Отношение ко времени в тот период, это вообще как отношение ко всему тому, что мы с вами сейчас понять не можем. Самый простой пример. Земля. Очень рискованно понимание отношения к земле в период Раннего средневековья как к частной собственности, предполагающей существование отношения субъекта к объекту и свободного распоряжения последним. Земля, в отличие от движимого имущества, не являлась объектом неограниченных отчуждений и иных имущественных сделок. Между человеком, вернее, человеческой группой, и земельным владением существовала гораздо более тесная, по сути, неразрывная связь.
В усадьбе землевладельца заключалась модель Вселенной. Даже скорее не в усадьбе, а в защищенном пространстве, в укрепрайоне, где стоял стан воина. Это хорошо видно из скандинавской мифологии, сохранившей многие черты верований и представлений, некогда общих всем народам. Мир людей – Мидгард, буквально – «срединная усадьба», «средняя защита» мирового пространства. Мидгард окружен враждебным людям миром чудовищ и великанов – это Утгард (Utgarur), «то, что расположено за оградой двора», остающаяся хаотичной часть мира. Контраст Мидгарда и Утгарда находит параллель в противопоставлении в скандинавском праве двух категорий земель – «в пределах ограды» (innangardz) и «за оградой» (utangardz). Этим контрастом охватывались как основное правоотношение (индивидуальное и коллективное землевладение), так и коренные представления о космосе: мир человеческий – усадьбу, крестьянский двор, имеющий полную аналогию и вместе с тем возвышающую санкцию в Асгарде – ограде Богов-асов, со всех сторон обступает неизведанный, темный мир страхов и опасностей. Любопытно, что и реальные поселения мыслились в виде центров, на периферии которых располагался остальной мир. Все имело свой строгий порядок в том обществе.
Упорядоченность мира распространялась и на политическую жизнь. Государство уподобляли организму, а граждан – его членам (Иоанн Сольсберийский). Органическое единство политического тела требовало сотрудничества и взаимодействия всех составляющих его каст и сословий. Раздоры и борьба между ними грозили, с точки зрения мыслителей, средневековья целостности всего миропорядка.
Историками не раз высказывалась мысль, что люди эпохи средних веков были лишены эстетического чувства по отношению к природе и не умели ею любоваться; человек не был способен воспринимать природу ради только одних ее красот, и она не являлась предметом его созерцания. Ссылаются на рассказ о Бернарде Клервосском, который за целый день пути вдоль Женевского озера не заметил его, настолько внутренне углубление в мысль о Боге отвлекало средневекового человека от окружающего земного мира.
А. Бизе полагает, что в этот период чувство природы действительно было менее интенсивным, чем в Новое время, люди были мало склонны к личным наблюдениям над внешним миром, скорее давая волю фантазии. Напротив, символическое удвоение мира чрезвычайно его усложняло, и каждое явление можно и нужно было по-разному истолковывать и понимать, видеть за его зримой оболочкой еще и сущность, скрытую от физического взора. Мир символов был неисчерпаем. Объединяя в одну историческую картину летопись своего монастыря и движение рода человеческого от момента его сотворения вплоть до грядущего конца света, хронисты проявляли не одну лишь ограниченность кругозора, но и нечто противоположное – стремление осмыслить частные явления в свете всемирной истории. В самом начале партикуляризм средневекового сознания был неразрывно связан с его универсализмом.
С переходом к жесткой централизации все отношения начали строиться по вертикали, все существа начали располагаться на разных уровнях совершенства в зависимости от близости к Божеству сидящему там на троне. Духовенство объявило небесную иерархию, а равно и земную, распределив функции между ангелами и людьми и установило священные ранги на небе и на земле. Ангельская иерархия Серафимов, Херувимов и Престолов, Господств, Сил и Властей, Начал, Архангелов и Ангелов представляла собой прообраз земной иерархии самого духовенства и светских сеньоров и вассалов. Этому социальному миру небес и земли соответствовало и общее устройство Вселенной.
Символом новой парадигмы единого Бога-Отца или Богини-Матери, под рукой которого сидит Монарх, становится собор, структура которого мыслилась во всем подобной космическому порядку; обозрение его внутреннего плана, купола, алтаря, приделов должно было дать полное представление об устройстве мира. Каждая его деталь, как и планировка в целом, была исполнена символического смысла.
Молящийся в храме созерцал красоту и гармонию божественного творения. Устройство государева дворца также было связано с концепцией божественного космоса; небеса рисовались воображению в виде крепости.
В века, когда неграмотные массы населения были далеки от мышления словесными абстракциями, символизм архитектурных образов являлся естественным способом осознания мирового устройства, и эти образы воплощали религиозно-политическую мысль. Порталы соборов и церквей, триумфальные арки, входы во дворцы воспринимались как «небесные врата», а сами эти величественные здания – как «град Божий». Обратите внимание уже не дом Собраний, где двери открыты для всех.
Средневековая Вера до разделения религий – «открытая», миссионерская Вера. Части пространства различались по степени своей сакральности. Священные места – капища, храмы, часовни, распятия на перекрестках больших дорог – находились под божественным покровительством, и преступления, в них или близ них совершенные, карались особенно сурово.
Но место могло быть не только более или менее священным, – подобно человеку, оно могло обладать благородством, пользоваться привилегией. Как люди делились на знатных, свободных и зависимых, так и земельные владения приобретали подобную же юридическую квалификацию и даже были способны облагораживать своих обладателей. Пребывание на «свободной» земле облегчало положение или изменяло статус любого члена общества. Таким образом, место пользовалось правом так же, как и человек.
Общество, государство, империя состояли из людей и земель. В эпоху средневековья подверглось известной перестройке и представление о соотношении локального микромирка и всего мира. Большинство населения по-прежнему жило в относительной изоляции, но, тем не менее, и большой мир уже включался в сознание человека.
Символизм «удваивал» этот мир, придавая пространству новое, дополнительное измерение, невидимое глазу, но постигаемое посредством целой серии интерпретаций. Эти многосмысленные толкования отправлялись от слов святого Павла: «Буква убивает, дух оживляет». Соответственно каждый текст истолковывался как буквально, так и духовно или мистически, причем мистическое толкование в свою очередь имело три смысла. Таким образом, текст в общей сложности получал четыре интерпретации. Во-первых, его следовало понимать с фактической стороны («историческое» толкование). Во-вторых, тот же факт рассматривался в качестве аналога иного события. Так, события, описываемые в Ветхом Завете, наряду со своим непосредственным смыслом имели и другой – завуалированный аллегорический, указывающий на события, о которых повествует Новый Завет («аллегорическое» толкование). Например, библейский рассказ о продаже Иосифа братьями, о его заключении в темницу и последовавшем возвышении следовало понимать как аллегорию преданного и покинутого учениками Христа, осужденного, распятого и вышедшего из гроба после Воскресения. В-третьих, давалось нравоучительное толкование: данное событие рассматривалось как моральный образец поведения («тропологическое» толкование). Добрый самаритянин, оказавший помощь жертве разбойников, и непокорный Авессалом – примеры, служившие для наставления. В-четвертых, в событии раскрывалась сакраментальная истина («анагогическое», то есть возвышенное, толкование). Отдых седьмого дня, предписанный законом Моисеевым, интерпретировался как вечное отдохновение в небесном покое. Идею этих интерпретаций выражал стих: Littera gesta docet, quid credes allegoria, Moralis quod agas, quo tendas, anagogia. («Буквальный смысл учит о происшедшем; о том, во что ты веруешь, учит аллегория; мораль наставляет, как поступать; твои же стремления открывает анагогия».)
Уподобляя человеческую душу строению, Храбан Мавр писал, что «история», то есть буквальное понимание, составляет фундамент, тогда как три других толкования образуют стены, крышу и внутреннее убранство здания.
Одно и то же понятие могло быть истолковано по всем четырем смыслам. Иерусалим в буквальном значении – земной город; в аллегорическом – церковь; в тропологическом – праведная душа; в апагогическом – небесная родина. Будучи последовательно интерпретирован, Ветхий Завет оказывался весь целиком сведенным к единому смыслу – к возвещению неминуемого Рождества Христова и Его подвига спасения.
Данте в письме к Кан Гранде делла Скала утверждал, что его «Комедию» следует подвергнуть «многосмысленному» толкованию, «ибо одно дело – смысл, который несет буква, другое – смысл, который несут вещи, обозначенные буквой». Иллюстрируя этот способ интерпретации, он приводит отрывок из «Книги псалмов Давидовых»: «Когда вышел Израиль из Египта, дом Иакова – из народа иноплеменного, Иуда сделался святынею Его, Израиль владением Его».
«Таким образом, – комментировал этот стих Данте, – если мы посмотрим лишь в букву, мы увидим, что речь идет об исходе сынов Израилевых из Египта во времена Моисея; в аллегорическом смысле здесь речь идет о спасении, дарованном нам Христом; моральный смысл открывает переход души от плача и от тягости греха к блаженному состоянию; анагогический – переход святой души от рабства нынешнего разврата к свободе вечной славы. И хотя эти таинственные смыслы называются по-разному, обо всех в целом о них можно говорить как об аллегорических, ибо они отличаются от смысла буквального или исторического».
Человек той эпохи был склонен к смешению духовного и физического планов и проявлял тенденцию толковать идеальное как материальное. Абстракция не мыслилась как таковая, вне ее зримого конкретного воплощения.