В тот же день по постановлению Нарполитсуда Тимофей Лукьянов был арестован и заключен в областную тюрьму.
Вот только проведенные 12 и 13 мая допросы Гаврилова, Лукьянова, Тайнишек ни на йоту не прояснили картину громкого убийства на Витимском тракте.
Глава одиннадцатая
Ленковцы, попавшие в руки угрозыска, в показаниях уже не запирались. Видимо, своё дело сыграли участившиеся в последнее время аресты членов шайки. Ну а уж когда арестованным бандитам стало известно о трагедии на Витимском тракте, а к допросам подключились следователи из «Господи, помилуй», рьяно копающие возможный «белый след»… Тут уж и самый «неразговорчивый» разбойник и грабитель принялся выкладывать всё, как на духу. И дурак сообразит: за грабеж или кражу, в самом худшем случае, корячится тюремный срок, а вот за связь с беляками к кирпичной стенке поставят без разговоров.
И только Бориска Багров, юная «тень» главаря шайки, на допросах молчал или откровенно дураковал, засыпая следователей чепуховыми угрозами и несусветными бреднями о могуществе и мощи бандитов.
– Ну что там Багров, Михаил? Все грозит и шуткует? Или говорить начал? – встретил вопросом вернувшегося в очередной раз из тюрьмы Баташёва Дмитрий Иванович Фоменко.
– А!.. – раздосадованно махнул рукой Михаил. – Зла не хватает! Он только и делает, что говорит! Такую околесицу несёт – как язык не смозолит. И ещё с просьбами замотал! Только одно просит – пожрать. Вот кишка-то! Особенно, когда в лазарете лежал – изводил весь персонал! Фельдшер ихний, Александр Ильич, мне рассказывал, что пока Бориске он операцию делал, то им там всем весело было, а после – уже он на них отыгрывался…
– Чего же это им на операции весело было?
– Да там, Дмитрий Иванович, у лекарей такая канитель приключилась. Эфир для наркозов закончился, а тут, как раз, Багрова привезли с пулей в ноге. Орал благим матом. Понятное дело, пулю надо вынимать. Вот фельдшер-то, Бурдинский Александр Ильич, и дал заместо наркозу Бориске стакан спирта! Он, грит, враз закосел! Боли не чует, режь – не хочу. Пулю-то ему Александр Иванович вынул, но пока все свои манипуляции выделывал, да и после, пока Бориска не уснул после операции, грит, молол он, Бориска, косой, как тыща зайцев, всё подряд! И какой он, дескать, герой-партизан, и про политику рассуждал – животики надорвешь! – и про то, как буржуев «шерстил», а ещё песни пел… Грит, вся процедурная в лазарете покатывалась!..
– Как ты говоришь, животики надорвешь? – вскинул внимательные глаза Фоменко. – Интересное выражение… Послушай, Миша, получается, что спиртишко-то напрочь Багрову язык развязал. Хвастаться любитель, чуешь? Значит, личность самолюбивая. Вот и надо бы на этом самолюбии поиграть, а, Михаил? Подумай, как с этой стороны к Багрову можно подъехать. Может быть, удовлетворить в какой-то мере его жалобы на питание? Доппайка пообещать, за сведения. Любые, самые пустяковые и нам уже известные. Бориска, конечно, наврёт с три короба, будет над нами насмехаться, что двух зайцев убил – и лишний кусок добыл, и нас обдурил в очередной раз. А мы ему при следующей беседе скажем: фи, какой ты нехороший, Бориска, не мужик, на уговор серьёзный – кишка тонка! Мол, проверили мы, друг ситный, твои сведения – все туфта. И теперь ты, Бориска, – должник уголовного розыска, о чем другим арестантам не грех рассказать… Может быть, так, Миша, попробовать, по такой схеме?
– Ну и голова же вы, Дмитрий Иванович! – восхищённо развел руками Баташёв. – Ишь, как самые крохотульки сведений повернули в дело! А я без всякой мысли, как попка-дурак вам фельдшерский рассказ пересказываю! Эх-ма, мог бы и сам допетрить!
– Вот дальше и додумывай. Я тебе только грубую схему нарисовал. Багров – не дурак. С ним осторожно надо. Работай с ним, Миша. Должен быть толк.
Баташёв начал новую оперативную разработку Багрова с разговора, детального и скрупулезного, в лазарете Читинской тюрьмы. Побеседовал практически со всем лекарским составом, но более всего – с фельдшером Бурдинским. Особенно врезались в память его слова: «Багров – парень прожорливый, просит дополнительную пайку постоянно, только для этого на прием в санчасть записывается. А уж пока у нас на излечении был, так ради лишнего куска такое нытье о своих болячках развел – артист императорского театра! А выпивший делается болтливым хвастуном».
«Ага… Пожрать любит, а выпимши – болтун?» – И тут Баташёву пришла в голову одна отчаянная идейка…
На свой страх и риск Михаил договорился со следователем, что побеседует с Багровым наедине.
В тюрьму собрался основательно: с краюхой хлеба, шматом сала и пузырьком спирта мерой в кружку. Ожидая, когда в следственный кабинет доставят Багрова, разложил провизию на столе с краю, накрыл чистой холстинкой.
– Здорово, Бориска, – по-свойски встретил арестанта, сразу заводившего ноздрями в тесной и темной каморке с намертво вмурованными в пол столом и табуретами-тумбами для допрашиваемых.
Запах свежего хлеба перебивал застоявшийся, спертый воздух кабинета, настоянный на специфическом тюремном «аромате» – смеси табачного перегара, резкого, хлорного запаха дезинфекционных средств, вони пота и испражнений.
– Садись, Багров. Сегодня разговор у нас, видимо, длинным не будет. Истории твои страшные про ленковские полки под Читой мне уже порядком поднадоели. Пока следователя нет, откровенно тебе об этом скажу. А ещё, вот что скажу…
Баташёв замолчал, выдержал многозначительную паузу, испытующе разглядывая Бориску. Тот даже заерзал на холодном табурете.
– Скажу я тебе, бывший красный боец Багров, что открылась мне в тебе совершенно позорная черта…
– Чево!
– А таво! Ишь, распушил перья! Да, позорная! Думал я, что ты, Бориска, мужик. И мужик с понятием. Я так понимаю: коли дал слово – держи, не умеешь держать – не давай! А, Борис, или не так? Ты мне прошлый раз чего говорил и в грудь себя стучал? Забыл? А я не забыл. Ничего я не забыл. И сведения все твои секретные при проверке шелухой оказались…
Баташев снова замолчал, наблюдая, как Бориска жадно втягивает воздух, не в силах уже отвести глаза от бугорков под холстинкой.
– Э-э, да и впрямь, чего это я на тебя какую-то надежду поставил! Парень ты ещё совсем молодой, ежели и был у Кости Ленкова, то разве что на побегушках… Куда с добром мальца в серьезные дела посвящать! Есть на то мужики, а не…
Оборвав себя на полуслове, Михаил выдержал намеренную паузу, а потом вроде бы как спохватился:
– Ба, Бориска! Да ты, никак, жрать хочешь?
Багров медленно перевел на Михаила тоскливые, но одновременно злые глаза.
– Я, дядя, не на побегушках, а в первых дружках у атамана Кости был! – Он гордо расправил плечи. – Костя за меня…
– Брось, брось! Сказал же – надоело! – скривился Михаил. – «Костя за меня»! Не смеши мою кобылу! Нынче, Бориска, у твоего Кости кишка тонка, особенно после такого разгрома, какой мы ему на первой Чите и Большом Острове устроили. Но дело не в этом, парень! Говоришь, ты у Кости – наипервейший дружок? Ладно, допустим. Верю! Конечно, в нынешнем Костином положении лихим налетом тебя из тюрьмы он не вызволит. Но, скажи-ка мне, дорогой гражданин Багров, чего это тебе лучший твой дружочек Костя Ленков, всемогущий атаман партии анархистов и гроза всем мильтонам, хотя бы какую-нибудь малюсенькую передачку сюда, за решеточку, не послал до сих пор? Ответь, Бориска!
Багров опустил скуластое лицо, шумно сглотнул слюну, снова непроизвольно раздувая норки.
– И ни хрена он тебе не пошлёт! – безжалостно подытожил Михаил. – А сам сейчас, будь спокоен, жрёт от пуза! Это ты, Бориска, лучше меня знаешь. Ладно, чего воду в ступе толочь… Коль ты пешка – так пешка, чо уж тут поделашь! Да и, честно-откровенно скажу тебе, Бориска: мы и без тебя оставшуюся Костину кодлу с им самим обложили уже почище волчьей стаи. Это я тебе – по секрету, все равно в одиночке кантуешься… Да, а чево ж ты мне так и не ответил! Жрать-то все-таки хошь или не хошь?
– Хочу, – невнятно буркнул Багров, исподлобья уставившись на Баташева.
– Я, когда сюда собрался, – так и подумал, – без выражения сказал Михаил.
И, перегнувшись через стол, потянул к себе холстинку.
– У меня тут разносолов нет. Хлеб и сало. Если хочешь – поешь.
Бориска недоверчиво вскинул голову, глаза лихорадочно забегали с еды на Баташева и обратно, опять на Баташева и снова на пахучую краюху пшеничного и аппетитное сало.
– Хороша закуска? – весело спросил Михаил и заговорщически подмигнул Бориске. – Ладно… Учитывая твое боевое красное прошлое, можно и на послабление тайком пойти, а, Бориска? Лови момент, пока угрозыск добрый!
Он ловко выхватил из ящика стола шкалик и опрокинул его в кружку. Пододвинул опешившему Багрову.
– Пей, жри, хрен с тобой, горе-арестант!
Бориска с недоверчивой, но по-детски потешной, улыбкой потянулся к кружке. Осторожно, словно боясь, что, передумав, ударит сейчас сыскарь по столу, кружка и опрокинется. Но Михаил поудобнее устроился в углу, углубился, казалось, в папку с бумагами, раскурив папироску. Специально для сегодняшнего шику прикупил коробочку!
Махом выцедив кружку вонючего китайского спирта, Багров зверем набросился на хлеб и сало, жадно чавкая и заглатывая такие куски, что Михаилу невольно хотелось выхватить у него и краюху, и сало – чтоб не подавился ненароком.
Но Баташёв под такой жор другой аккомпанемент начал: принялся вкратце пересказывать Бориске уже известное о шайке, про раскрытые преступления и произведенные аресты, про печальную судьбу известных ленковцев и известные угрозыску «хазы» и притоны. Борька, казалось, жрёт, не слушая.
Но вскоре со жратвой было покончено. Стало заметно, как сивуха развозит Бориску. На глазах вид у него делался все более глупым, скоморошечным каким-то.
Баташёв разочарованно глядел на пьяного Багрова и не мог отделаться от закрутившейся в голове надоедливой строчкой поговорки: «Не в коня корм… не в коня корм… не в коня корм…» Со вздохом подумалось, что вскорости опять начнется обычное Борискино представление – про полки под Читой и спрятанные пушки-орудия…