о всей выпавшей на их долю работой. Прикомандирование же людей из частей не помогло и не могло помочь: эти люди, незнакомые со штабной работой, увеличивая число сопровождающих начальника отряда лиц, могли быть лишь ординарцами»[219].
Образование заблаговременно подготовленных корпусных штабов как жизненно насущной необходимости было подтверждено опытом войны. Все воюющие стороны, в случае создания конной группы более дивизии, старались объединить действия конных подразделений этой группировки с помощью того штаба, что заранее предназначался для руководства такой частью. Германский автор сообщает: «Кавалерийский корпус нельзя импровизировать. Для управления им нужен заботливо подобранный штаб, не стесненный в штатах, хорошо сработавшийся и располагающий всеми вспомогательными средствами, необходимыми для проведения крупной операции. Механическое возложение обязанностей командира корпуса на старшего из командиров двух или нескольких временно объединенных кавалерийских дивизий едва ли обеспечит интересы управления на протяжении даже одного дня боя, не говоря уже о самостоятельных стратегических операциях. Поэтому настоятельно необходимо основательно готовить штабы кавалерийских корпусов еще в мирное время»[220].
Существовало и второе негативное обстоятельство перемены дислокации конницы в 1910 году, которое не было исправлено при отмене данных мероприятий военного министра, а, напротив, подтверждено планами Генерального штаба. Дело в том, что ранее русская кавалерия должна была действовать с естественного плацдарма, образованного конфигурацией государственной границы Российской империи с Германией и Австро-Венгрией, расположенного на левом берегу Вислы. Еще в 70-х годах девятнадцатого столетия начальник Главного штаба ген. Н.Н. Обручев разработал план задержания неприятельской мобилизации путем разрушения железнодорожной сети в Восточной Пруссии. Эта мера должна была быть достигнута набегом русской конницы в больших массах. Поэтому в мирное время русские кавалерийские дивизии размещались вдоль германской и австрийской границ. Интересно, что в 1873 году на 3-м (дополнительном) курсе Академии Генерального штаба эта тема досталась для стратегической разработки как раз корнету В.А. Сухомлинову — будущему военному министру в 1909 — 1915 гг[221].
Так вот, к 1914 году, после реорганизационных мероприятий 1910 — 1911 гг., русские конные массы возвращались в западную часть империи. Более двадцати пяти процентов русской кавалерии располагалось в Варшавском военном округе. Однако русское военное ведомство отказалось от развертывания главных сил на плацдарме левого берега Вислы. В числе высших военачальников, ратовавших за такой вариант, был и начальник штаба Киевского военного округа ген. М.В. Алексеев, которому в годы Первой мировой войны предстояло занимать ряд самых высоких постов русской Действующей армии. Тем не менее военный министр ген. В.А. Сухомлинов при поддержке своих ставленников в Генеральном штабе сумел отстоять собственный план развертывания, согласно которому русские должны были наносить два разрозненных удара по противнику — в германскую Восточную Пруссию и австрийскую Галицию. Генерал же Алексеев с помощью аппаратных интриг был смещен с поста начальника штаба Киевского военного округа и отправлен командовать 13-м армейским корпусом в Варшавский военный округ.
Таким образом, русское оперативное планирование к началу Первой мировой войны носило компромиссный характер. С одной стороны, русские обязывались к активным наступательным действиям и против Германии, и против Австро-Венгрии. В этом смысле оборонительный настрой военного министра потерпел поражение. И не мог не потерпеть, ибо в случае отказа от немедленного удара по Германии еще до окончания мобилизации Франция была бы неминуемо разгромлена, а борьбы с австро-германским блоком один на один русская монархия выдержать не могла. С другой стороны, теперь русские должны были наступать не в Познань по кратчайшему направлению на Берлин, а в Восточную Пруссию. Такой подход мотивировался неверием в способность французов устоять перед германским натиском на Париж и, следовательно, необходимостью занять удобные для ведения обороны рубежи — все течение Вислы.
Соответственно, теперь левый берег Вислы оголялся, и фактически вся эта часть русской Польши без боя отдавалась противнику. Отныне массы русской конницы должны были бить не с этого естественного плацдарма, а совершать набег в Восточную Пруссию, пытаясь нанести немцам максимальный ущерб. Точно так же расположенные по громадной конфигурации австро-русской границы кавалерийские дивизии (от Люблина до Проскурова) должны были вести локальные действия в приграничье, преследуя достижение минимальных целей — срыв австрийской мобилизации в пограничных районах.
Что означала перемена цели для русской кавалерии на практике? Удар с левого берега Вислы в немецкую Познань прежде всего оголял данный район от присутствия противника во имя развертывания главных сил русской Действующей армии. После сосредоточения русское Верховное Командование могло выбирать направление главного удара — в Германию или в Австро-Венгрию. Опасение же неприятельского соединения в районе Седлеца концентрированными ударами немцев с севера и австрийцев с юга, как то предполагалось верным сотрудником военного министерства генерал-квартирмейстером Генерального штаба ген. Ю.Н. Даниловым (этот человек и составлял непосредственно оперативное планирование войны), было лишено основания.
Дело в том, что возможное движение немцев через рубеж рек Нарев и Бобр к Седлецу сдерживалось системой русских крепостей в Польше, а также наступлением 1-й армии, собиравшейся в Виленском военном округе, в пределы Восточной Пруссии. Точно так же русское наступление из Киевского военного округа (3-я и 8-я армии) на Львов блокировало вероятный удар австро-венгров в русскую Польшу. Тем более что развитие русского наступления с левого берега Вислы неизбежно выигрывало темпы операции против Австро-Венгрии уже только географическим фактором. Надо помнить и о том, что австрийцы как противник настолько же уступали русским, насколько русских превосходили немцы — здесь речь идет, разумеется, не о качествах личного состава армий противоборствующих сторон, а о качестве военной организации и системы управления войсками в оперативно-стратегических масштабах. Данный вывод подкрепляется всем опытом Первой мировой войны на Восточном фронте.
Во-вторых, система обороны Восточной Пруссии существенно отличалась от обороны Познани. Что есть Восточная Пруссия? Это провинция, заблаговременно укрепленная стационарными и маневренными сооружениями. Под первыми разумеются крепостные системы от первоклассной крепости Кенигсберг до форта-заставы Летцен и блокгаузов на южной границе провинции. Под вторыми — сильнейшая железнодорожная сеть, позволявшая немцам маневрировать пехотными подразделениями быстрее, чем это могла сделать русская кавалерия. Использовать же собственные эшелоны русские не могли вследствие разницы в ширине колеи (русская колея — 1524 мм, европейская — 1435 мм). Угон же транспортных железнодорожных средств в глубь Германии с началом русского вторжения являлся логичной и неоспариваемой мерой, поэтому русские и не могли рассчитывать на трофеи в этом отношении — на немецкие паровозы и вагоны, достаточные для перевозки хотя бы и одной пехотной дивизии. То есть русские железнодорожники должны были перешивать колею в ходе боевых действий. Понятно, что за темпами высокоманевренных операций подобные мероприятия успеть заведомо не могли. Поэтому-то русское военное ведомство и пыталось сделать ставку на действия многочисленной кавалерии. Кроме того, надо помнить, что в Германии, как и почти во всей Европе, шпалы делали из металла, что очень затрудняло перешивку европейской колеи под русский транспорт.
Наконец, в-третьих, Восточная Пруссия есть регион, чрезвычайно неудобный для ведения маневренных фланговых действий. Это район массы озер, система которых превосходно защищала провинцию от удара строго с востока (Мазурская озерная система) и неплохо — от удара с юга, от рубежа реки Нарев. Именно озерные районы дробили единство русского наступления на части. Прежде всего 1-я и 2-я русские армии, долженствовавшие наступать в Восточную Пруссию, двигались порознь вплоть до преодоления линии Мазурских озер. На этом этапе германское командование в Восточной Пруссии (8-я армия) получало превосходные шансы на разгром русских по частям. Именно такие маневры отрабатывались на полевых поездках германского Большого Генерального штаба при графе А. фон Шлиффене.
Также немцы сумели укрепить южное пограничье Восточной Пруссии системой блокгаузов, расположенных в промежутках между озерами. Против пехотно-артиллерийской атаки эта система была бессильна, но зато она чрезвычайно успешно сдерживала наступление кавалерии, вынуждая ее спешиваться перед каждым таким блокгаузом и атаковать его в пешем строю в лоб — ведь блокгаузы так применялись к местности, чтобы они не могли быть обойдены конницей. Следовательно, в данном случае русская конница в темпах своего движения ничем не отличалась бы от пехоты. Каков бы тогда был смысл конного удара? Именно это обстоятельство наряду с фактом преднамеренной слабости русских коммуникаций (отсутствие не только железнодорожной сети, но и нормальных шоссе) в районе севернее Нарева до русско-германской границы вынудило русских отказаться от проведения конного удара силами кавалерии 2-й русской армии. То есть той армии, которая должна была здесь наступать в Восточную Пруссию.
Лесные массивы Восточной Пруссии в сочетании с озерными акваториями и системой укрепления промежутков между ними превосходно защищали провинцию от удара русской кавалерии. В то же время ничего этого не было в Познани, бить по которой русские планировали, как показано выше, еще начиная с генерала Обручева. Следовательно, перемена планирования для исследуемой в этой главе темы сказалась в том, что русская стратегическая кавалерия Северо-Западного фронта должна была действовать в чрезвычайно неудобных условиях для выполнения поставленной перед ней задач. Офицер-кавалерист В. Кочубей так вспоминал о начале войны: «Действительно, какой был абсурд посылать крупные кавалерийские соединения для самостоятельных действий в огромных лесны