С другой стороны, будучи человеком самолюбивым и эгоистичным, Попиков никак не мог смириться с арестом, случившимся в результате прямого предательства ленковского подручного. Но более всего душу его терзало другое – Шурочкина измена, подлое вероломство жеребца-атамана, которому он так доверчиво предоставил кров и стол.
Все это напрочь выбило Василия Попикова из колеи. Душа металась и не находила себе места. Душа требовала мщения. Поэтому известия о безнаказанных похождениях Ленкова и его громил Попиков воспринимал крайне болезненно.
Он, стало быть, томится в неволе, кормит вшей на тюремных нарах, а его главный обидчик фармазонит как ни в чем не бывало, загребает богатую добычу, пьёт-гуляет!
Попикову отчетливо представилось, как, нагло ухмыляясь, атаман Костя появляется в его доме, лапает Шурочку, дарит ей, довольно хихикающей, какую-нибудь золотую цацку, отобранную у очередной жертвы. Ух!..
Через несколько дней, окончательно себя разбередив, Попиков затребовал свидания с «самым главным начальником угрозыска».
Дмитрий Иванович не сразу сумел выкроить время и даже поначалу пожалел, что встретился с Попиковым, потому как с порога тот развез громкую демагогию, ударился в перечисление своих былых заслуг в качестве агента информационного отдела Госполитохраны.
– Знаете, Попиков, – перебил оратора Фоменко, – эти бесценные сведения о своем героическом пути у вас ещё будет возможность изложить на суде. А пока же хотелось бы узнать, для чего вы добивались со мной встречи? Речь вроде бы шла о важной информации по шайке Ленкова, так?
Замолчавший Попиков нехотя кивнул.
– Вот и давайте говорить по существу. В вашем нынешнем положении, Попиков, это настолько важно, что, думаю, объяснять не надо. Или я ошибаюсь?
– Да нет, тут вы, конешно, правы, – скривился Попиков. – Ваша взяла, а наша не пляшет…
– Ничего удивительного в этом нет. Сколь веревочке не виться… Или до сих верите, Попиков, в победу так называемой анархистской армии Ленкова? Полноте, вы же неглупый человек! Все вот думаю – что же это вас, человека умного, рассудительного, свело с темной и тупой уголовной братией? Или за деньги продались?..
– А чего же ещё с паршивой овцы?! И не продавался я никому! Своего рода коммерция…
– На чем коммерция, Попиков! На крови людской?
– Ох, начальник! Не рви душу! Не надо этих политбесед со мной проводить, поздно!..
– А при чем тут политбеседы, если мы с вами, Попиков, о простой уголовщине говорим? Это никакая не коммерция, а одно соучастие получается с бандитами!
Попиков, свесив голову на грудь, со стоном качнулся на табуретке.
– Ненавижу! Всех! И вы – со своей моралью… Благородные! И Костя этот… Вор! Ох, вор! Всё-о украл!
Попиков внезапно уткнулся лицом в грязные ладони и зарыдал-застонал по-звериному.
– О-о-о, всё украл!!!
Фоменко подождал с минуту, потом поднялся и направился к двери, полагая, что в таком состоянии собеседник из Попикова никакой, время потрачено напрасно.
– Погоди, начальник! – окликнул его всхлипывающий Попиков. – Погоди… Я этой твари фасонистой… Военный! Кобель вонючий! Сведения у меня на ленковское отребье и вправду имеются.
Попиков успокоился, размазав остатки слез по давно немытому лицу с многодневной щетиной, которая росла у него каким-то клочками.
– Перед тем как вы меня захомутали, слышал промеж гавриков такой разговор… Неплохо, мол, потрясти больничную кассу. Особенно скуластый пацан усердствовал, Бориской его кличут, не по годам свирепого!
– Почему больницу? Какую?
– Точного адреса не намечали… Но судили-рядили так: дело выгодное и безопасное, а шуму наделает. Это ж понятно – чем больше в народе паника, тем легше другие дела обделывать…
– Что ещё знаешь? – Фоменко вернулся к столу, опустился на намертво прикрепленную к полу табуретку.
– Ещё… Про пару их хаз понаслышан. Одна на первой Чите, у некой Нюрки. Там оне часто гужуют, дербанку устраивают и гулянки. А другая берлога – на Большом Острове, по Сухотинской улице. Там тетка одна шинок держит, Дарья Храмовских, она же Щелканова… У этой шинкарки, слышал, Ленков и его окружение бывают часто, а то и ночуют после крепкой выпивки…
Больше ничего конкретного и заслуживающего внимания Попиков сообщить не смог.
Информация по бандитским квартирам и притонам, которой располагал уголовный розыск, в отношении первочитинской «хазы» совпадала – речь явно шла о квартире Анны Тайнишек. Сведения о шинкарке на Большом Острове, связанной с ленковцами, требовали проверки.
Упоминания Попикова о бандитских намерениях в отношении некой «больничной кассы» неожиданно подтвердились самым невероятным образом.
Глава седьмая
Фельдшерице Земской больницы Екатерине Баранчуговой бросился в глаза неопрятный мужичок лет сорока, который появился в больничном коридоре, потом непонятным образом оказался возле кабинета заведывающего больницей, потом еще раз мелькнул, уже у перевязочной.
Поведение мужичка Екатерину насторожило и напугало. И о своих страхах и подозрениях она поспешила рассказать доктору Горянскому, человеку, на ее взгляд, смелому и решительному.
Доктор тут же позвонил в городской уголовный розыск, попал прямо на Фоменко и, объяснив причину, попросил срочно прислать сотрудника.
Вскоре в Земской больнице появились Михаил Баташев и Степан Ашихмин. Баранчугова незаметно указала им на подозрительного посетителя, который так и продолжал крутиться в больнице, шныряя по коридорам и закуткам.
Ашихмину облик неизвестного показался знакомым. Агенты проследили за шустрым мужичком, дождались, когда он, наконец, выйдет с больничного двора. Теперь уже Степан Ашихмин был уверен, что опознал неизвестного:
– Миша, это тот ещё субчик… Точно, он! Карнаухий это, Миша. За ним – краж!.. В тюрьме, поди, постоянную прописку имеет. Выйдет – снова сядет. И всё неймётся. Что за народ!..
Из больницы Карнаухий не спеша направился к центру города. У сада Жуковского сотрудники угрозыска его остановили, предъявили свои документы и препроводили задержанного в угро.
Здесь Андреев с пылу с жару попал в кабинет к Фоменко и под перекрестным допросом очень быстро раскололся, рассказав о готовящемся налёте на больницу.
Идея, по словам Карнаухого, витала в воздухе давно и принадлежала одному из приближенных Ленкова – Бориске Багрову. Его крайне привлекало содержимое сейфа заведывающего.
Но не предполагаемая изрядная денежная сумма интересовала Багрова, а хранившийся под замком запас морфия. Бориску периодически продолжали мучить сильные боли в животе, безусловно связанные с прежним тяжелым осколочным ранением. В госпитале ему кололи морфий. Оказалось, что он не только избавляет от боли, но и погружает в блаженный дурман, который Бориске понравился и которого ему уже не хватало.
Иногда Бориску начинало даже ломать, трясти, на стенку лезть хотелось – так не хватало морфийного укола. В таком состоянии Багров испытывал приступы дикой злобы, которую он вымещал на жертвах налётов.
Все чаще и чаще Бориска нырял к китайцам в морфинилки, спуская там всю долю доставшейся ему после очередного «дела» добычи. И, презирая риск, вновь рвался на богатый налёт, лишь бы потом снова забыться в наркотическом бреду.
Пытался Багров все чаще и чаще возникающую тягу к морфию залить водкой, благо, гулянки и ночные застолья ленковцев без спиртного не обходились – пей, не хочу! – но, выпив водки, Бориска, кроме тошноты и быстро возникающего желания проблеваться, а потом и разламывающейся от боли головы, – ничего более не испытывал.
Сейф заведывающего больницей представлялся Бориске огромным железным ящиком, доверху набитым ампулами с морфием, которого ему, Бориске, хватит на год, а может, и больше!..
Грабить Земскую больницу наметили впятером. Если не считать Багрова, на «дело» собиралось «старичье» ленковской шайки. Что самому Карнаухому – Прокопию Андрееву, что его корешу Григорию Верхозину, – обоим уже стукнуло по 38 лет. От бесконечных пьянок и тюремных отсидок оба выглядели куда старше. Не уступал им внешним видом и тридцатидвухлетний Антон Лисовенко, тоже не раз уже побывавший в арестантах. На два года был его младше четвертый из «старичья» – Алексей Архипов.
В своё время Архипов привлекался вместе с двумя матерыми бандитами, Задорожным и Верхоленцевым, по уголовному делу об убийстве трёх корейцев в Песчанке. В последнее время, окончательно опустившись в пьянстве, изредка промышлял мелкими кражонками, но чаще дневал и ночевал в каморке при Земской больнице, где числился истопником. Последнее послужило для закопёрщика намечаемого ограбления Бориски решающим в выборе места поживы.
Карнаухий невольно выболтал и другие подробности бандитского промысла. Косвенно подтвердились предположения угрозыска, что убийство двух китайцев, владельцев бакалейной лавки по Ингодинской улице, ограбление квартиры Лапшаковых, как и налет на лавку китайского бакалейщика Си-Гу-ля на Хитром острове – дело рук Ленкова и его подручных.
Дмитрий Иванович внимательно слушал Карнаухого-Андреева, глядя на него с нескрываемой жалостью. Сморщенный, щуплый мужичок, оставивший лучшие годы жизни и свое здоровье на тюремных нарах, шмыгая носом, повествование свое давно закончил, в ответах на вопросы розыскников явно выдохся.
– Вот что, Прокопий Афанасьевич…
Фоменко с интересом отметил, как встрепенулся от забытого уже им напрочь обращения по имени-отчеству Карнаухий.
– Человек ты уже в годах, пошлялся по тюрьмам порядочно, так? – решил найти у вора слабую струнку Дмитрий Иванович, кое-что о Карнаухом узнав из материалов арестантского дела, доставленного в угрозыск из спецчасти Читинской тюрьмы. – И сдается мне, Прокопий Афанасьевич, что обратно за решетку тебе сейчас абсолютно не хочется…
– Мне туда, гражданин начальник, никогда не хотелось. Не сам выбирал…
– А сейчас – выбери! Я тебе полного прощения пообещать не могу, но содействие зачтется обязательно… Говорят, ты недавно бабёнку завёл, приютила тебя, обогрела…