Я вцепился в корни, но они рвались под напором. Плюм, превратившийся в огненный щит, медленно терял форму, его пламя поглощала тьма.
— Нет… — я ударил себя веткой в руку, щедро проливая кровь. Руна «Отражение» вспыхнула на алом. — Назад!
Черная дыра столкнулась со световым барьером, который мгновенно вырос из моей ладони. На миг всё замерло — и затем волна ударила в обратную сторону. Чернов, уже почти мертвец, успел широко раскрыть глаза, прежде чем тьма поглотила его.
Наступила тишина, холодная и безразличная ко всему живому.
Тело барона рухнуло. Жезл рассыпался в прах. Плюм, обессиленный, присел рядом, приняв форму потрепанного кота.
Я лежал на спине, вдавившись в землю. В ушах звенело, но сквозь шум пробивалось тяжёлое дыхание — своё. Плюм тыкался мокрым носом в щёку, и я с трудом поднял руку, чтобы потрепать его.
— Всё… — прохрипел я. — Всё, дружище. После сегодняшнего дня нужно будет вновь заняться тренировками и восстановлением прежних сил! Нас чуть обычный мастер Земли не порешил! Если бы кто-нибудь из Конклава узнал об этом, я сгорел бы со стыда…
А вокруг… Вековые дубы горели, как гигантские факелы. Земля трескалась, поглощая остатки магии Чернова. Где-то вдали, за дымовой завесой, ревела сирена — Полиция и пожарные спешили к огню.
Я дополз до корней погибшего дуба. Чернов лежал в метре, его пустые глаза смотрели в небо. Даже мёртвый, он казался опасным.
Плюм лизнул меня в ладонь, требуя внимания.
— Знаю… — я потёр его потрепанную холку, чувствуя, как дрожу от перегрузки. — Ещё один долг… оплачен. Пойдем к особняку и дождемся гостей.
Через несколько минут мы уже были на месте.
Дом пылал, словно гигантский погребальный костёр. Пламя лизало обугленные стены, вырываясь из разбитых окон клубами чёрного дыма. Древние балки, некогда украшенные гербами, теперь трещали, рассыпая искры, как слёзы падающих звёзд. Я сидел на уцелевших ступенях, чувствуя тепло камня сквозь порванную одежду. Передо мной, на полу рассыпанной мозаики, ещё дымился герб Черновых.
Плюм, вернувшийся в форму ворона, хрипло каркал, ковыряя клювом в обломках. Его перья, обычно блестящие, были покрыты сажей и опалены по краям. Он тыкался в осколки мрамора, будто искал что-то — может, остатки кристалла, может, кусочек сыра из разбитой кладовой. Иногда он бросал взгляд на меня, и в его глазах-бусинах читалась обеспокоенность.
Вдали сирены завыли громче… Земля стала подрагивать от тяжёлых шагов солдат, бронированных грузовиков, а в небе уже гудели лопасти вертолётов. Сквозь пелену гари пробивались синие вспышки полицейских мигалок. Они приближались — армия, полиция, императорская гвардия. Все, кому не спится, когда горит дом барона.
— Руки за голову! — голос офицера прозвучал резко, как выстрел. За глубокими мыслями я не заметил, как тут стало людно.
Я медленно поднял ладони, не вставая со ступеней. Офицер, в чёрной форме с золотыми нашивками, целился в меня из артефактного револьвера. Его пальцы дрожали, курок скрипел от напряжения. За ним стояли солдаты — молодые, бледные, в доспехах, слишком блестящих для настоящей войны. Они пялились на руины, на мои руки, испещрённые рунами. В их глазах читался не страх, а здоровая осторожность. Они видели, во что превратился особняк. И догадывались, что я сделал с его владельцем.
— Встать! — офицер сделал шаг вперёд, но его сапог замер над трещиной, из которой валил дым.
Я усмехнулся, чувствуя, как кровь сочится из раны на боку. Плюм каркнул, взлетев мне на плечо. Его клюв блеснул в огненном свете, словно напоминая: «Скажи слово — и я выклюю им глаза».
— Расслабьтесь, герой, — я нарочито медленно поднялся, щадя сломанное ребро. — Я не собираюсь бежать. Вам ведь нужен живой преступник, да?
Солдаты переглянулись. Один из них, юнец с прыщавым лицом, выронил шокер. Офицер резко дёрнул головой — и меня скрутили наручниками с руническими замками. Холод металла жёг кожу, но я не сопротивлялся.
Плюм, сидя на плече, уставился на офицера. Тот, явно что-то заметив, попятился, но фамильяр лишь фыркнул, выпустив струйку дыма.
Солдаты отволокли меня к бронированному фургону, и спустя минуту я на всех парах отправился в столичные казематы… Как раз хотел сходить на экскурсию в «Кресты», а тут такой повод…
Глава 14
Сев в фургон, я выдохнул. Всё. Адреналин выгорел дотла, мысли начинали выстраиваться в ровный ряд, но тело ныло после всплеска магии. Плюм куда-то ускользнул, растворившись в тени. Умно — в таком виде его точно никто не заметит.
Я прислонился к металлической стенке и не заметил, как отключился.
Очнулся от грубого рывка — меня тащили наружу, как мешок картошки. В глазах всё ещё плясали искры, а в ушах гудело от выброса энергии.
— Эй, полегче, я вообще-то барон! — прохрипел я, не открывая глаз.
В ответ — тишина и тычок под рёбра. Очаровательно.
Наручники с руническими замками звякнули. Кто бы ни делал их, он знал своё дело: антимагия, блокировка ауры, ещё и мерзкий холод от металла, как будто держишь руки в ледяной реке.
«Кресты» встретили меня с тем же гостеприимством, что и чуму. Санкт-Петербургский следственный изолятор №1… Старый, как грех, пропахший плесенью, мылом и человеческим отчаянием. Высокие кирпичные стены, местами обитые ржавой арматурой, и решётки, словно из старого кошмара. Пыльные коридоры с облупленными стенами, с камерами на каждом углу и с охраной, что смотрит на тебя как на личную проблему.
Прошли через рамки, обыск, перекличку. Каждый шаг сопровождался щелчком электромагнитного замка. Сотрудники в серых мундирах молчали — то ли не хотели со мной говорить, то ли уже получили установку «языком не щелкать».
Когда нас повели вглубь, я почувствовал, как за каждым углом, за каждой дверью зреет вонь человеческих историй: разбитых судеб, подстав, грязи и безысходности.
Камеры — как пчелиные соты, только вместо мёда — уныние, а вместо жужжания — редкий храп, крики, стук кулаков по стенам.
И вот, наконец, моя остановка. Камера. Маленькая, с бетонным полом, железной койкой, ржавой раковиной и вонючим унитазом без перегородки. Потолок пожелтел от времени, на стенах кто-то нацарапал матерные стихи.
Меня грубо толкнули внутрь, и дверь с лязгом захлопнулась. Звук замка был окончательным, как приговор.
— Ну, вот… Хотел экскурсию. Получил. — пробормотал я себе под нос, — Теперь нужно думать, как обратно вылазить.
Я принялся создавать хитроумные планы в голове, как покинуть это место, но спустя некоторое время мой покой вновь был потревожен. Короткий глухой стук по решётке, и голос, хриплый, прокуренный:
— Морозов, на выход.
Я поднялся с койки, на которой даже блохе было бы неуютно, и прошаркал к двери, звеня наручниками. Не то чтобы я был рад прогуляться, но перспектива сменить духотищу камеры на нечто новое… пусть даже на пытку формулярами — звучала заманчиво.
Меня повели по коридору, где свет ламп дрожал в старых плафонах, а стены источали холод и равнодушие.
Комната для допросов встретила соответствующим антуражем: Серый кафель, облупленный угол потолка, массивный стол, два стула — один для обвинителя, второй — пониже, для обвиняемого. У стены — штатив с видеокамерой, уже включённой и красноглазой. На столе лежала папка с пометкой «дело №4178/Ч-ЛМ/особо важное».
Я сел. Спина касалась холодной спинки стула, ноги — бетонного пола. Холод пробирал до костей, но я сохранял лицо. Надо же поддерживать марку, даже если ты в наручниках и пахнешь, как боксер на 10-ом раунде.
Наконец, дверь открылась. Вошёл он. Высокий, худощавый, с тусклым взглядом человека, который видел всё и всех — и ни одному не поверил. Волос зачесан назад, мундир следственного отдела строгий, пуговицы отполированы до зеркального блеска.
Он положил передо мной блокнот, ручку, и сел, не глядя в глаза. А потом поднял на меня взгляд — стальной, цепкий, без тени сочувствия.
— Лев Вессарионович Морозов. Барон. — он подчеркнуто скривился. — Признан подозреваемым по делу об убийстве барона Игоря Чернова и его сына, Алексея Игоревича Чернова.
— Добрый вечер, — кивнул я, — мило, что не забыли отчество.
Он не отреагировал.
— Вас уже внесли в реестр как потенциально опасного артефактора с нестабильной психикой и доступом к магии разрушительного класса.
— О, как лестно. А где мой портрет на доске почёта?
Следователь — судя по нашивке, Курочкин П. М., — проигнорировал иронию.
— Согласно свидетельствам очевидцев, вы спровоцировали дуэль, использовали запрещённые виды магии, превысили допустимый уровень боевой силы, не предоставили телохранителям Чернова возможность вмешаться, а затем скрылись с места событий.
— Всё почти правда. За исключением слов «спровоцировали», «запрещённые» и «скрылись». Я вообще-то ждал, когда меня наградят за красивый выпад.
Курочкин откинулся на спинку стула, сцепив руки на груди.
— Вы понимаете, что за этим стоит? Это не просто «выяснение отношений молодых дворян». Это — политика, Лев Вессарионович.
— Приятно, что вы наконец признали, что я всё ещё вхожу в список дворян.
— Молчи, — холодно оборвал он. — Ты — козёл отпущения. Молодой. Без поддержки. Без влияния. С отцовскими долгами и дурной славой. Ваша фамилия — пережиток.
Он подался вперёд и продолжил:
— А Черновы — основа. Каркас. Они держат экономику, промышленные узлы, поставки. Ты убил наследника. Барона. Это не спустят. Тебя можно будет сожрать без последствий, и всем будет наплевать.
Я смотрел на него. И улыбался. Потому что, чем больше он давил, тем яснее становилось — боятся.
Боятся, потому что ударил я метко. Потому что выжил. Потому что, чёрт возьми, у них нет чёткой инструкции, как меня ломать.
— Ну так давайте, — сказал я спокойно. — Допрашивайте. Ломайте. Шейте дело.
Я посмотрел в объектив камер.
— Только знайте: если вы думаете, что у меня нет выхода… вы просто плохо искали.