Эти идеи оказали глубокое влияние на умы гуманистов эпохи Возрождения, поскольку они удовлетворяли потребность в чисто рассудочном знании и отрицали очевидную для зрелого средневековья необходимость гармонического сочетания разума и веры. Античные «древние мыслители» воспринимались как современники, потому что и были таковыми для тех, кто их изобрел. Не случайно имя Аристотеля фигурирует в характерных для того времени дебатах, как, например, спор об индейцах.
Новый образ мыслей демонстрирует и Никколо Макиавелли флорентиец, создавший образ идеального государя и предложивший его в качестве примера для подражания вниманию Цезаря Борджиа. Преследуя цель поддержания сепаратизма и сохранения единства родины в отдельно взятом регионе, он создал руководство для правителя, основанное на принципах жесткого политического реализма. Правителю, по мысли Макиавелли, не следует считаться ни с чем, кроме своих собственных интересов. Людям ему лучше внушать, скорее, страх, чем любовь, остерегаясь, однако, открытой ненависти. Как это часто бывает, эта маленькая книжечка заняла столь важное место в истории мысли и приобрела стольких последователей главным образом благодаря скандальной неприглядности изложенных в ней идей и выражения духа того времени, когда каждый боролся за себя и против всех.
Довольно краткий период «духовного царствования Иисуса Христа», провозглашенного Савонаролой во Флоренции в 1495–1497 годах, следует рассматривать именно в свете столкновения языческого Возрождения с осознанной перестройщиками необходимостью реформы и новом духе.
В то же время Савонаролу можно рассматривать и как защитника аскетического искусства, как ревнителя чести монашеского старого братства, со всех сторон осаждаемого неоязычеством, с одной стороны, и новыми религиями с другой. Он открыто восставал против нового духовенства. «Приди сюда, бесчестная церковь… роскошь сделала из тебя бесстыдную девку. Ты хуже скота», – возглашал этот неистовый доминиканец с проповеднической кафедры.
Примером разрыва между призванием христианина, как его проповедовали новые пастыри, и обличаемым Савонаролой соблазном «язычества» может служить образ живописца Сандро Боттичелли. В его удивительных полотнах чувствуется конфликт экзальтации старой Веры с новой христианской созерцательностью. Дело даже не в переходе от одного к другому, не в эволюции тематики от мифологических сюжетов (Весна, Венера, Минерва) к исполненным глубокой духовности Мадоннам, более похожим на изображения уже забываемой Нашей Госпожи. Зачастую он поразительным образом совмещает оба начала – например, в «Алтаре святого Варнавы» где святые наделены чертами божеств пантеона старых богов.
Остается отметить, что во времена Савонаролы монастырь Сан-Марко – где сияют фрески Фра Анжелике и откуда нравственная энергия преображения и переформирования распространялась по всей Флоренции, был центром ученых-гуманистов христианской ориентации. Даже когда возродивший славу Платона (а может просто сотворивший Платона) Марселио Фичино, бывший сторонником Савонаролы, в конце концов его оставил, два наиболее типичных представителя флорентийского гуманизма оставались тесно связанными с Сан-Марко: это Анджело Полициано, находившийся под покровительством семьи Медичи, а также юный гений Пико делла Мирандола.
Об этих именах мы уже упоминали.
Однако как не парадоксально именно эти апологеты возрождающегося пантеона старых богов внесли самую большую лепту в становление христианства. Историки любят называть это «христианским возрождением».
Величайшие из гуманистов, то есть преподавателей «гуманитарных наук» (stodiff humanitatis), педагогов по призванию, ясно сознавали опасность нового возрождения старой Веры. Именно поэтому они считали своим долгом дать на этот вызов глубоко христианский, аутентичный ответ, основанный на Евангелии или на Евангелиях, благо как мы знаем, их был не один десяток.
Возьмем для примера лишь две наиболее интересные фигуры того времени, столь тесно связанные друг с другом, что их называли близнецами, хотя они были полной противоположностью: англичанин Томаса Мора и Эразма Роттердамского. Остроумный и глубокомысленный автор «Утопии» сделал, казалось бы, достаточно блестящую карьеру, чтобы по праву наслаждаться благами жизни. Но он, напротив, то уединяется в картезианском монастыре, то всей душой отдается радостям семейной жизни и ученых занятий, а, в конце концов, оставаясь во всем верным себе, спокойно и твердо восходит на эшафот, куда его приводит представление о верности отечеству, королю и Великой Империи, изображенной им в своей книге.
Фигура другого возвышается над североевропейскими гуманистами, и не только благодаря его влиянию на германскую и швейцарскую реформации – это Эразм Роттердамский. Хотя непосредственное влияние Эразма на Лютера и Кальвина было меньшим, чем можно было ожидать, многие другие реформаторы (такие как Цвингли и Букер) находились под глубоким его обаянием. Поэтому представляется необходимым подробно остановиться на его значительном вкладе в мысль Реформации.
Эразма нельзя считать представителем всего гуманизма, как это делают некоторые ученые. Наиболее влиятельным гуманистическим произведением, распространенным в Европе в первые десятилетия шестнадцатого века, была работа Эразма «Руководство христианского солдата». Она выдержала 23 переиздания. Успех Эразма показал также важность книгопечатания как средства распространения новых радикальных идей – ни Цвингли, ни Лютер не прошли мимо этого момента, когда настала их очередь проповедовать такие идеи. «Руководство» выдвигало привлекательный тезис о том, что современную церковь и общество можно реформировать коллективным «возвращением» к творениям Отцов Церкви. Эразм воспринимал свое произведение как руководство к пониманию Святого писания для мирян и снабдил его простым, но ученым изложением «философии Христа». Эта «философия» является, на самом деле, формой пропагандистского нравоучения. Новый Завет учит знанию о добре и зле, чтобы его читатели могли отвергнуть последнее и возлюбить первое. Новый Завет является «законом Христа», к соблюдению которого призываются христиане. Христос является примером, которому христиане должны подражать. Ряд вопросов представляют особую важность. Во-первых, Эразм считает, что будущая жизненность христианства будет основываться на мирянах, а не на духовенстве. Духовенство рассматривается в качестве учителей, в чьи обязанности входит поднятие мирян до своего собственного уровня понимания. В книге Эразма нет места каким-либо особым законам, которые бы давали духовенству постоянное превосходство над мирянами. Во-вторых, сильный акцент, который Эразм делает на «внутреннюю религию», проводит мысль о независимости христианства от церкви, – ее обрядов, священников и институтов. Зачем исповедоваться в своих грехах другому человеку, говорит Эразм, лишь потому, что он священник, когда можно исповедаться Самому Богу? Религия – это дело сердца и ума каждого отдельного человека, это внутреннее состояние. Эразм подчеркнуто избегает упоминания таинств. Аналогичным образом, он отрицает взгляд на «религиозную жизнь» (другими словами – монашество) как на высшее проявление жизни: мирянин, так же верен своему призванию, как и любой монах. Революционный характер «Руководства» заключается в дерзком предположении о том, что религия должна быть доступна всем, чтобы все могли вернуться к истокам и утолить свою жажду из источника чистой и живой воды веры, а не пить из мутных и застоявшихся прудов религии позднего средневековья.
Эразм, однако, осознавал, что на предлагаемом им пути имеются серьезные препятствия, и предложил ряд способов их преодоления. Во-первых, Новый Завет нужно было изучать на языке оригинала, а не в неточном переводе Вульгаты. Это требовало двух инструментов, которых в то время не существовало: соответствующей филологической компетентности для работы с греческим текстом и прямого доступа к самому тексту.
Первый инструмент был найден, когда Эразм обнаружил заметки Лоренцо Валлы о греческом тексте Нового Завета, о чем мы уже писали выше. Эти заметки хранились в архиве местного монастыря и были найдены и опубликованы Эразмом или написаны им самим. Второй инструмент был найден после издания Эразмом первого печатного Нового Завета на греческом языке, который сошел с печатных станков Фробена в Базеле. Эразм, как он говорил, пользовался всего лишь четырьмя рукописями большей части Нового Завета и лишь одной рукописью заключительной Книги – Откровения. Так случилось, что в этой рукописи отсутствовали пять стихов, которые Эразм вынужден был перевести на греческий с латыни. Тем не менее, это издание было значимой литературной вехой, и в то время считалось только ЛИТЕРАТУРНОЙ вехой. Богословы впервые получили возможность сравнить «оригинал греческого текста» с более поздним латинским переводом Вульгаты.
Основываясь на «открытой им» работе Лоренцо Валлы, Эразм показал, что ряд мест перевода Вульгаты является неоправданным. Так как ряд средневековых церковных обрядов и верований основывался на этих текстах, утверждения Эразма были восприняты с восторгом – реформаторами, которые тут же и предложили отменить их. Новый перевод Нового Завета, сделанный Эразмом, поставил всю эту систему мистических таинств под сомнение. Известный английский ученый Томас Линакр, который оставил медицинскую практику, чтобы стать священником, сказал следующие слова после первого прочтения Евангелия в греческом оригинале: «Либо это не Евангелие, либо мы не христиане».
Эразму, как и другим христианским гуманистам, читателям Плутарха и его «античных» коллег, в особенности «Жизнеописаний знаменитых мужей», была весьма близка идея некой духовной элиты, которая достойна поклонения, но при этом играет решающую роль в ответственном деле обучения, управления и наставления в истине.
На вызов, брошенный попыткой возрождения старой Веры и старого пантеона Богов, христианский гуманизм отвечает обращением к самому главному. Этот гуманизм возрождает Христа в том виде, в каком он нужен Реформации. Но такие люди как Эразм Роттердамский и его сподвижники терпят крах: протестантская Реформа с негодованием отвергает их и осуждает как пособников старой Веры, «содействовавших усвоению обществом языческих культов».