3. Как если бы было недостаточно всего перечисленного, вдобавок всегда утверждалось, что евреи были избраны Богом для этой миссии – усовершенствования мира. Эта доктрина богоизбранности евреев была и остается одной из важнейших причин антисемитизма.
4. Вследствие своей приверженности иудаизму евреи почти в каждом обществе достигают более высокого качества жизни, чем их нееврейские соседи. Это более высокое качество жизни выражается в ряде аспектов. Приведем лишь некоторые из них: евреи почти всегда были лучше образованы; семейная жизнь евреев обычно гораздо более прочна; евреи всегда помогали друг другу значительно больше, чем их нееврейские соседи помогали друг другу; и для евреев всегда было много менее характерным напиваться пьяными, бить жен, бросать детей и т. п. В результате всего этого качество жизни еврея, пусть даже и в крайней бедности, была выше, чем у не еврея, занимающего сравнимое положение в том же обществе.
Это более высокое качество жизни евреев, всегда бросало вызов не евреям и провоцировало глубокую ненависть и враждебность».
В этом объяснении, во многом спорном, можно выделить общую и специальную части. По ходу цитаты
1. это – партикуляризм, пересекающийся с теорией Лурье;
2. «община апостолов» Фридлендера;
3. доктрина еврейской богоизбранности;
4. зависть, вызванная тем, что евреи «лучше живут».
Несомненно, что каждый из этих факторов, в свое время и в своем месте, вносил существенный вклад в создание питательной среды для волны ненависти к ним. Но эти факторы поддерживали уже возникший феномен, а не вызывали его из небытия. Самый простой пример. Советские евреи были почти поголовно не религиозны и потому не «жили по своей собственной всеобъемлющей системе законов» (1). Они же не вели себя как «община апостолов» (2) и не могли восприниматься как таковая нерелигиозным большинством окружающих народов. Да и в Западной Европе, вплоть до прихода Гитлера к власти, задававшие тон практически не религиозные евреи и реформистские «немцы и французы Моисеева закона» не занимались явно религиозно-просветительской деятельностью. Далее, доктрины богоизбранности (3) существовали и существуют и у других народов, причем часто в гораздо более агрессивной форме. Наконец, в ряде стран в течение длительных периодов способность евреев достигать лучшего качества жизни (4) никак не могла найти какого-либо проявления, способного вызвать зависть не евреев; столь низок был статус еврея, что и речи быть не могло о сопоставлении с «не евреем, занимающим сравнимое положение в том же обществе». Таким образом, специальную часть объяснения Прагера и Телушкина нельзя считать адекватным указанием причин устойчивого негатива в отношении евреев.
Остается общая часть объяснения. Но объяснение это почти тавтологично: евреев не любят потому, что… они евреи. Если в качестве причины смерти пациента указать тот факт, что человек вообще смертен, то это, конечно, будет правильно, но не для медицинского заключения о смерти. Этого никогда не было достаточно ни для философов, ни для духовенства, ни для общества в целом, и приходилось измышлять многие другие, гораздо более впечатляющие объяснения-обвинения (которые, однако, имели тот недостаток, что были химеричны).
Сказанное не должно умалять значение фактора вызова, бросаемого самим существованием евреев как евреев, в формировании отношения к ним на всех землях провинций Великой Империи. Этот вопрос заслуживает несколько более подробного рассмотрения.
Ввиду столь важной роли «еврейского вызова» в восприятии окружающих народов этот фактор вызова можно было бы связать с приверженностью евреев иудаизму в смысле Прагера и Телушкина. Тогда возникает искушение объявить иудаизм и утверждаемую им миссию евреев быть «светом для народов» основной причиной конфликта евреев и местных народов, (что и делают эти авторы). Однако, как говорилось выше, таким объяснением удовлетвориться нельзя, а можно лишь считать его указанием на саму еврейскую идентификацию как на изначальную и общую причину конфликта, оставляющим открытым вопрос о его непосредственной причине.
Дело в том, что евреи и иудаизм воспринимались (и воспринимаются) как вызов не из-за каких-то знаний о них, по схеме «евреи желают, чтобы мы верили в то-то и то-то, поступали так-то и так-то и стали такими-то и такими-то, а мы этого не желаем». Евреи же не только не бросали подобного вызова, но и не укладывались даже в какую-либо рациональную модель по схеме «они преследуют такие-то цели, которые для нас неприемлемы». Поэтому такие цели приходилось измышлять и отсюда иррациональная конспирология, например теория жидо-масонского заговора и подобные ей. Восприятие евреев как вызова связано не с наличием, а с отсутствием положительного знания о том, что такое евреи. Эмпирические данные, наоборот, говорили о не агрессивности их, способности евреев к компромиссам, их гибкости в ряде вопросов, их желании жить в мире со всеми народами и отсутствии у них чего-либо похожего на стремление или мечту сделать всех евреями. Принятие и поддержка евреями идей Просвещения также не вписывались в представление об их не рассуждающем догматизме.
Итак, причину следует искать во впечатлениях, получаемых всеми, кто живет бок о бок с евреями, от своих соседей (прямо или опосредованно), и в психологическом расположении этих народов, обуславливающем их реакцию на эти впечатления.
Займемся в ходе нашего расследования очередным критическим анализом таких сущностей (если угодно, псевдосущностей, квазисущностей, или понятий), как нация, государство, национал-государство, и сопутствующих им идеологий – в частности, партикуляризмом и национализмом.
Эндрю Винсент обращает внимание на то, что смещение в сторону партикуляризма идет в обществе во всех аспектах и на всех уровнях самосознания – от обыденного до международно-правового и мировоззренческого. (Vincent А. 2002. Nationalism and Particularity. Cambridge Univ. Press). Ключевым понятием здесь оказывается концепт нации и соответствующая ему форма ощущения партикулярности – национализм. Поль Валери замечал: «Занятно, что представления о нациях… антропоморфны. Считается, что у нации есть суверенитет и собственность. Нация владеет, покупает, продает, пытается жить и процветать за чужой счет; нация ревнива, горда, богата и бедна; она не одобряет других; у нее есть друзья и враги. Короче, нация – это личность, и по укоренившейся привычке все крайне упрощать, мы приписываем нациям чувства, права, обязанности, добродетели и пороки, волю и ответственность». Валери правильно замечает, что идея нации паразитирует на риторике индивидуальности и идентичности, на понятиях неделимости, общих целей и интересов, совместного действия, на кастовой взаимовыручке и поддержке.
Эта риторика в самом начале распространения вируса сепаратизма была инкорпорирована в теорию государства через концепции суверенитета и «юридического лица» (legal personality). С использованием категории нации появилась возможность обсуждать «индивидуальность государства» (individuality of the state) просто потому, что «понятия государства и суверенитета» заполняют «пустоту понятия нации» (vacuity of the nation). «Национализм, несмотря на все его высокопарные разглагольствования об идентичности, не располагает языком для выражения этой идентичности, кроме рутинных разговоров о суверенитете. Без этого дискурса вокруг суверенитета он был бы банкротом». (Vincent А. 2002. Nationalism and Particularity. Cambridge Univ. Press).
Понятие «суверенитет» – стало центральным для ранней теории государства. Насыщение его содержания связано с первым систематическим развитием понятия государства в юридической и политической теории и практике. В то же время суверенитет утверждает единство тех, кто имеет представительство в данном субъекте власти, и это единство противопоставляется в качестве партикулярности всему, что существует вовне, то есть множеству других государств и самой Великой Империи в целом.
Вирус партикуляризма вызывает более сильные болезни: сепаратизм и национализм. Он порождает раскол, но при этом он сам непоследователен и концептуально сомнителен.
Теперь мы с вами подвергнем вивисекции понятие коллективного самоопределения. Кто имеет право самоопределяться, и на каком основании? Дэвид Копп, ссылаясь на Дж. Ст. Милля, рассуждает следующим образом: «Я исхожу из того, что справедливость требует, чтобы государства управлялись демократически… В частности, на этом основан мой тезис о том, что общества с территорией и устойчивым стремлением к самоуправлению имеют право оформить себя в качестве государств… Но я также полагаю, что в плюралистическом обществе принцип, согласно которому «нации» и культурно однородные группы имеют право на самоопределение, становится антидемократичным». (The Morality of Nationalism 1997, Oxford).
Придумывая «нацию» и отрывая под эту вывеску куски от Империи, сепаратисты рвали на части единое государство, преследуя собственные корыстные цели. Каков путь развития предопределяла их идеология?
На эту тему есть остроумные рассуждения Шмиттера. Он конструирует четыре идеальных типа комбинирования территориальных и функциональных участников, называя их госфедерация, конфедерация, консорциум и кондоминиум. Если рассматривать эти понятия в ключе нашего расследования, то аналогии будут таковыми. Конфедерация – Великая Империя до жесткой централизации, госфедерация – она же после централизации, консорциум – объединение государств появившихся после распада Империи. А вот что такое кондоминиум?
Шмиттер полагает, что европейская интеграция, происходящая сейчас, скорее всего, приведет к возникновению кондоминиума. «В этом конструкте состав территориальных участников будет переменным, сами они – непредсказуемо изменяющимися эгалитарными, дифференцированными, обратимыми. А функциональные участники – переменными, рассеянными, поделенными между несколькими другими участниками на доли частично совпадающими. Перемены в этой постоянно трансформирующейся структуре будут происходить оппортунистически, т. е. по направлениям, полагающим в каждый данный момент политически возможными различные политидентичности. (Примером подобного «события» может служить недавнее принятие в Евросоюз 10 новых членов.) В итоге идентичность и самоутверждение примут форму, какую они имели в средневековье». Вот так! Значит в средневековье сразу же после развала Великой Империи, по Шмиттеру форма общего проживания была кондоминиум. «Кондоминиум» – беспрецедентная форма. Кондоминиум – это спонтанная реальность.