[38].
Это означало также, что и без того слабая русская железнодорожная сеть уже в ходе боевых действий, когда от обеспечения и снабжения зависит судьба операций, забьется эшелонами с тыловым обеспечением. Что русские будут вынуждены безоглядно рисковать в своем наступлении «во что бы то ни стало», лишь бы оттянуть на себя лишние германские корпуса с Французского фронта. Как справедливо говорит отечественный исследователь, «планы стратегического развертывания и сосредоточения, первых стратегических операций России, отработанные военным ведомством под руководством начальника Генштаба Я.Г. Жилинского совместно с французским Генштабом, непосредственно накануне Первой мировой войны отвечали, прежде всего, интересам Франции. Это были планы наступательной стратегии, призванной во многом не допустить разгрома Франции в первых сражениях войны германской армией, как то было намечено в модифицированном “плане Шлиффена”»[39].
Поэтому в Российской империи стали учитывать, что к тому моменту, как неприятель одержит успех на Западе, следует создать для себя максимально благоприятные условия на Восточном фронте. Это – разгром Австро-Венгрии и закрепление за выгодными географическими рубежами. В русском Генеральном штабе полагали, что в первые полтора месяца войны, пока германцы будут «заняты» на Западе, следует отбросить австрийцев за Карпаты, одновременно оккупировав германскую Восточную Пруссию, дабы закрепиться по всей линии Вислы. В случае же чрезвычайно благоприятного исхода первых операций, а также по мере подхода новых войск из внутренних военных округов, вполне реально ударить и на Берлин. В случае победы германцев на Западе русские удерживали за собой такую мощную естественную преграду, как Висла, что позволяло русской стороне успешно обороняться по всему фронту.
Не отказываясь от приоритета удара по Австро-Венгрии, русские готовились и к одновременному решительному наступлению в пределы германской Восточной Пруссии. Как справедливо говорит исследователь, «нельзя говорить о том, что это решение было принято русским Генеральным штабом исключительно под давлением Франции. В русском Генеральном штабе отдавали себе отчет в том, что в случае быстрого падения Франции, основные германские силы могут быть быстро переброшены на Восток и Россия окажется в этом случае одна против Тройственного союза. Напротив, оттягивая с французского фронта часть германских сил, Россия обеспечивала себе существование активного союзника. Не следует также сбрасывать со счетов и стремление русского Генерального штаба воспользоваться отвлечением главных сил Германии на франко-германский фронт для возможного нанесения ей решительного поражения в первые же месяцы войны»[40]. Но для достижения этого следовало оккупировать немецкую Восточную Пруссию и австрийскую Галицию, включая Карпатский хребет. Подобные мысли как нельзя более соответствовали и франко-русским договоренностям, так как удар по Восточной Пруссии являлся обеспеченным.
Англо-французы никогда не вступили бы в войну с Германией, не обладая союзником на Восточном фронте, и уже потому только не могли допустить поражения Российской империи в ее локальной борьбе с Центральными державами без участия западных союзников. Агрессия германских государств была взаимосвязана между собой, и потому поддержка немцами австрийцев в случае, если Россия вступится за Сербию (а иного не могло и быть), являлась обеспеченной. Соответственно, «План Шлиффена» неизменно учитывал, что австрийцы прикроют удар германского меча по Франции на Восточном фронте, взяв на себя русских. Планы войны, разработанные перед началом мирового конфликта, были тесно завязаны друг на друга, что вылилось во всемирную бойню в короткие сроки.
Без Австро-Венгрии немцы не могли рассчитывать выиграть войну на два фронта, так как сдержать русский натиск в Германию в этом случае было бы некому, и «План Шлиффена» с самого начала шел бы «вразнос». Исходя из данного факта, русское планирование предполагало переброску более половины всех сил сразу против австрийцев. Но и для удара по Германии были нужны большие силы, ибо успех немцев на Западе немедленно оборачивался победой Германии и на Востоке. Первой целью русского удара ставилась колыбель германского милитаризма – Восточная Пруссия, из которой выросла единая Германия.
Итак, русское вторжение в Восточную Пруссию являлось необходимым. Оперативно-стратегическое планирование 1912 г., по сути, примененное в 1914 г., стало активно наступательным. При этом, под влиянием французов и немцев, достижение победы в войне предусматривалось в кратчайшие сроки. Точно так же недооценивалась сила сопротивления противника, ибо расчеты итогов первых операций явились явно завышенными. Таким образом, нельзя однозначно утверждать, что французский план войны (одновременное безоглядное наступление союзников и на Западе, и на Востоке) был беззастенчиво навязан русской стороне. Русские военные круги также разделяли планы бескомпромиссного наступления, а потому и поддержали такое планирование, что напрямую связывалось с подъемом русской военной мощи. Переоценка собственных сил была свойственна не только французам, но и русским. Тем горше будет разочарование первого месяца войны, когда французы будут отброшены к Парижу, а русские – разгромлены в Восточной Пруссии.
Русским командованием подразумевалось, что громадная масса из 37 пехотных корпусов (350 пехотных полков или 1260 батальонов плюс формируемые с началом мобилизации 35 второочередных пехотных дивизий (572 батальона)), поддерживаемых массой кавалерии, так или иначе, сомнет австро-венгерские войска и в любом случае вынудит германцев ослабить свой удар по Франции. Многочисленная конница – 16 регулярных кавалерийских дивизий, и 15 казачьих дивизий, часть из которых формировалась с началом мобилизации из отдельных казачьих полков, должны были подкрепить удар маневром. Окончание мобилизационной готовности в Российской империи давало в руки русскому командованию громадную силу.
Чтобы выбить из рук противников козыри, «План Шлиффена», как справедливо указывают все без исключения исследователи, изначально строился на запредельном риске («План Шлиффена был шедевром, но он требовал от исполнителей геометрической точности и отчаянной смелости», – С.Б. Переслегин). Балансировка на «лезвии бритвы» подразумевала идеальное следование тем расчетам, что сделал Шлиффен, так как этот план не имел почти никакого запаса устойчивости. Его реализация всецело зависела не только от высшего исполнителя, точно следующего плану, но и инициативных исполнителей на местах, собственными энергией и умом (талантом) компенсирующих неизбежное на войне «трение», о котором писал К. фон Клаузевиц, характеризуя разницу между составлением плана на бумаге и его воплощением на практике.
Вопреки заветам Шлиффена, немцы отчаянно дрались на всех участках фронта, и при этом нигде не собирались отступать. Понятно, что такая тактика требовала подкреплений на всех участках фронта, а взять их можно было только из ударного крыла – потому, что так было проще всего: концентрация сил в армиях, совершавших обход через Бельгию, так и так давала превосходство над неприятелем. Вот только утрачивалось это превосходство с каждым новым километром в глубь бельгийской и французской территории. А ведь Шлиффен указывал, что нужно очистить Восточную Пруссию и драться на Висле, что нужно отступать в Саарской области, если всего этого потребует обстановка на правом крыле. И французы сами подыграли немцам, делая риск германского плана войны еще более минимальным. Х. Мольтке-Младший нарушил все пункты стратегического планирования, что было сделано его предшественником:
– изменил соотношение сил на крыльях как 3: 1 вместо 7: 1,
– послал два армейских корпуса в Пруссию из ударного крыла, шедшего на Париж, буквально накануне французского контрнаступления,
– не смог скоординировать действия своих командармов правого ударного крыла,
– задержал массу сил под второстепенными французскими крепостями, для блокады которых хватило бы и резервистов.
Поэтому правы те исследователи, которые говорят, что германское наступление на Западном фронте в августе 1914 г. осуществлялось по плану Х. Мольтке-Младшего, а не А. Шлиффена. Мольтке до неузнаваемости исказил идеи графа Шлиффена, от которых оставил лишь общую схему действий:
– правое крыло является ударным,
– необходимость нарушения нейтралитета Бельгии,
– надежда на блицкриг (который в новой трактовке оперативно-стратегического планирования имел самые минимальные шансы на успех),
– заслон в Восточной Пруссии.
Так что можно сказать, что немцы проиграли войну в тот момент, когда Мольтке-Младший решил внести собственные изменения в план Шлиффена, бывший единственно возможным рецептом на выигрыш войны Центральными державами в войне на два фронта против государств коалиции Тройственного союза – Антанты. Другое дело, что от самого генерала Мольтке зависело далеко не все, но тем упорнее германский Генеральный штаб должен был бы отстаивать идеи Шлиффена перед кайзером. Тем не менее устоявшееся в историографии мнение именно о «Плане Шлиффена», как руководящем документе стратегического планирования для Германии и ее союзников, также верно. Ведь помимо формального подхода и официальных ссылок на покойного теоретика, только «План Шлиффена» (и подчиненный ему военный план Австро-Венгрии) был реалистичен для страны, желавшей выиграть войну в чрезвычайно ограниченные сроки. И именно его старались применить в начале войны незадачливые преемники А. фон Шлиффена.
Противники же Германии, казалось, вовсе не имели никаких сведений о германском планировании, хотя статьи графа Шлиффена публиковались в открытой печати. Французы строили свой последний план наступательных операций, отводя противнику чуть ли не роль статистов, безмолвно наблюдающих за мощным ударом французских армий через Вогезы. Русский же план войны исходил из ничем не обоснованного превосходства русских войск над противником в ходе первых операций, долженствовавших стать решающими для исхода кампании и всей войны. После войны выдающийся русский военный теоретик А.А. Свечин в своей «Стратегии» указал, что стратегия всегда должна подчиняться политике, ставящей перед стратегией цели, задачи и способы их осуществления. Шлиффен строил свой план без учета политических реалий, поэтому он и был столь рискован, глубоко продуман и требовал к себе ювелирного подхода: политика не успевала вступить в действие, пока стратегия уже разрешала задачу.