Как и было условлено, Аносов с письмоводителем Алёшкой пришли к Ибрагиму загодя. Тот сразу закивал им, указывая на комнатку за пологом. Ждали недолго. Резко откинулась занавеска, и появился Ленков. В военной форме, при шашке и револьвере в кобуре.
– Здорово, командир!
Глава тринадцатая
Ленков резанул взглядом по притихшему Алёшке.
– Кто такой?
– Здравствуй, Костя, – степенно ответил Аносов, жестом пригласил присаживаться. – Это, брат, свой. Адъютант Письменнова Николая. Он тоже обещался быть…
– Чего звал, Пётр Афанасьич? Какое дело до меня?
– Узнаю, узнаю! Как был нетерпелив, так и остался, – неспешно пробасил Аносов. – Садись. Поговорим, партизанство наше вспомним… Алексей, поторопи Ибрагима с закуской…
– Не надо, я ему уже сказал, – остановил Ленков, так и оставшись стоять, только глаза скосил в окно. Как раз напротив окна дымили цигарками трое в военной одежде с револьверными кобурами у поясов. Письменнов и Алексей тоже посмотрели на них.
– Это мои, – недобро усмехнулся Ленков. Придерживая шашку, сел на лавку, вольготно откинулся к стене. – Так что же за дело, командир?
Но Аносов ничего не успел сказать, потому как в комнатку ввалились Письменнов, Бурдинский, Тащенко и сумрачный Ибрагим с подносом, уставленным чашками и плошками со снедью. Следом с большим блюдом нарезанного хлеба бочком протиснулся Турсун, брат хозяина харчевни. Шумно поприветствовав Костю, троица долго усаживалась, передавала друг другу закуску.
– Лешка, – скомандовал Письменнов, – а ну-ка, дуй ко мне на квартиру за бутылкой!
– Есть, командир! – парень вскочил и скрылся за дверью.
Тут же меж занавесок выглянула рожа Ибрагима. Но Ленков сделал рукой небрежную отмашку, хотя глянул на Письменнова подозрительно:
– Зря послал, беленькая и у Ибрагима есть.
– Ничо, лишня не будет! – засмеялся Бурдинский. – Чо ты, Костя! Кады ишшо так бы собралися… Мне вона, давеча как Колян-то сказал, мол, де, партизанское братство собиратся, так я и в голове не держал, што и ты нарисуешься. От интересно-то!..
Письменнов и Тащенко недоумённо посмотрели на Бурдинского. «Чего это он забодяжил? – удивленно подумал Письменнов. – Как будто у меня в квартире не про Костю базарили. За тем и пришли, твою мать!.. Ну, Гоха…»
– Так чего ж вызывал, товарищ командир? – вновь спросил Ленков, пристально глядя на Аносова.
– Чего позвал-то? – переспросил Аносов и поглядел в окно на троицу ленковцев. – А че, Костя, забоялся ты нашей встречи али как? Смотрю, войско целое подогнал на стариков.
– Какие вы старики, чо молоть-то зазря!
– Но с тобой тягаться – куда с добром. Револьверы, шашка, вон, заправдашняя…
– Скалиться и я горазд! – Ленков отпрянул спиной от стены, сел ровно. – Ну, чего хотели, товарищи партизанские начальники?
– Торопишься? Ну и мы тянуть не будем, – решительно сказал Аносов. – Ты, Костя, меня знаешь – всегда всё прямо и в глаза. Так, вот… Не надоело тебе волчарить, а?
– Во! Так и думал! На сознательность пробивать пришли! – засмеялся Ленков. – Сильны, мужики!
– А чо, Константин, – как-то жалостливо, просяще проговорил Наум Тащенко, – покаялся бы, совесть не мучал, а?
– Мужик ты ещё молодой, всё в жизни наверсташь! – поддержал Письменнов. – Че страхи разводить да детей сиротить. Завязывай, Костя!
– Да… – протянул Костя. Он медленным взором обвел собравшихся, встал, придерживаясь за край стола, помолчал мгновение и – весело тряхнул головой, да так резко, что чуть картуз военный с кудрей не слетел.
– Ну, проняли, проняли! Наливай, Наум! Выпьем за новую жисть! Ибрагим! Тащи бутылку!
«Турок» с откупоренной «Чуринской» словно за занавеской стоял.
Наум суматошно бросился разливать по стопкам.
Ленков быстро отстегнул шашку и протянул её Аносову.
– Возьми, командир, на память. Дюже добрая шашка!
Первым поднял стопку, лихо опрокинул в рот.
– Ну чо застыли, командиры?! Со свиданьицем!
Костя снова сел. Повернув голову, крикнул в сторону двери:
– Ибрагим! А где борщец наваристый, который я люблю?
Через мгновение на пороге появился Турсун, занося поднос с большими фаянсовыми тарелками, полными борща.
– Богатый борщ! – похвалил Тащенко и резво потянулся к бутылке. Турсун неловко отстранился и сплеснул жирным борщом Ленкову на руку. Тот выругался, стряхивая горячую кляксу, поднялся:
– Щас, до рукомойника…
Ждали несколько минут.
– Чевой-то не идёт… – обеспокоенно проговорил Письменнов.
– Турсун, зови Костю, – приказал Бурдинский. Тот молча кивнул и вышел. Через пару минут в дверном проеме показался Ибрагим с пузатым графинчиком водки.
– Коста сказал: бэз нэго гуляй. Срочни дэло!
– Вот те раз! В кои веки совместно собралися! – хлопнул ладонями по коленям Бурдинский со столь наигранным огорчением, что фальшь, пожалуй, увидели все.
– Тады выпьем! – Тащенко поднял бутылку, посмотрел на оставшуюся в ней водку, перевел глаза на выставленный Ибрагимом графин. – Не пропадать же добру!
– Ибрагим, а мне ничего не просил передать Костя? – спросил Аносов, озадаченный поспешным уходом Ленкова.
Но равнодушный Ибрагим отрицательно покачал головой и молча удалился.
– Чево ты, паря, вопросы все задаёшь! – толкнул Аносова в бок уже развеселившийся Бурдинский. – Давай лучше выпьем за наши партизанские победы! И за Коську. Што парень-то, оказался, с понятием…
– Это точно… – неопределенно ответил Аносов и подумал, что Гоха Бурдинский, похоже, рад такому исходу встречи, да и выражается как-то двусмысленно, насчет понятливости Кости.
– Не, я не понял, чево он снялся-то? – недовольно и обеспокоенно пробубнил Письменнов. – Шашку оставил… А?
– Шашку он Петру Афанасьевичу задарил! – вставил Наум Тащенко, кося пьяненькими глазками.
– Хы, да мало ли… Почуял чево-то и наладился, – махнул рукой Бурдинский. Внимательно посмотрел на Аносова и, припав к его уху, зашептал: – Ты не унывай, Афанасьич, есть и другие места… Отсюдова двинем в столовку Фильки-Медведя… Могет и там быть…
Тем временем Тащенко и Письменнов уже поднимали наполненные до краев граненые стаканчики-стопки.
– Давай, ребята, за нас, партизан!
– Вы гуляйте, – сказал Аносов Письменнову, – а у меня сегодня важная встреча через час, больше выпивать не могу…
– Да ладно, никто не неволит, – отмахнулся Бурдинский, быстро опрокидывая стаканчик. – Хрен с ним, с Коськой! В другой раз возьмём!
Он раскатисто захохотал, поглядывая на Тащенко. Тот, улыбаясь, кивнул. Аносов пристально посмотрел на компанию за столом, попрощался и скрылся за пологом-занавеской, захватив с собой шашку Ленкова.
– Загадочный-то какой… – буркнул вслед Бурдинский. – Давай, мужики, ещё по одной чеплажке!
Графинчик быстро опустел.
Тут как раз подоспел Алешка с бутылкой. Письменнов выматерил «адъютанта» за долгое отсутствие, но за стол посадил. Прикончили под щедрую закуску да наваристый борщ и доставленную бутылку.
Однако компании выпитого показалось мало.
– Ибрагим! – заорал Бурдинский. – Тащи графин!
– Нэту болшэ! – отрезал хозяин забегаловки. – Дэнги давай, Турсун винополка сбэгат.
Партизанская братва смущённо поглядела друг на друга. В карманах было пусто.
– Херня, други! Двинули щас же к Фильке Притупову, на новый базар! – стукнул по столу кулаком окосевший Бурдинский. – Угостит нас, никуда не денется! Я-то знаю!
– Вперед, орлы! – скомандовал размякший командир дивизиона, и вся четвёрка вывалилась из ибрагимовской харчевни.
Действительно, Филька-Медведь оказался на угощение не прижимистым. Выставил на стол добрую закуску и литр разведённого китайского спирта. Добавили хорошо!
Тащенко, с каждым глотком становясь угрюмей и задиристей, неожиданно схватил за грудки «адъютанта» Письменнова – чуть живого от выпитого Алёшку.
– Задушу, гад! Нашего Костю хотели с Аносовым взять! Врёшь, не возьмёшь!
С грохотом полетела на пол посуда, захрустели под ногами разбитые стаканы и фаянсовая тарелка.
– Но-ка, но-ка! – Письменнов оторвал от парня озверевшего Тащенко. – Охолони, Наум! Чего на Лёшку поднялся? Ты, ежели такой защитничек Костин выискался, со мною отношения выясняй, чёрт тебя дери! Ишь, враз мурло твоё бандитское прорезалось!
– Тише, мать вашу! – замахал руками Бурдинский, выпучив глаза на Алёшку. – Чеши отседова, парень, а то, хер его знат, чево из Наума, язви его, ишо полезет! Давай, давай!
– Сказали тебе, уходи! – бросил вспотевший Письменнов, удерживая матерящегося и брызгающего слюной Тащенко.
– О-хо-хо! Чо деется! Партизанские командиры, называтся! – на шум в углу появился хозяин – Филипп Притупов.
– Ёшкин кот, посуды-то побили! От вас и угощай! А ну-ка, выметайтесь подобру-поздорову! А ты, Егорша, штобы мне за урон заплатил, долго ждать не буду, сдам вас, фулюганов, в милицию! От-то попаритеся в кутузке!
– Ладно, не гунди, Филя! Заплачу на неделе, – поднялся Бурдинский, помогая Письменнову выволочить уже притихшего Наума на улицу. В большом помещении столовки на шум-гам внимания почти что и не обратили, только малолетний Ваня Куйдин, притуповский работник, следом за партизанами на улицу вышел, проводил глазами до угла.
– Чёрт с имя! – хлопнул Бурдинский Тащенко по плечу. – Айда, ребяты, ко мне! В спокойствии почаевничаем, а то голова от шуму гудит!
Вывалились на Благовещенскую, подались вниз к Амурской, завернули по ней налево и неспешно попылили в сторону Нарсоба. Надвигался тёплый майский вечер, навстречу неторопливо шли люди, сторонясь пьяной ватаги.
– Гриха! Своих не узнаёшь?! – завопил вдруг Бурдинский, растопыривая руки навстречу тёмноволосому крепкому мужчине, переходящему Амурскую на углу Корейской. – Глянь, ребяты, Гриха Баранов! Гриха, это мы! Али заважничал в своей милиции?!
– А, што?! Кака милиция? – встрепенулся сонно тащившийся Наум.
– Чево забздел-то? Наш это, наш, – успокоил его Письменнов. – Баранов Гришка…