до последнего предела, хотя совсем недавно он от души отлил в узком проулке напротив ресторана, в котором эта рисовальщица почтовых открыток и Долговязый никак не могли закончить обед.
Про обед вспомнилось некстати. Младший не поел днем, потому что призрак Ванадия чуть не прихватил его, когда он выбирал заколки для галстука и шелковые носовые платки перед тем, как отправиться на ланч. Остался он и без обеда, поскольку следил за Целестиной, которая после вернисажа отправилась не домой, а в ресторан. Теперь ему хотелось есть. Он просто умирал от голода. Опять он страдал из-за нее. Этой суки.
Мимо изредка, но проезжали автомобили, белый туман клубился и клубился.
«Твои деяния возвратятся к тебе, усиленные многократно… душа Бартоломью… она найдет тебя и свершит страшный суд, которого ты заслуживаешь».
Эти слова прокрутились в памяти Младшего, словно кто-то включил хранящийся там магнитофон, в тот самый миг, когда перед его мысленным взором возник мусорный контейнер, где он соседствовал с мертвым пианистом. Младший не мог вспомнить, где он их слышал, кто их произносил, сведения эти ускользали от него, хотя он и чувствовал, что вот-вот все вспомнит, надо только копнуть чуть глубже.
Но копнуть не удалось, потому что он увидел выходящего из дома Долговязого. Мужчина вернулся к «бьюику». Он словно плыл сквозь туман, призрак в вересковой пустоши. Включил двигатель, быстро развернулся и укатил к тому дому, из которого чуть раньше вынес Бартоломью.
В спальне Каина Том Ванадий направил луч фонаря на высокий книжный шкаф, в котором стояло не меньше сотни томов. Верхняя полка и большая часть второй пустовали.
Он вспомнил собрание сочинений Цезаря Зедда, которое занимало почетное место в прежнем доме женоубийцы в Спрюс-Хиллз. У Каина было по два экземпляра каждой книги, в переплете и в обложке. С более дорогих книг, похоже, сдували пылинки, а если их и брали в руки, то предварительно надев перчатки. Зато книги в обложке, судя по многочисленным подчеркиваниям и закладкам, читали постоянно.
Ванадию не составило труда убедиться, что книг Зедда в шкафу нет.
В стенном шкафу, следующем объекте исследований Ванадия, одежды оказалось меньше, чем он ожидал. Половина вешалок была пустой, указывая на то, что немалая часть одежды Каина отправилась в какое-то другое место.
На полке Ванадий обнаружил только один чемодан, «Марк Кросс», элегантный и дорогой, хотя места на ней хватало еще для трех.
Спустив воду, Ангел встала на скамеечку и вымыла руки.
– Заодно почисти и зубы, – предложила Целестина, прислонившись к дверному косяку.
– Уже почистила.
– Почистила до того, как съела орео, – напомнила Целестина.
– Я не запачкала зубы, – запротестовала Ангел.
– Как такое могло быть?
– Я его не жевала.
– Вдохнула через нос?
– Проглотила целиком.
– Что случается с людьми, которые обманывают?
Глаза Ангел широко раскрылись.
– Я не обманываю, мамик.
– А что же ты делаешь?
– Я…
– Да?
– Я просто говорю…
– Да?
– Я почищу зубы, – решила Ангел.
– Хорошая девочка. А я принесу твою пижаму.
Младшего окутывал туман. Ему так хотелось жить в будущем, где и положено жить победителям, но память все время уволакивала его в прошлое.
В голове крутилось, крутилось, крутилось загадочное предупреждение: «…душа Бартоломью… она найдет тебя и свершит страшный суд, которого ты заслуживаешь».
Слова эти повторялись снова и снова, но вот до источника угрозы он добраться не мог. Их вроде бы произносил его собственный голос, выходило, что он где-то их прочитал, но Младший все-таки склонялся к тому, что их слышал, только никак не…
Мимо проплыла патрульная машина с молчащей сиреной, но включенной мигалкой.
Младший замер, откинувшись на спинку сиденья, сжимая пистолет с навинченным на ствол глушителем, но патрульная машина не притормозила и не остановилась у тротуара перед «мерседесом», как он ожидал.
Красно-синие лучи попеременно пронзали белый туман, словно бестелесные призраки, ищущие, в кого бы вселиться.
Взглянув на часы, Младший вдруг понял, что не знает, сколько прошло времени с того момента, как Долговязый сел в «бьюик» и уехал. Может, одна минута, а может, и десять.
Свет все еще горел в окнах первого этажа справа от входной двери.
Он бы предпочел войти в квартиру, где еще горел свет. Не хотел красться в темноте по незнакомым комнатам. От одной этой мысли по коже бежали мурашки.
Он натянул на руки хирургические перчатки из тонкой резины. Согнул и разогнул пальцы. Порядок.
Выскользнул из машины, прошел по тротуару, поднялся по ступенькам. От «мерседеса» сквозь туман к убийству. С пистолетом в правой руке, отмычкой в левой, тремя ножами в кожаных чехлах на поясе.