Подошёл самый главный из этих начальников начальник:
– Афанасий Ильич, изба, говорите? Но какое она к вам имеет отношение? Эй, кто тут хозяин? На дрова выво́зите, что ли?
– Бери выше! Космический корабль построим, и-и-и – фью!
– К Будде с Конфуцием в нирвану в гости. Поглодать кости.
– Не обижайтесь: шутят мужики! Хочу избу поставить в Нови.
– Надо же. А впрочем, хвала, хвала, молодой человек! С Тихоокеанского флота? Романтика!..
– Пожалуйста, уважаемые, уступите, наконец-то, дорогу!
– Извините, извините! Пожалуйста, проходите. Хотя… хотя… чёрт-те что творится! В Нови шикарные, почти городские дома с удобствами, и – тащить туда какую-то столетнюю развалюху? Ну-у, товарищи, не знаю, не знаю!..
– Раз-два, перехватываем, а теперь медленно и нежно, как балерину, опускаем на землю возле дороги, чтоб удобно было загружать. Отлично!
– А мы кто, балеринисты около балерин?
– Артиллеристы.
– Кавалеристы!
– Штангисты!!
– Я б, хлопцы, не прочь подхватить какую-нить балеринку, а потом опустить её куды-нить в укромное местечко. Да вон хотя бы в черёмухах, на молоденькую травку-муравку.
– Ой, блудник, Гришка! Глаше намекну – пущай тебе мозги вправит, за волосья потаскает.
– А кто тут, собственно говоря, подслухивает мужские беседы?
– Так я ж, Галинка, Глашу и хотел уложить на травку. Она у меня истая балерина: с утречка и допоздна порхает от печи к столу, от поросят – в огород, из огорода – в магазин. Шестеро малых детишек – понимать надо. Вот, пущай, хлопотунья моя, полежит отдохнёт.
– Выкрутился, сорвался, карась, с крючка!
Хорошо рыбу ловить,
Котора к берегу валит.
Хорошо парня любить,
Который правду говорит.
До чего я догулял —
Подмётки отвалилися.
Девки, бабы хохотали —
Чуть не отелилися!
Начальство мялось, вертелось, бормотало что-то около ворот и, как-то незаметно оттеснённое, смешалось с дымом и людьми, которые всё прибывали и прибывали из Нови.
– Ого, уже растащили по брёвнышкам, по щепочкам!
– Молотки!
– Я, верно, свою избу тоже растереблю и утартаю на новую землю. В хозяйстве, кто знает, можа, и сгодится.
– Глянь-кась туды, растеребильщик: не она ли, сиротинушка, полыхает синим пламенем?
– Ой!
– Вот тебе и ой, вот тебе и ай!
Вот-те ой и вот-те ай!
Ну-к, стопарик подавай!
– Хватилась баушка супчику с курятинкой сварить, да лисонька уже весь курятник перетаскала в свои закрома.
– Санёк, привет! Дай пожму твою военно-морскую ласту! Силё-о-он, братан!
– В Нови будешь ставить избу – меня с дядь Петей кликни: подмогнём.
– И меня, Саня, не забудь.
– Да чё там: всем миром навалимся, успевай магарыч подносить.
– Добро, мужики. Спасибо.
– Слушай, Дед Мороз, ты в коммунизм веришь?
– В коммунизм, батенька, не надо верить – строить надо, вкалывать денно и нощно, как мы сегодня, чтоб он наступил без задержек и проволочек. А верь, паря, в людей. На худой конец – в Бога, если в людях разочаровался.
– Не богохульствуй, старичина. Знай, чё мелешь.
– На худой конец, говоришь? Го-го-го!
– Нравы!
– Развитые развитого соцьялизма.
– Ну, ну, расчирикались!
Глава 68
– Гляньте, ещё один «козлик»-«бобик» подкатывает, но зелёный.
– О-о! со звёздами на дверках. Что называется, с погонами. Явно командирский.
– Учения, что ли? Не подкатят ли танки и гаубицы. Вот бы клёво было: в честь Единки пальнули бы, чтоб вся планета слышала и узнала про неё.
– Нужны больно мы с нашими Единками планете. Мы тут как у Христа за пазухой поживаем, а народы повсюду воюют и с голодухи пухнут. Даже воды человечеству не хватает. Про Токио я слыхал – в автоматах там-де чистый воздух продают. Купил порцию – подышал, дальше побрёл человек жить.
– Про все народы, Митька, помолчал бы уж: по-разному люди живут. Где с жиру бесятся, а где и, верно, пухнут и мрут как мухи.
– Но мы, один бес, – лучше всех живём.
– Если тебе так хочется, пущай оно по-твоему и будет. Бес с тобой. Самообманкой жить – не тужить.
– У нас, главное, – путь, что не балакай, правильный. Но вот чтоб лучше всех – тут, соседушко, бес его знает.
– Что вы, черти, заладили: бес да бес! Он что вам, мерещится? Помолчите оба, не бесите меня.
– Не бесить, говоришь? И в тебя, такого праведника, бес влезает, что ли? Без мыла или как?
– Ну тебя!
– А «козлик»-то, кажись, внутренних войск. Комендатура или охрана рудниковских лагерей пожаловала.
– По нашу химическую душу прискакал «козлик». Сейчас нам всыпят: Единка-то всё ещё не сожжена. Государственный график, понимаешь ли, сорвали.
– Не мы, люди, – она, Единка, сорвала. Она – умница: знает, что делать. Народ раньше не простился с ней, как надо бы, то есть по-человечески, вот она и призвала нас, беспамятных, беспутных верхоглядов.
– И можно сказать, через тебя, Саня, призвала, через твою родовую избу. Чё стушевался? Верно говорю! Глянь, сколько набрело людей. На улицах – едва не праздник.
– Надо же, среди огня и дыма празднуем! А что празднуем? Получается – прощание.
– Да-а, прощевается наша ласточка с нами, а мы – с ней. Правильно, надо чтоб по-людски оно вышло, а не абы как. Нам всем, и нынешним, и кому ещё предстоит народиться на свет белый, памятка будет верная.
Тем временем «бобик» с норовистыми подпрыгами сзади и спереди, за что и был прозван в народе ещё и «козликом», густым серо-зелёным облаком подпылил к воротам, едва не боднув палисадник. Из кабины выскочил мальчиковато-маленький прапорщик с гневливо и чрезмерно раздутыми щёками худощавого юного личика. Фуражка курносо задралась козырьком, галстук позеленевшим языком перемахнулся на погон. Сам прапорщик весь вспаренный, взмыленный, и можно было подумать, что он только-только выскочил из парилки.
– Здоро́во, здоро́во всем! А вы, три алкаша и тунеядца, шагом марш ко мне!
Никто не подошёл. Прапорщик пуще прежнего напыжился и надвинулся на ворочавшую бревно бригаду, однако нетвёрдым и даже несколько опасливым шагом, будто проверял, насколько надёжна под ногами почва.
– Эй, работнички мои премногоуважаемые, почему, едрёна вошь, всё ещё не спалили село? Вы что, на зону хотите загреметь? Знайте, за тунеядство, разгильдяйство и халатность вам могут припаять.
Нет ответа; работать надо и охота. Осталось всего ничего; хочется, если начали и столько уже сработа́ли вместе, вместе и докончить.
– Я, кажется, спрашиваю!
– Кажется? Креститься надо, когда кажется.
– А ответ такой: сам пали, если приспичило.
– Ш-ш-што-о-о?!
– Уши прочисти. Сам, говорю, пали.
– Да вы, я вижу, враги народа! Эх, при Сталине я б вас!.. А ну, живо собирайтесь: сдам вас в комендатуру, заменю на других пожогщиков. На зоне очухаетесь, но поздно будет. Собирайтесь, сказал!
– Отойди, вояка: мешаешь, на! Подвернёшься под горячую руку, точнее, под бревно, – харкать кровушкой будешь. Пожалей себя и мамку.
– Да ты чего… да ты… да я… да я тебя!..
– Отойди, падла! Бревном огрею!
– Ты на кого прёшь?! Я при исполнении! Если б со мной было оружие… ух, я б вас!..
– Слушай, начальник, не пыркайся, не нарывайся, дай ещё малёхо подсобить хорошим людям.
– Живо в машину! Точка: назад в зону загоню!
– Ну, ну, ручонками не размахивай, на!
– Ты понимаешь, уголовная морда, с кем говоришь? Понимаешь?!
– Слушайте, товарищ подполковник…
– Гх, я прапорщик. Не видите, что ли, погоны?
– Извините. Глаза не протёр: по́том залило. Товарищ прапорщик, пожалуйста, пусть ваши парни помогут нам, если уж хотят. Мы их потом доставим, куда укажете. Уговор?
– У меня, уважаемые товарищи, поймите, план и график по пожогам. Десятки деревень! Дело государственное! С вашей клятой Единкой я должен был покончить ещё на прошлой неделе. С меня начальство только что шкуру содрало, такую нахлобучку устроило – мама миа! Хоть в петлю лезь.
– Ой, ой, пожалейте свою молодость, товарищ подполковник!
– Прапорщик, прапорщик я. Ну, что вы ей-богу!
– Конечно, конечно, прапорщик, товарищ прапорщик. Но большим офицером, вот увидите, станете когда-нибудь: видим, что вы служака примерный.
– Шкуру, товарищ прапорщик, говорите, содрали? Ничего, новая живенько нарастёт. Какие ваши годы! Послушайте, со мной на фронте был один хитромудрый солдатик – руку, прошёл слух по полку, ему оторвало. Пропал куда-то, но потом узнали – комиссовали счастливца. А после войны случайно встречаю его – оп-па, Америка, Европ-па: а рука-то на месте! Спрашиваю: «Как так, Сеня? Тебе же оттяпало её». А он посмеивается и молвит: «Чему, земеля, дивиться – наросла, и вся недолга. На домашних харчах да рядышком с жёнкой как не нарасти?» Я рот разинул: не знаю, чего ответить. Вот таким макаром оно может вывинтиться в жизни. И у вас, с молодыми силёнками и дюжим здоровьицем, кожа всенепременно нарастёт. Ну, что, разрешите парням поработа́ть ещё малёхо? Будьте добры.
Прапорщик было напыжился снова, однако неожиданно его запотряхивало, лицо раскрылось мягкими ребячьими чертами и ямочками, – и он, сначала прыснув в кулак, неудержно и звонко рассмеялся:
– Новая, говорите, нарастёт? Как рука у вашего хитромудрого однополчанина?
– Точно так, товарищ прапорщик, самая наиновейшая и наилучшая кожа получится.
– Шутники, затейники вы ещё те, посмотрю я на вас.
– Вызнали мы своей шкурой: не шутканёшь – не проживёшь.
В Атлантический Союз
Надо нам, ребята.
Русский прапорщик за год
Разворует НАТО!
Кто с вином проглотит пробку,
Кто во всём специалист,
Кто гвоздём закусит водку?
Это прапорщик-садист!
– Что ж, семь бед – один ответ: работа́йте, черти! Я правильно сказал: работа́йте? Правильно! Интересно тут у вас слова звучат. Слушайте, братцы, а может, и я, который «во всём специалист», могу быть полезен?