4
Что за славный праздник Рош-га-Шаны! Перед ним каждый уважающий себя иудей должен совершить омовение в «микве» — специально оборудованной купальне с дождевой или же проточной водой. Ибо сказано: сила Бога Яхве в воде, чудеса Он творил на воде, и вода очищает тело от всего непристойного. Обнажившись полностью, сняв даже кольца и серьги, человек поначалу просто моется, а уже потом совершает ритуальное погружение (твилу), не переставая читать священные тексты, каясь за содеянные грехи: «Прости нас, о Отец наш, ибо мы согрешили; помилуй нас, о Царь наш, ибо мы нарушили Твой завет; ибо Ты прощаешь и милуешь. Благослови Ты, Господь, милостивый и всепрощающий!»
Празднично одетые, собираются верующие в синагоге. На мужчинах — талиты — покрывала из белой материи с горизонтальными полосами синего или чёрного цвета по краю, а на всех четырёх углах — кисти; голову и левую руку украшают тфиллины — чёрные коробочки, содержащие свитки с извлечениями из Второзакония и Исхода. После богослужения все выходят на берег реки, чтобы вытряхнуть из карманов и пустить по течению крошки, мусор, а по сути — скверные остатки старого года, очень надеясь оказаться в Новом налегке, без вчерашних горестей и страданий. Очищению помогают радостные гимны — вроде «йигдаля» — «Величие и слава Бога, дающего жизнь, безграничны!..» Из домов выбрасывается залежавшийся хлам. А собравшись за праздничным столом, люди распевают «Шолом Алейхем!» — «Мир вам, ангелы-служители!» и едят новогоднюю пищу, содержащую мёд — яблоки с мёдом, торты и пирожные...
Ночь накануне Рош-га-Шаны Ирма провела не смыкая глаз, — в думах о своём положении. Ведь она не знала, что замыслил Иосиф, и вторые сутки после возвращения мужа в Итиль продолжала томиться в неизвестности. Наконец решила, что единственный способ выяснить причину царской немилости — подойти к супругу во время ташлиха — церемонии очищения у реки.
В семь утра протрубили в бараний рог (шофар). Разодетую и причёсанную, понесли государыню в паланкине к синагоге. Боковой лестницей поднялась она на специальный балкон: женщинам в храме надлежало стоять отдельно от мужчин. Сверху было хорошо и видно, и слышно: множество талитов и тфиллинов, бронзовые меноры — семи- и девятисвечники, освещавшие всё убранство святого дома, в глубине — ковчег — шкаф, прикреплённый к восточной стене, над которым — две дощечки с первыми словами из десяти Заповедей и предупреждение: «Знай, перед Кем ты стоишь!» Появился рабби Ицхак — величавый и просветлённый. Вместе с помощником он направился к самому ковчегу и торжественно извлёк изнутри свиток Торы. Повернувшись, Коген понёс его к центру синагоги, а присутствующие мужчины наклонялись вперёд, чтоб дотронуться до Святого Писания кончиками кистей, украшавших талиты. На центральной площадке храма — бимс — свиток водрузили на высокую деревянную подставку, и тогда началось чтение на древнееврейском и негромкое песнопение — рабби исполнял ведущие партии сильным, низким голосом, хор за ним подтягивал... Ирма плохо знала иврит, несмотря на экзамен, сданный ею семнадцать лет назад раввинам — при принятии иудаизма, и поэтому слушала вполуха. И вообще православное богослужение в церкви Святой Софии на её родине, в городе Магасе, нравилось ей гораздо больше. Впечатления детства самые сильные, и однажды, поразившись красоте христианского собора, золотым окладам икон, дорогим одеяниям священников и многоголосию хора, дочь аланского царя Негулая не могла в дальнейшем себя заставить восхищаться и точно так же трепетать в синагоге. Да ещё предстоящий разговор с Иосифом отвлекал её мысли. Ирма видела супруга с балкона — он стоял сразу перед любимой, в чёрной шапочке-капели и с тфиллином на лбу, чуть заметно раскачиваясь в такт молитвам. Да, она любила его — ласкового, мягкого, иногда — упрямого и крикливого, чересчур наивного для правителя целого народа, склонного к депрессии, а потом к необузданному веселью, но неглупого и незлого. Близость к этому человеку сделалась привычкой. Ссорились они редко. Почему же теперь в их семейной жизни больше нет согласия? Что за план зародился в этой круглой воловьей голове с большими залысинами? Как узнать?
— Ваше величество, — прошептала рядом Тамара, — вы заметили, где стоит его высочество цесаревич Давид?
Государыня вздрогнула и глазами пробежала по прихожанам. С той поры как её отпрыску минуло тринадцать и его приняли в «миньян» — иудейскую общину, вызвав при этом громогласно читать в синагоге отрывок из Торы, он всегда стоял по левую руку от отца. Но сегодня на этом месте находился сафир. Боже! Их наследника задвинули в третий ряд, где положено было молиться мальчикам из вельможных семей, но никак не царского рода! Скверный, скверный знак. Гнев монарха — и на ней, и на детях. Что же будет дальше?
— Я хочу на воздух, — побелевшими от испуга губами еле слышно произнесла царица, — проводи меня.
— Ваше величество, что подумают люди? Служба ещё не окончена.
— Нс имеет значения. У меня закружилась голова. Ног под собой не чую.
— Врачевателя не позвать ли?
— Нет, оставь, не надо. Делай, как сказала.
Во дворе синагоги целая толпа женщин, не попавших внутрь, пала перед вышедшей супругой каган-бека на колени. Та прошла мимо бледная, никого не отметив взглядом, и направилась к своему паланкину. Села на подушки и кивнула Тамаре — чтобы первая фрейлина примостилась напротив.
— Что ты думаешь обо всём об этом? — Ирма уже взяла себя в руки, и в её интонациях не сквозила прежняя крайняя растерянность.
— Я в недоумении, ваше величество.
— Не юли, Тамара, — и она взяла хо-мефеин за округлый подбородок; яркое пятно у той на щеке сделалось бордовым. — Что тебе известно?
— Только то, что его величество волю свою объявит на Йом Кипур — в Судный день.
— Неужели развод?
— Мне сие неведомо.
Тёмные глаза дочки Негулая не по-доброму сузились. Отпустив подбородок товарки, безразлично осведомилась:
— Ты поедешь со мной в изгнание? Принуждать не хочу, мы с тобой подруги...
— Ваше величество! — с жаром закивала Тамара. — Вы же знаете: с вами хоть на край света, несмотря ни на что!
— Хорошо, посмотрим... — и велела слугам: — Возвращаемся в Сарашен. Живо, живо.
Фрейлина спросила смущённо:
— А ташлих? На Итиль-реке? Вы желали обратиться к его величеству и вернуть его благорасположение...
— Думаю, что поздно. Он уже решился на что-то. И меня к нему теперь просто не подпустят. Хватит унижений при всех! — а затем, помолчав, добавила: — Бедный, бедный Иосиф. Он не мне роет яму, но себе. Ах, его финал будет очень жалок!..
Десять дней провела царица, затворившись в своих покоях. В одиночестве голодала перед Йом Кипуром и молила Господа отпустить ей грехи; а грехов было много — неуёмная страсть к охоте, невоздержанность в пище и любовь к пустым разговорам; вспомнила, как норой била слуг за невинные их проступки, а одну из девушек выдала насильно за богатого старика, просто по своей прихоти, из какого-то дурацкого озорства... «Впрочем, у меня главный грех — отречение от христианской веры, — размышляла она со скорбью. — Ибо Иисус — Мессия, о приходе которого говорится всеми библейскими пророками, но когда Он явился, иудеи не признали Его и распяли; и тогда Божественное проклятие пало на их несчастные головы, разбросало по свету, обрекло на муки непонимания... Вместе с ними разделила проклятие и я, выйдя за Иосифа. И немилость мужа — не знамение ли свыше? Шанс вернуться в лоно истинного Учения? Может, надо радоваться сему?» Но душа томилась, неизвестность жгла, а из глаз то и дело бежали слёзы.
Чтобы как-то отвлечься, Ирма посетила детей. Младшие царевичи не предчувствовали беды — Элия возился со своей любимой собакой, та его покусывала, но небольно, а Эммануил играл со слугой-наставником в нарды.
— Что-то вы больно веселы сегодня, — упрекнула их мать. Перед Йом Кипуром надо быть в печали и думать о Боге.
— Мы стараемся, ваше величество, — поклонился средний из сыновей, — но играть в нарды позволено даже на Шабат — в субботу. Рабби разрешает.
Государыня согласилась молча.
А Давида она действительно нашла угнетённым, грустным, он смотрел на неё затравленно, хмурил брови.
— Матушка, скажите, отчего отец сердится на нас? — обратился к ней старший.
— Я не знаю, мой золотой, — отвечала со вздохом правительница Хазарии. — Он не допускает меня к себе. Ты-то его не спрашивал на моление в Рош-га-Шану?
— Не посмел, увы. Мне Наум передал волю государя — встать на новое место, в третий ряд, я и подчинился.
— Да, несладко... Коли он задумал повторный брак, может и тебя лишить права на наследование престола.
Мальчик задрожал, словно от озноба, и с трудом задал жутковатый вопрос:
— Но ведь не убьёт?
Дочка Негулая снисходительно улыбнулась:
— Нет, ну что ты! Он своих детей любит. Не тревожься, глупенький, — и поцеловала его в висок. Но сама подумала: «Ну, а если?.. Нет, не допускаю. У Иосифа смелости не хватит».
Под конец повидала Сарру. Девочке пошёл седьмой год, но она уже знала рунические буквы и могла с трудом читать по-хазарски, а к ивриту пока не подступалась. И служанка-аланка потчевала её народными сказками — о Батразе-воине, огненном колесе Балсага и красавице Дзерассу, превращавшейся в птицу, чтобы воровать волшебные яблоки.
— Мама, маменька! — прыгала малышка, подставляя щёки для поцелуев; волосы её, вьющиеся, светлые, были заплетены в тонкую косичку. — Мне сегодня приснилась лодка, где сидели вы, Тамара, я и все братцы, и мы плыли на вёслах, удаляясь от Сарашена, а на берегу стоял папенька и махал нам рукой, вроде провожая. Мы когда поедем кататься по Итиль-реке?
Ирма обняла дочку, покачала, как новорождённую, и произнесла с болью в голосе:
— Как захочет Бог.
Сарра заглянула родительнице в глаза:
— Вы в печали, маменька? Кто-то вас обидел? Уж не я ли, без умысла на то?
— Нет, конечно, свет моей души. Ты мне доставляешь одни только радости. Может быть, действительно скоро мы поедем.