Девушка побежала обратно, и несколько минут собирала дорожную сумку. Вообще вещей у неё было на две, отец учил всегда иметь под рукой всё необходимое, заранее уложенное и приготовленное к спуску в бункер. Это должно храниться в отдельной сумке, чтобы в случае чего можно было сразу взять её и сбросить вниз. Вторая сумка предназначалась для вещей, которые ты тоже хочешь взять с собой в убежище, но их предстоит собрать непосредственно перед спуском. Собственно, так она и поступила в тот день. Но сейчас тащить обе сумки Ингеборга не решилась. Времени в обрез, люди под передозировкой, вездеход перегружен, ребёнку нужно как можно скорее в биорегенератор… в такую минуту нельзя думать только о себе. Была бы возможность, она б полбункера с собой увезла, а так… Ингеборга затолкала в дорожную сумку самое необходимое и устремилась в тамбур. Дверь в него оказалась закрыта, но капитан снова распахнул её при её приближении. Наверное, слышал шаги.
– Давай! – он подхватил сумку и неожиданно протянул ей какой-то брезентовый сверток. – Спрячь за фильтровентиляционной установкой. С другой стороны от фильтра, чтобы нельзя было наткнуться на него случайно. Поняла где?
– Да, – Ингеборга взяла свёрток. Он оказался увесистым, словно в него поместили что-то металлическое. – Это зачем?
– Пусть будет, – туманно изрёк капитан. – Чтобы не везти с собой лишний груз.
Она побежала в технический отсек и торопливо спрятала свёрток, куда было сказано. На ощупь он был очень похож на то, как ощущался её пистолет, спрятанный под медицинским корсетом, только размерами больше. Не может быть, чтобы в «Подземстрое» всё было настолько плохо, что капитан не исключает вероятности вернуться сюда, в лишённый энергии бункер. Наверное, он поступает так просто на всякий случай. Какая-нибудь спецназовская привычка быть готовым ко всему, даже к тому, чего не произойдет. Отец ведь тоже построил этот бункер, готовясь к тому, что никогда не произойдет… Ингеборга бросилась к выходу, ожидая, что опять закрытая дверь в тамбур снова распахнется при её приближении, но дверь оказалась заперта. От неожиданности девушка опешила, но в следующую секунду замок открылся, и дверь распахнулась.
– Это была очень страшная шутка! – Ингеборга перевела дух. – Я чуть не поверила!
– Я машинально замок закрыл, – извиняющимся тоном ответил капитан. – Сам не заметил. Запирай всё тщательно, я перенесу вещи.
Он потянулся за чем-то в темноту, и Ингеборга увидела объёмистый армейский рюкзак. Порфирьев забросил его за спину, подхватил её сумку и принялся забираться вверх по лестнице так, будто двигался налегке, а не с одной свободной рукой и кучей багажа. В темноте она не заметила, что он был с рюкзаком, когда встретил её там, за средним люком шлюза. Неудивительно, рюкзак был меньше, чем мощный силуэт капитана, но раз он дал ей свёрток, значит, был и рюкзак, в руках-то у него в тот момент ничего не имелось. Не проще было принести только свёрток, а не тащить ради него на себе целый рюкзак? Или это было сделано для конспирации… Тревожное ощущение… Такое чувство, будто термоядерные взрывы закончились, но война продолжается. Ей всегда казалось, что выживание должно сплотить людей, а выходит как-то по-разному…
Пока Ингеборга один за другим задраивала люки, капитан вернулся уже без рюкзака за спиной и вытащил наверх чемоданы. Оказавшись на поверхности, она увидела свет прожекторов, пробивающийся через забитый пылью и грязным снегопадом ночной мрак едва на пару десятков метров. Завывающий винтами вездеход на воздушной подушке стоял шагах в пятнадцати от бункера, и от входа к его борту вела пробитая в чёрном снегу борозда глубиной в метр. Большего в пыльном мраке разглядеть не удавалось, и девушка оглянулась, ища лучом нашлемного фонаря силуэт капитана, неразличимый в ночной тьме.
– Я должна ехать с вами в кабине… – неуверенно произнесла она. – Мне идти туда?
– Угу, – расплывчатое пятно появилось в свете фонаря, вручную запирая входной люк крышкой. – Рядом с водителем только одно кресло, так что садись туда. Возьмешь меня к себе на колени.
– Вас?! – сделавшая шаг к вездеходу Ингеборга запнулась от неожиданности. – Я вас не удержу…
– Тогда тебе придётся подождать, чтобы я уселся первый, – философски заявил Порфирьев, и его нечёткий силуэт, выпрямившись, снова исчез из вида. – Иди к машине, я за тобой! Под ноги смотри!
Девушка заспешила к вездеходу, стараясь не споткнуться на засыпанных чёрным снегом обугленных древесных обломках. Добравшись до борта машины, она услышала приказ Порфирьева ждать на месте и остановилась. Капитан с чемоданами в руках сошёл с тропы и растворился в темноте. Ингеборга посветила в его сторону и увидела прицеп, стоящий позади вездехода. Похоже, его сварили наскоро, собрав из подручных средств, толстые сварочные швы и мятые борта совсем не походили на заводскую продукцию. В луче фонаря мелькнуло расплывчатое пятно, и чемоданы один за другим полетели куда-то внутрь прицепа. Через несколько секунд Порфирьев оказался рядом и довел её до двери в кабину. Капитан взобрался внутрь, втиснулся в кресло, едва вместившее облачённую в боевое снаряжение мощную фигуру, и затянул за собой Ингеборгу. Он усадил девушку к себе на колени, захлопнул дверь и коротко кивнул водителю:
– Поехали! – После чего посмотрел на неё и насупился: – Ты соврала подругам насчет пятидесяти семи килограмм. Тут под семьдесят!
– Я же в скафандре… – невольно ужаснулась Ингеборга. – Он десять килограмм весит!
– Ну-ну, – без тени доверия ответил Порфирьев. – Учти, если отсидишь мне ноги, будем меняться.
– Я… – Ингеборга с неподдельным страхом представила, что будет, если ей на колени усядется здоровенный мужичина в снаряжении, общим весом килограмм за сто двадцать. – Я на подлокотник пересяду… я помещусь, если пригнуться…
– Сиди уже, – капитан издал тихий рык, видимо, являющийся негромким смехом. – Володя, тут левее на два градуса! Сейчас будет большой валун, в прошлый раз мы его справа объезжали.
Вездеход натужно взвыл и пополз сквозь непроглядный мрак, забитый пылью и сыплющимся с небес бесконечным потоком чёрного снега. Вскоре налетел буран, видимость упала метров до пяти, и скорость снизилась. Ингеборга посмотрела на хронометр скафандра. Два тридцать ночи. До интоксикации мужчинам остаётся шесть часов. Полноценная процедура купирования последствий передозировки – это час биорегенерации. В «Подземстрое» три биорегенератора, значит, в идеале требуется пять часов. Вряд ли они успеют добраться до убежища за час. Но можно применить ускоренную процедуру, она вдвое короче. Это позволит ликвидировать наиболее угрожающие факторы интоксикации и избежать необратимых последствий. А после провести пациентам полноценный курс лечения. То есть на первое время требуется тринадцать получасовых биорегенераций, при наличии трёх устройств это два с половиной часа. Если они смогут доехать до «Подземстроя» за три часа, то в запасе будет ещё тридцать минут. В общем, времени хватает.
Но всё оказалось совсем иначе. Донельзя перегруженный вездеход еле полз через непрекращающийся буран, надрывая двигатель, и водитель всё чаще кивал Порфирьеву на индикаторную панель приборного интерфейса. Ингеборга пыталась проследить его взгляд, но понять, какой именно из множества пестрящих красными значениями индикаторов он имеет в виду, не могла. Все данные били тревогу, свидетельствуя об опасной перегрузке, и скорость, едва превышающая отметку в двадцать километров в час, говорила сама за себя. За два часа удалось пройти чуть более половины пути, и кто-то в ближнем эфире спросил, можно ли ехать быстрее.
– Если прибавим скорость – сожжём движку, – ответил водитель. Он напряжённо всматривался в лобовое стекло, то и дело переводя взгляд на приборы.
Все понимали, что чем меньше скорость, тем меньше времени остаётся до интоксикации, причём не только мужчинам, но и всем остальным. Давиду вновь стало плохо, и Дилара занервничала, пытаясь скрыть беспомощность за тщетной возней с ребёнком. Помочь затянутому в обрезки скафандра сыну она не могла ничем, и лишними движениями только усиливала ужасную тесноту в пассажирском отсеке, до отказа набитом сидящими друг на друге людьми. Вскоре стало плохо человеку, которого мужчины обнаружили на складах Росрезерва. Он жаловался на пугающе сильную тахикардию, потом ему свело судорогой голень, и он мучительно взвыл, не имея возможности распрямить ногу в жуткой тесноте. Кто-то выключил ему микрофон, но через окошко кабинной перегородки было видно, как несчастный трясётся всем телом. Через какое-то время он потерял самообладание от боли и начал рваться прочь из машины, его сдавили отовсюду, лишая возможности дёргаться, и человек потерял сознание. Кто-то, сидящий то ли рядом с ним, то ли прямо на нём, проверил датчик биомониторинга и сказал, что несчастный ещё жив. Это немного разрядило обстановку, и жалующийся на тяжесть в груди Давид забылся тяжёлым сном. Следом уснул муж Дилары, его постоянный сухой кашель-кряхтенье прекратился, и в ближнем эфире остался лишь густой треск помех. Ингеборга убрала громкость до минимума, треск превратился в убаюкивающее шипение, и она в очередной раз постаралась сменить позу.
– Что на этот раз? – недовольно прорычал Порфирьев напрямую, вне ближнего эфира.
– Я подвинуться хотела, – обиженно ответила девушка. – Чтобы вам ноги не отсидеть.
Вместо ответа капитан сгрёб её в охапку, устроил на себе по одному ему понятному принципу и велел сидеть так. «Так» оказалось полулежа на его груди, окно в кабинной перегородке из этого положения было уже не увидеть, взгляд упирался в плечо водителя, и Ингеборга закрыла глаза.
– Может, срежем? – тревожные интонации в голосе водителя заставили её проснуться.
– Мы там не ездили, – с сомнением ответил Порфирьев. – Хрен его знает, что там! Если завязнем, то энергии уже ни на что не хватит!
– Аккумулятор опустеет через километр! – возразил водитель. – А осталось ещё два! Пешком придется идти! Этот мудак из РВСН не поверит, что мы привезли ему всю эту хрень!