чин того, что большей части нашей армейской конницы не удавалось в первый период войны… глубокое проникновение [на неприятельскую территорию], являлось то, что все ее действия были связаны необходимостью выполнения также и задач по прикрытию районов сосредоточения, то есть тех задач, которые должна была бы выполнять дивизионная (то есть войсковая) кавалерия, поддержанная подвижными пехотными частями»[240].
Главной же причиной неуспеха стал сам характер использования кавалерии для производства набега. Этот набег готовился в течение многих лет, а на практике окончился пшиком. Как говорится, «гора родила мышь». Конница получила ограниченные задачи на разрушение железнодорожной сети с целью помешать эвакуации приграничья и маневрам противника, в то время как следовало, наверное, бить живую силу неприятеля. Разброс конницы в качестве прикрытия сосредотачивающихся в приграничной полосе войск проводился в жизнь без учета дальнейших действий русской конницы большими массами. Правда, этот тезис неприменим как раз к 1-й армии. Но здесь и фронт развертывания был весьма невелик, а количество кавалерийских дивизий в связи с планами набега в пределы Восточной Пруссии велико. Как считает участник войны — кавалерист (начальник штаба Кавказского кавалерийского корпуса в 1916 году), «этот конный кордон являлся не более как историческим пережитком, так как это развертывание конницы в приграничной полосе было отражением задач массового вторжения конницы в район мобилизации и сосредоточения противника с целью смешать карты в начинающейся стратегической игре. Впоследствии, по различным причинам, наше высшее командование отказалось от идеи массового вторжения и ограничилось лишь частными задачами некоторым кавалерийским дивизиям по разрушению участков железнодорожных магистралей на территории противника. Таким образом, кордонное расположение конницы хотя и оставалось, но уже как форма, лишенная своего прежнего содержания. Этот план развертывания говорит о полном отсутствии сознания у нашего высшего командования идеи использования крупных кавалерийских масс на важнейших направлениях»[241].
Итак, как уже было сказано, стратегической конной группировкой 1-й армии стала группа, объединенная под начальствованием конкомдива-2 ген. Г. Хана Нахичеванского. В этой должности Хан пробыл всю Восточно-Прусскую наступательную операцию. Первоначально, когда конница использовалась лишь для прикрытия мобилизации и сосредоточения в приграничных районах, Хан Нахичеванский был назначен начальником конного отряда из 2-й и 3-й гвардейских кавалерийских дивизий. Но уже 21 июля, на третий день войны, он стал начальником «правой группы армейской конницы» в составе 1-й гвардейской, 2-й гвардейской, а также 2-й и 3-й кавалерийских дивизий, в чьих рядах состояло семьдесят шесть эскадронов при сорока восьми орудиях и тридцати двух пулеметах.
Прежде всего эта конная масса должна была вести разведку перед фронтом 1-й армии, пользуясь несомненным преимуществом перед германской кавалерией, также выдвинутой вперед. Но как раз с этим группа Хана справилась хуже всего. Поэтому-то, невзирая на большое количество конницы, в течение всей операции штаб 1-й армии имел самые смутные сведения о противнике. Именно поэтому первые сражения — под Сталлупененом и Гумбинненом — стали для 1-й армии неожиданными. Именно поэтому командарм-1 не смог выявить сути германского маневра после Гумбинненской победы (перегруппировка немцев против 2-й русской армии). Именно поэтому в ходе контрнаступления 8-й германской армии в двадцатых числах августа (маневр главных сил неприятеля в промежутки между Мазурскими озерами и выход врага на южный фланг 1-й армии), генерал Ренненкампф также ничего не знал о передвижениях противника буквально до самого последнего момента. В какой-то степени это оправдывается неверной подготовкой русской конницы мирного времени: «Хотя в мирное время усиленно готовили кавалерию к разведывательной службе, но готовили главным образом мелкие части; в организации разведки практиковались главным образом на маневрах. Причем обычно разыгрывался первый, так сказать, акт разведки: выдвижение разведывательных частей для разыскания неприятеля, когда он находится далеко; организация разведки после прорыва передового неприятельского расположения практиковалась редко, о ней не думали или думали очень мало…»[242].
Согласно предвоенным взглядам, считалось, что каждая армия будет самостоятельно осуществлять свою операцию, поставленную перед ней высшим командованием. Таким образом, армии имели открытые фланги и сами заботились об их обеспечении. Армейские резервы и общий порядок строился в один эшелон. Потому командармы и ставили на фланги конницу, чтобы прикрыть их, зато здесь от нее все равно не было особенного толку, так как вести разведку перед общим фронтом было некем. Особенно пагубно это сказалось на 2-й армии, имевшей втрое больший фронт наступления, чем 1-я армия, а также и вдвое меньше кавалерии. Таким образом, на первом этапе борьбы предусматривалась только армейская операция, в то время как фронтовые управления создавались скорее для координации действий армий, а не для объединения их усилий во имя успеха общефронтовой операции.
Отметим, что в начале войны фронтовую организацию имели только русские. И французы, и немцы, и австро-венгры, создавая отдельные группировки на второстепенных фронтах (австрийцы против Сербии или немцы против России), подчиняли деятельность всех армий на главном театре военных действий Верховному Главнокомандованию. Опыт войны подтвердил, что русские избрали правильный путь, а потому уже в 1914 году все стороны стали создавать управления группами армий (фронтами). Возвращаясь же к августу 1914 года, следует сказать, что и неудивительно, что главнокомандующий армий Северо-Западного фронта ген. Я.Г. Жилинский не смог скоординировать действия армий, а на Юго-Западном фронте армии действовали раздробленно (особенно командарм-4 ген. А.Е. Эверт). Так что фланги армий прикрывались, по сути, самостоятельной оперативной конницей, подчиненной тому или иному командарму, который зачастую не знал, что ему делать с вверенной кавалерией. В итоге конница явилась скорее не средством развития успеха действия всей армии, а средством прикрытия уязвимых мест общего боевого порядка. Исследователь-эмигрант правильно пишет: «В первоначальных, как и в последующих, операциях русских войск в Пруссии характерным было то, что при наличии большого количества и лучшей русской конницы отсутствовала совершенно между частями связь. Конница не знала, что происходит на фронте главных сил, фланги которых она обеспечивала, и в армии не было никаких сведений о деятельности конницы»[243].
Всего лишь менее чем через две недели по объявлении мобилизации (и войны) 1-я русская армия двинулась вперед. Выполнение межсоюзных соглашений с Францией предполагало наступление русских в пределы Германии еще до окончания мобилизационных мероприятий. Цель — вынудить германское командование перебросить часть своих сил из Франции на Восток, ослабив тем самым главные силы, долженствовавшие согласно «Плану Шлиффена» в шестинедельный срок вывести Францию из войны. Впереди армейских корпусов 1-й армии шла кавалерия, имевшая в своем составе превосходные кадры и уже успевшая провести ряд стычек по государственной границе.
Согласно директиве главкосевзапа ген. Я.Г. Жилинского конница 1-й армии должна была отрезать немцев от Кенигсберга, то есть перерезать сильную железнодорожную магистраль. Соответственно, стратегическая конница ген. Г. Хана Нахичеванского располагалась на правом (северном) фланге 1-й армии. Левый фланг, примыкавший к Мазурским озерам, обеспечивался 1-й кавалерийской дивизией ген. В.И. Гурко. Как именно двигалась русская конница по неприятельской территории? Прежде всего надо сказать, что русские кавалерийские командиры готовили свои войска к конному бою. То есть к столкновению с неприятельской кавалерией. Действительно, на Юго-Западном фронте русские кавалеристы имели несколько боев с австро-венгерской кавалерией, о чем будет сказано ниже. Однако в Восточной Пруссии одна-единственная немецкая кавалерийская дивизия, естественно, не собиралась участвовать в конном бою с пятью русскими кавдивизиями.
Таким образом, русская конница должна была преодолевать оборону германской пехоты (ландштурма и ландвера, так как полевые корпуса не использовались противником вне общевойскового боя), усиленную искусственными препятствиями. Иными словами, русские кавалеристы вынужденно выступили в роли ездящей пехоты, так как бой велся ими в пешем строю. Первый же выстрел немца из-за закрытия вел к спешиванию части передовых подразделений и медленному пешему наступлению на препятствие. В это время вся прочая конная масса ждала, чем кончится дело. Между тем продолжительный стрелковый бой чрезвычайно невыгоден для кавалерии как подвижной силы высокоманевренного типа. Так что нельзя давать врагу возможности втянуть себя в пешую перестрелку. Однако русские командиры, как нарочно, втягивали конницу в затяжные пешие бои, вынуждая кавалерию бездействовать как средство маневра и давления на неприятельские фланги. В первом же бою русской кавалерии (1-я кавалерийская дивизия) у Маркграбова в Восточной Пруссии 1 августа на практике было выявлено «неумение вести наступательный бой спешенной кавалерией и непонимание того, чем он отличается от такого же боя пехоты»[244].
Первым существенным препятствием на пути русского вторжения должна была стать укрепленная линия рек Ангерап и Инстер, находившаяся немного в глубине немецкой территории — примерно в пятидесяти верстах от границы. Перед войной русский Генеральный штаб сообщал: «Данные о реке Ангерапе, в связи с нахождением на ее правом фланге сильно укрепленной группы Мазурских озер, дают основание заключить, что немцы, по всей вероятности, в полной мере используют те затруднения, которые эта река и главным образом ее долина представят нашему наступлению. Во всяком случае, река Ангерап явится очень серьезным препятствием для нашей кавалерии в случае ее попытки проникнуть в район сосредоточения германской армии в обход с севера Мазурской озерной линии»