[68]. Практика войны с первых же дней подтвердила правоту графа Келлера и его сторонников. Однако сколько еще прошло времени, пока тактику лавы стали применять все командиры регулярной кавалерии? Например, Е. Тихоцкий так пишет о бое 10 августа 1914 года у городка Бучач: «…при выходе из ложбины [я] посадил людей и развернул взводы в эшелонный строй. В таком порядке, ведя каждый взвод за взводом, в одну линию, разомкнуто, я шел рысью. Этот новый боевой порядок, введенный в наши уставы после Японской войны, был особенно удобен при атаках на артиллерию и пехоту. Эшелонный строй представлял собой как бы ряд взводных лав, имеющих между собой дистанцию от 30 до 40 шагов»[69].
Труднее всего охарактеризовать деятельность казаков на театре войны. С одной стороны, все современники отмечают, что именно казачьи части отличались высокими боевыми качествами (среди казаков был наименьший процент попавших в плен, и бежали казаки в массовом порядке)[70]. С другой стороны, участники войны отмечают, что как раз казаки отличались высокой склонностью к разбою и мародерству. Л.Н. Войтоловский так вспоминал о летнем периоде Великого отступления 1915 года: «Пьяные полки и дивизии превращаются в банды мародеров и на всем пути устраивают грабежи и погромы. Особенно буйствуют казаки. Не щадя ни пола, ни возраста, они обирают до нитки все деревни и превращают в развалины еврейские местечки»[71].
И то и другое — правда. Дело в том, что казаки рассматривали ведение боевых действий, исходя из сложившихся вековых традиций порубежного воинского сословия. Это был даже чуть ли не целый народ, в течение многих и многих десятилетий оборонявший границы России с южными соседями. На такой войне трофей являлся обыденным делом, а в качестве трофея выступало все имущество врага — от замка до пуговицы. В связи же с тем, что казаки вели себя достаточно независимо от общевойскового командования и пользовались расположением императора, то те меры, что могли быть применены к военнослужащим регулярных войск, не применялись к казакам. Нельзя также забывать, что разложение всегда идет сверху, и если бы высшие чины не отправляли трофеи в тыл вагонами, то и низы не грабили бы мирное население, и наводить порядок в отношении мародерства стало бы значительно легче. Развязанная в конце 1914 года кампания «шпиономании» объявляла «шпионами» как целые местечки, так и народы — например, евреев. Отсюда и соответствующее отношение войск к еврейскому населению. Но разве не сама Ставка развязала эту кампанию? Почему же многие командиры сетовали, что, мол, казаки своим поведением «развращают» регулярные войска? Таким образом, получается эдакий двуликий Янус: отчаянные храбрецы и умелые, считающие плен позором (на фоне двухсот тысяч пленных в месяц тем же летом 1915 года, когда многие сдавались добровольно!), воины и грабители, мародеры, насильник и проч. Ясно одно, что казаки действительно грабили сравнительно больше прочих, однако же и сражались они лучше многих прочих. На наш взгляд, эту дилемму прекрасно разрешает мнение участника войны — казачьего офицера-артиллериста А.А. Прудникова: «Я все же горд сознанием, что я донской казак, и пусть в тылу вешают на нас каких угодно собак, в бою с нами счастлив быть каждый»[72].
Своеобразие внутренних отношений среди казачьих частей неизбежно отражалось и на деятельности казаков в бою. Прежде всего — это система комплектования подразделений на основе землячества и служба многочисленных родственников друг с другом (ведь все казаки призывного возраста находились на фронте). Так, Б.М. Шапошников пишет о казаках (2-й казачий Уральский полк) следующим образом: «…что поражало — это родственные отношения между казаками и офицерами, все это была близкая или отдаленная родня. Так, командир 1-й сотни есаул Астраханцев, командир 1-го взвода хорунжий Астраханцев и вахмистр этой же сотни, также Астраханцев — все родные братья, причем хорунжий по годам был моложе вахмистра. Обращались казаки к офицерам на «ты» с прибавлением только «ваше благородие»… Дисциплина была также своеобразная — родственная»[73].
Как же здесь можно было струсить, если вокруг тебя родственники и друзья детства, земляки? После этого казак уже не смог бы вернуться в родные места. Но даже и без этого — вкоренившаяся в кровь и плоть традиция воинского сословия понуждала казака не допускать того, что мог себе позволить простой пехотинец, конник или кто другой, — струсить, бежать, тем более сдаться в плен. Отсюда стойкость казака в бою (уж если панике поддавались — так все подразделение целиком), и его отношение к главной силе войны кавалериста — коню. Ф.И. Елисеев приводит пример того, как ночью на взвод драгун налетели курды, и в завязавшейся перестрелке двенадцать лошадей были утеряны, а затем найдены казаками-кубанцами. «Трудно предположить, чтобы подобный случай мог быть у казаков. Уже потому, что они сотворены из другого теста, а потому, что у казака лошадь собственная, а не казенная. И, как собственник ее, он бы при нападении курдов шашкой, руками, ногами, зубами отбивался, чтобы не потерять «своей собственности». И он тогда думал бы не о позоре своей сотни или полка, а думал бы, что же скажет на это его отец в станице. Да ведь это позор всей семье! «Сукин сын… бросил своего коня, а сам убежал», — сказал бы его отец. Могло бы это позорным пятном остаться и на его сыне, на его внуке»[74].
Свои воинские качества казаки сохраняли вплоть до выхода России из войны. Недаром в 1917 году, когда разваливались страна и фронт, командование рассчитывало только на казаков и «батальоны смерти». Сошлемся на противника. Осведомительный отдел Главного австро-венгерского командования в начале 1917 года издал руководство «Русская армия, начало 1917 г.», в котором в том числе давались краткие характеристики русским дивизионным подразделениям. Из кавалерии отмечены как «выдающаяся» или «хорошего качества»: 1-я Гвардейская кавалерийская дивизия, 9-я и 14-я кавалерийские дивизии, Сводная кавалерийская дивизия, 6-я Донская казачья дивизия, 1-я Терская казачья дивизия. А 3-я Оренбургская казачья дивизия удостоилась эпитета «Очень хорошая часть. Храбра»[75].
Одним из своеобразных и ранее невиданных в русской армии соединений стала Кавказская Туземная конная дивизия, также называвшаяся «Дикая дивизия». Это подразделение было сформировано из мусульман Кавказа и Средней Азии, в мирное время освобожденных от воинской повинности. То есть эти люди являлись добровольцами. Львиная доля личного состава состояла из горцев, а существенная часть офицеров были русскими, однако военные власти постарались сделать все возможное, чтобы те русские офицеры, что входили в «Дикую дивизию», так или иначе были бы связаны с Кавказом. Например, одним из полков командовал сын наместника на Кавказе генерал-адъютанта графа И.И. Воронцова-Дашкова — полковник И.И. Воронцов-Дашков.
В «Дикой дивизии» служила масса знати из известнейших в России и на Востоке фамилий. Так, в Ингушском полку служил правнук наполеоновского маршала И. Мюрата — принц Наполеон Мюрат. В Дагестанском полку служил сын Л.Н. Толстого граф Михаил Львович Толстой. Кроме того, именно здесь стремились служить представители мусульманской элиты Империи. Характерно, что количество аристократов, желавших вступить в ряды «Дикой дивизии», существенно превышало количество существовавших офицерских вакансий.
Одной из причин образования «Дикой дивизии» стала угроза вступления Османской империи в войну на стороне Германии и Австро-Венгрии. Как известно, пришедшее в результате младотурецкой революции правительство одним из приоритетов своей внешней политики провозгласило создание так называемого «Великого Турана». То есть единого государства всех тюрок Азии. Помимо собственно Турции в состав такого территориального образования должны были войти Иран и те области Российской империи, что были по преимуществу населены мусульманами. Иными словами — от Азербайджана до Татарстана. Следовательно, Сибирь отрезалась от Европейской России и также, рано или поздно, должна была войти в состав «Великого Турана».
Бесспорно, что образование единого тюркского государства, да еще под главенством турок, являлось утопией. Собственно, это провозглашение являлось не более чем декларацией, призванной замаскировать прогерманскую ориентацию младотурецкого правительства и его неудачи в экономической политике государства. Так или иначе, но исключать влияние турок на русское Закавказье было нельзя. Поэтому, чтобы убрать с Кавказа весь «горючий материал», способный поднять восстание против русских властей, а параллельно и получить в свои ряды храбрейших людей (ясно, что лидеры восстания не могли быть трусами), и было заявлено об образовании данного соединения.
Приказ императора Николая II о создании Кавказской Туземной конной дивизии последовал 23 августа 1914 года. Как видим, произошло это еще до вступления Турции в войну, а значит, русское правительство уже было уверено, что младотурки втянут Османскую империю в войну против Антанты. Турецкая мобилизация, объявленная с началом Первой мировой войны, и эпопея германских крейсеров «Гебен» и «Бреслау» подтверждали эту уверенность.
Бесспорно, что кто-то должен был внушить военному ведомству такую мысль. Образование дивизии было предпринято по почину кабардинцев и балкарцев Нальчикского округа. А затем уже было решено включить в состав соединения всех тех мусульман, что могли оказаться нелояльными к России (в кабардинцах и балкарцах можно было не сомневаться). Рядовых называли не нижними чинами, а «всадниками»; их жалованье составляло двадцать пять рублей в месяц. Единственным поводом для недовольства служило правило, согласно которому мусульманин, представленный к награждению