– И почем запрашиваешь?
– Хорошо бы рублей сорок – сорок пять.
– Столь за новый дают, сбрасывай десятерик, устрою, может быть…
Антоха устроил. За 35 рублей он приобрел револьвер, добыл к нему новую пружину и пригоршню патронов. «Товар» Пасынкова, после ссоры с Ленковым, куда как кстати оказался. Вооруженным Антоха себя сразу почувствовал спокойнее…
Илья Пасынков был не из местных. В середине 1920 года он приехал в Читу из Советской России, где до этого работал в Вятке. В губернской Чека. На службе в ДВР поначалу определили его по военному ведомству, затем – секретным сотрудником Госполитохраны.
«Арест», познакомивший Илью с Федором Сидоровым, был устроен для выяснения обстановки в карбате. Военный комиссар батальона Боев имел к тому времени уже сведения о нездоровой атмосфере на хоздворе, ночных попойках в парикмахерской, снующих здесь по ночам темных личностях. Однако ничего определённого пока не просматривалось. Боев снисходительно относился к мелкой уголовной возне. Вот когда бы махровое белогвардейское подполье нащупать!.. Что-то подсказывало ему, что «большая рыба» обязательно должна появиться. Вопрос – когда? И он решил не торопиться, основательно подготовиться к ловле на хорошую наживку.
Вот и придумали они с Пасынковым для вхождения в доверие к чимовским ночным «гостям» трюк с револьвером. Якобы украденным Ильёй из партшколы Дальбюро РКП (б). Там этот факт было кому подтвердить.
Вскоре начальнику секретного отдела ГПО поступило от Боева сообщение: «В парикмахерской Читкарбата скрываются уголовные личности, как-то: Костя Ленков, Яшка Певченко, Антон Чимов, Осип Голубицкий и Сидоров Федор».
К сожалению, в отношении Ленкова информация была уже устаревшей. После раздора с Чимовым Костя больше в парикмахерской не показывался, только пару раз, как видел Голубицкий, приходил помыться в баню.
Ленков чаще всего ночевал теперь у портного Сидорова, куда приходил в сопровождении Яшки-с-чубом, либо с Цупко. Но об этом Пасынков не ведал: насчет местонахождения главаря рты на замке держали все посвященные, в чем Федька Сидоров не был исключением. Ни уголовный розыск, ни чекисты не могли даже предположить, что Ленков обоснуется у портного Сидорова. Место-то вроде бы как засвеченное. Но на этом и строился расчет главаря.
Такое доверие к сидоровскому дому наполняло Сидорова-старшего нервной трясучкой, круто замешанной на страхе за собственную шкуру, а Сидорова-младшего – самодовольством. Как же, сам атаман снизошел! Сыграть на склонности Федьки к самолюбованию и хвастовству Илья Пасынков в эти дни не успел – попал в лазарет с воспалением легких.
Он выйдет из лазарета в начале мая. А в эти теплые апрельские деньки вышел, но не из лазарета, а из тюрьмы, цыган Яков Бердников. Постойте, скажет читатель, было! Его же уже освободили, 28 февраля! И читатель – прав!
Первый раз Бердников загремел в кутузку в 1914 году, когда устроил в Чите вместе со своим дружком Василием Линковым «провокацию против правительства». Проще говоря, высказал своё не особо грамотное и, тем паче, изысканное на выражения мнение об объявленной войне с германцами. Получил за это год тюрьмы.
В 1918 году был мобилизован в Красную армию, но вскоре дезертировал, а потом скрывался и от белых. Тридцатилетним, в 1920 году вступил в партизанский отряд Лебедева, где вскоре, при реорганизации отряда в регулярную часть НРА, получил отпуск, просрочил его, фактически дезертировав, и умудрился попутно совершить… кражу гусей. Так и попал 27 апреля 1921 года в тюрьму молодой Дэвээрии на 10 месяцев. Был освобожден 28 февраля 1922 года, все так и есть. Но через 24 дня Бердников снова оказался за решеткой! За кражу коровы. И снова – везуха: неполный месяц спустя Бердникова выпустят «на поруки» по прошению односельчан из Кадахты. «Гумагу»-прошение организует теща Якова – Барбичиха.
В Читинской тюрьме, ещё отбывая срок за дезертирство, Бердников познакомился с кривым на один глаз мужиком – Коськой Баталовым, который, отсидев за кражу скота почти год и два месяца, вышел на свободу пораньше Якова – 18 марта. Когда Баталов готовился на свободу, Бердников дал ему несколько заветных адресков, хотя Коська не особо в них нуждался. Он еще с 1920 года водил знакомство с Мишкой Самойловым, уже известным читателю. От Мишки атаман Костя Ленков получил на тезку отличные ходатайства. И вскорости Баталов их закрепил в «делах».
Кстати будет замечено, Бердников давно знал Ленкова. Ещё в 1918 году они вместе занимались конокрадством. В 1919 году Яков, будучи проездом через родную деревню Ленкова – Куку, даже ночевал у него.
Итак, на свободе к началу мая 1922 года оказались два ленковских прихвостня, тут же активно кинувшихся в преступный промысел.
А в спецчасти Читинской тюрьмы в тощие папочки личных дел на отбывших тюремный срок уркаганов остались вшитыми стандартные бланки-листки, наполненные наивной верой в победу добра:
П О Д П И С К А
1922 года_______дня. Я, нижеподписавшийся, даю настоящую подписку гр. начальнику Читинской тюрьмы в том, что, окончив по досрочному освобождению срок наказания и выходя на свободу, обязываюсь: из назначенного мне местожительства без разрешения начальства или лица, имеющего надо мной наблюдение, не отлучаться, жизнь вести трудовую и во всех отношениях порядочную, обществу быть полезным, пьянству, распутству, тунеядству и праздношатанию не предаваться, избегать общения с порочными людьми, памятуя твердо, что по нарушению хотя бы одного из оных требования, досрочное освобождение будет отменено и я подлежу возвратному заключению под стражу.
Местожительство избираю г. Читу и по прибытии туда обязуюсь явиться в суточный срок на регистрацию.
В чем и подписуюсь__________________________
Подписку отобрал:
Начальник Читинской тюрьмы___________Григорьев.
Надо думать, сильно трясясь от страха, дрожащими каракулями выводили Бердников и Баталов, уходя на свободу, свои подписи в этих торжественных обещаниях для пыльного тюремного архива.
Впрочем, царских генералов, давших «честное слово» не воевать против народа, помнится, вообще отпускали на все четыре стороны, не сопровождая сие расписками и «страшной» угрозой о возврате в тюрьму. Эйфория обладания властью часто порождает вполне умышленную жестокость, но иногда и чистую наивность.
Уроженец селения Мухор-Кондуй Беклемишевской волости Читинского уезда Николай Фёдорович Косточкин свою фамилию не любил. Переехав в двадцатом году в Читу и обосновавшись в Кузнечных рядах, он выхлопотал себе перемену фамилии, почему-то избрав хохляцкий вариант – Костиненко. Но как быть с односельчанами, с роднёй? В общем, блажь закончилась тем, что за новоиспеченным горожанином окончательно закрепились обе фамилии. В родном Мухор-Кондуе его кликали Косточкиным, среди читинских соседей – Костиненко.
Для Коськи Баталова он остался Коляшей Косточкиным, старым корешем по мелким кражонкам, уводу чужого скота и ограблениям одиночных путников на Витимском тракте.
В тот день, ближе к вечеру, в хибару Баталова нарисовался «товарищ по отсидке» Яшка Бердников. После освобождения он побывал у тещи в Кадахте, запасся там провизией и самогонкой. В общем, заявился щедрым собутыльником. А вскоре, словно особым нюхом обладая, на пороге у Коськи показалась нескладная фигура его давнего приятеля Кешки Крылова.
– Наш поклон доброму застолью! – по-петушиному тонко, заискивающе, протенорил Кешка, жадными глазами обшаривая давно не скобленную столешницу в полутемной и грязной, единственной комнатёнке, которая у Баталова была и за кухню, и за гостевую залу, и за спаленку.
Рядом с входной дверью в комнатёнке громоздилась закопчённая, полуразвалившаяся печка, кое-как выдержавшая минувшую зиму. Впрочем, Коське она зимою и не понадобилась – от морозов в централе, как известно, спасался.
В противоположном углу, справа от почти ушедшего в землю кривого окошка, была сооружена лежанка, на которой комом валялось видавшее виды лоскутное одеяло, серая подушка, набитая соломой, и старая вонючая доха – Коськин полный спальный набор.
Но эти тонкости убранства Кешку Крылова не интересовали. Всё внимание приковывал стол, посредине которого красовалась четверть, более чем наполовину заполненная мутной жидкостью. Бутыль с самогоном окружали ржавый чугунок с только что отваренной картошкой в мундире, объемистый ржаной каравай с отполовиненным краем, несколько мелких, сморщившихся от долгого хранения луковиц, облупленная глиняная миска с солеными огурцами.
На краю стола, хорошо заточенной финкой, Яшка Бердников резал розоватое сало и складывал толстые ломти на обрывок газеты подле чугунка с картохой.
– О, Кеха! – расплылся Коська Баталов. С Яшкой они уже успели пару раз «пригубить», поэтому Коська был весел и щедр, особенно на дармовщинку. – Заходи, гостем будешь! Яха, это Кеха. Свой в доску!
– Нащёт «своево» это мы ишо поглядим… – мрачно сказал Бердников. – Ну, раз пришел – сидай.
– Ага! – затрясся в пьяном смешке Коська. – Сидай, а то у нас сказывать по-другому – примета дурна.
– А как это по-другому? – непонимающе вытаращил глаза Кешка. Всего на миг вытаращил и – снова уставился на ломти сала, судорожно сглотив слюну.
– Как да как… Но ты, паря, даешь! – Коська снова захихикал.
– Кому скажешь «садись» – тот и сядет. В острог! – зловеще прогудел Бердников, облизал сальные пальцы, ухватил ими каравай и, прижав его к груди, щедро отмахнул финкой здоровенный ломоть.
– Но че, братаны, присядем да вздрогнем? Со свиданьицем! – выкрикнул Коська, двинув к ерзающему на сосновой чурке, заменяющей табуретку, Кешке жестяную мятую кружку с сивухой.
– Со свиданьицем! – тонко подхватил Кешка.
Яшка Бердников выпил молча, угрюмо поглядывая на новообретенного «братана», который налёг на сало, будто не жрал год.
Они успели еще раз дёрнуть самогонки, как снова заныла проржавелыми петлями рассохшаяся входная дверь.