Глава 53
– Я много и тяжело думал, перемалывал в себе, что и отчего со мной стряслось. И уверовался – во мне в те страшные дни Люсиной смерти одновременно и многоголосо, но с отчётливым, вполне разборчивым для моей души призывом заговорило самое крепкое, самое настоящее и самое стоящее, то есть доброе, добротное, нужное, что я узнал и принял в себя из жизни, из книг, из хиппарских бесед и споров. Да даже из самого воздуха принял, интуитивно вдохнул всей грудью, – и русского нашего воздуха, и всеобщего, всепланетного, если хотите. Возможно, во мне – наверное, удивитесь, ведь я как-никак атеист, безбожник отчаянный, – так вот во мне заговорила наша Святая Русь. Она, правда, выпихнута нами из повседневной жизни, и кажется, что безвозвратно затерялась в дебрях истории, но где-то там в наших глубинах подсознания и души ещё, уверен, живёт, ещё теплится она, к чему-то тихонько призывает. И плачет, но уже совсем, совсем тихо. А плачет-то по нам, своим неразумным детям. Да, на иконы не молюсь и не вижу в этом смысла, идолопоклонничество всё это, татарщина с византийщиной и тарабарщина одновременно. Рублёвской же «Троице» я поклоняюсь, потому что она объединяет всё человечество, призывает нас к единству, равенству, добродушию, а значит, к доброделанию. Возможно, во мне заговорили тогда, и заговорили каким-то уж совсем единым, спаянным голосом, будто один человек, и Конфуций, и Лао-цзы, и Будда, – мои любимые мудрецы, мои наставники и – друзья. Конечно, друзья, если в самые сложные минуты всегда оказывались рядом со мной. Конфуций заговорил своим категоричным мнением, что благородный человек предъявляет требования к себе, низкий – к другим. Да, да, да и – увы, но это так! Лао-цзы, которого называли Старым Младенцем, заговорил во мне своим приманчивым, многообещающим, но таинственным Дао-путём, и я навсегда полюбил слова этого мудрейшего Младенца, что кто берёт – наполняет ладони, кто отдаёт – наполняет сердце. Чётко и красиво, согласитесь, выражена суть жизни человечьей. Даже годится для любого общественного строя. Будда, мой дорогой товарищ и наставник Будда, не мог не заговорить во мне, и он сказал моему сердцу: победи себя и выиграешь тысячи битв. Как просто о самом сложном! И боги, и герои эпосов и верований Индии заговорили во мне. Великое сказание «Махабхарата», думаю, напомнило, что надежда – источник великой тревоги, свобода от надежд – источник великого покоя. Честно говорю: не для меня, но хочу, чтобы так и было. Возможно, заговорил пророк Моисей, – а почему бы и нет! Он упрямо и немилосердно водил свой народ сорок лет по пустыне, чтобы выветрить или даже выжечь из людей палящим солнцем дух и память рабства. Есть о чём задуматься, и надо бы задуматься. Христос, уверен, не оставил меня в те дни: отвергая Бога, я не отверг его мудрость в его Заповедях и деяниях. «Не убий» и – «Будьте как дети», – и эти, и многие другие его слова прошивают сердце током самого высокого духовного напряжения, сотрясают и освещают заплесневевшее нутро. Слышишь или читаешь такое – не веришь и, возможно, не поверишь в Бога, но поверишь в Слово с большой буквы, в его силу целительную и животворную. Так воспринимаю я нашего русского Христа. У других народов, подозреваю, он какой-нибудь иной. Возможно, во мне заговорили мои любимые учителя и одновременно, смею думать, собратья по размышлениям и мечтам – Пушкин и Лермонтов, Лев Толстой и Достоевский. У меня вообще много любимых писателей и поэтов, потому что я верю Слову с большой буквы. И такое Слово, наверное, и есть мой бог. Возможно, во мне зазвучали, но как-нибудь беззвучно, самым-самым духовным, запредельно, что ли, эфирным звучанием, Бах и Бетховен, Чайковский и Прокофьев, ещё кто-нибудь из больших, великих. Возможно, вместе с этими гигантами культуры зазвучали лучшими своими мелодиями и словами какие-нибудь рок-группы. А почему нет? Уж «Битлз», мой приятель-жук, верняком должен был отметиться. И я уверен, что скорее всего – моим самым любимым хитом «Act Naturally» – «Действуй по-настоящему»:
Они пытаются продвинуть меня в кино,
Они собираются сделать из меня большую звезду.
Мы снимем фильм о человеке, печальном и одиноком,
И всё, что мне нужно делать, это быть таким, какой я есть.
Печальный и одинокий человек, из которого какие-то, думаю, что алчные и тщеславные не в меру, люди чего-то там пытаются сделать, свить, спаять в какую-нибудь иную фигуру, в чуждый для него образ, что ли. А он им, наверное, тихо и деликатно – я такой, какой есть, и не надо меня растягивать, как резину, в звезду или квадрат. Они – своё, да настырнее. Он вспылил: идите-ка вы туда-то, мои дорогие, но обезумевшие собратья по разуму. Казалось бы, простейшие слова у песни, какие мы можем и друг другу при случае сказать. Но за ними, как за ширмой, скрывается правда о жизни простого, впрочем, и не очень, может быть, простого, человека. Человека со своей судьбой и душой. И слова песни вместе с отличной мелодией врываются в самое сердце и тормошат, будоражат его. Но я не идеалист и о моих закадычных друзьяках битлах могу сказать и по-другому. Они, увы и ах, нередко выкаблучиваются и бросаются разными дурацкими словечками, наподобие тех, что ляпнул как-то раз Джон Леннон. «Мы, – заявил он спросонья перед какой-то попрыгуньей-журналисткой, а та, выскочка и перекрашенная лахудра, с ходу растрезвонила на весь белый свет, – мы, – хватил тогда невыспавшийся Леннон, – более популярны, чем Иисус, и я не знаю, что́ исчезнет раньше – рок-н-ролл или христианство». Да, выпендрёж. Да, глупят, да, кокетничают перед девками и публикой. Но они, эти парни, ведь просто парни, они… Как бы вернее сказать? Понимаете, мужики, они такие люди, на которых хочется смотреть, которыми любуешься как личностями, творцами. И они думают так же, как мы, простые люди. Но, понятно, куда как ярче и смелее у них мысли и дела. А что касается этих шалопутных словечек, то Леннон, конечно же, однозначно вляпался и не просто сказанул, а бабахнул на всю ивановскую. Однако поступил так по своей наивности, простоватости. Да, он тоже наивный и тоже доброе трепло, как и мы все бываем наивными и трепачами. К тому же он тогда был ещё пацаном: нос задрал и почесал куда-то вперёд, расталкивал, подгонял нас. А мы что или кто? А мы – всё тоже: малоподвижные, инертные массы. Понукал с друзьяками, раззадоривал всякими выходками и кривляниями, но и, согласитесь, высокого звучания музыкой одаривал, глубокими, освежающими словами, мыслями. Кстати, им, этим егозливым жучарам, Америка тогда пообкорнала усы и крылышки за те словечки. Именно с Америки началась трёпка. И следом почти что весь мир ополчился на них, пацанов. Кроме, к слову, нас: ведь мы традиционно беликовы, духовно крепостные, любители втихомолку посидеть за забором, схорониться в свои норки и радоваться, что не трогают нас, не навязывают опять чего-нибудь. Впрочем, речь не о нас. Битлы вынуждены были сначала отказаться от концертов по Штатам – разгневанная публика могла и побить, тухлыми яйцами забросать. После они и вовсе подчистую свернули концертную деятельность и теперь едва ли не тайком напевают в студии, пластинки выпускают, друг с другом грызутся, и музыка их стала хуже, мельче, без нерва жизни, потому что без народа они остались, только – с фанатами и психопатами. Не могу не сказать открыто… Не вас же, моих братьев, бояться мне?.. Так вот, не могу не сказать, что Америка вообще молодец и настоящий нам товарищ. Там у них, не как у нас, исключительно по делу бьют или, наоборот, возносят. У нас же – по железобетонному принципу: бей своих, чтоб чужие боялись, а нос высунешь без спроса и команды – получи по полной программе. Увы, нам удобнее идеология рабов, тихушников, исполнителей. А Америка… О, Америка, Америка, дьявол её бери! Я и по сей день считаю, что она нас, и не только нас, а всё человечество, в конце концов, выведет к настоящей жизни. И именно – к жизни, а не к её суррогату. Мы полегоньку, из поколения в поколение, не сомневаюсь, забудем придуманную для нас, плебса, черни, массы в виде массовки, житуху. Америка, Америка, братцы!.. Да, да, да, я по-прежнему её боготворю, я по-прежнему в неё верю. Можете заявлять на меня куда хотите. Всё – к чертям! Хотя, если щенячьи восторги в сторону, не лишним будет сказать, что всяческой дурости, перегибов, перехлёстов, выдумок, мещанской суеты и гнусности у них, в Америке и вообще в так называемом свободном мире, тоже хватает. Там немало мастаков по удушению живой жизни. Но я, собственно, к чему обо всём этом разглагольствую? А к тому, что мы все, какими бы ни были, богатыми или бедными, образованными или невежественными, знаменитыми или безызвестными, даже добрыми или не очень, мы зачастую сами разрушаем себя, ломаем свой единственный, природой определённый путь. Заворачиваем его какой-нибудь замысловатой и безобразной загогулиной, а потом надрываем и калечим по беспутице свою душу в напрасных и порой неимоверных усилиях. А главное, оставляем, бросаем, навсегда теряем из вида людей. В особенности тех людей, с которыми нам и надо бы быть вместе, чтобы хотя бы изредка вкушать от пирога под названием счастье и покой. Вызнал на собственной шкуре: не кто-нибудь, не государство со своим, как говорят классики политэкономии, аппаратом насилия, а мы, мы сами изменяем своему природному пути. Ведь аппарат насилия может творить всё, что ему вздумается, но душу-то ты можешь сберечь в себе, думать как посчитаешь нужным и остаться самим собой. Разве не так? Да и сам этот так называемый аппарат – тоже ведь люди. С задранным носом, навроде простака Леннона, мы можем споткнуться – и спотыкаемся – даже на ровном месте. И – кувырк под откос. Под откос жизни. Повезёт, если не свернём шею, выкарабкаемся.
Сергей неожиданно улыбнулся, но сморщенно, напряжённо:
– А впрочем, зачем я про Америку и про битлов? Понимаю: не надо! Про отца и про мать, балда, почти ничего не сказал, а ведь они меня воспитали, вырастили, приучили к чтению и серьёзно думать, хотя я и упирался, как баран. Конечно, конечно, надо бы про них говорить, а я про битлов и про Америку горожу чего-то. Выходит, как бы досадно мне ни было произнести, но к Америке во мне больше любви и благодарности, чем к маме, к отцу да и – к стране моей родной. Наверное, братцы, так и есть. А что я поделаю? Долго и упрямо пёр наперекор жизни и судьбе, вот и получилось из меня то, что вы сейчас видите и слышите. Впрочем, хорош чирикать. Пора, как говорится, и честь знать.