Вдобавок ко всему прочему, отряд Г. Хана Нахичеванского так и не получил четкой директивы (еще лучше – приказа) штаба 1-й армии о предстоящих действиях. Как и ранее, командарм-1 ограничился лишь общим указанием поставленной цели – движения на помощь 2-й армии. Поэтому мало кто знал реальную обстановку: ситуация с информацией усугублялась и тем, что штаб фронта не давал полных сведений в штаб 1-й армии. Елизаветградский гусар свидетельствует о днях уже после гибели 2-й армии под Танненбергом: «Официальные сводки, которым, кстати сказать, придавали мало веры, доходили до них (частей конного отряда Хана Нахичеванского. – Авт.) редко и несвоевременно. В них говорилось только, что 2-я армия прекратила наступление, а, между тем, циркулировали упорные слухи, что она потерпела поражение, потеряв много пленных и орудий, и что 1-я армия, вследствие этого, оказывается в тяжелом положении, так как немцы обошли ее левый фланг. Подтверждение этих слухов видели в рассказах пленных и местных жителей, а также в раздававшемся с юга, все усиливавшемся гуле орудийной стрельбы»[184].
Выиграв темпы маневра в завязке контрнаступления, Э. Людендорф продолжал выигрывать и далее: теперь все контр-мероприятия русских неизбежно носили запаздывающий характер, и требовалось значительное время, чтобы исправить ситуацию. Этого времени немцы русским не дали. Очевидно, что на действия штаба фронта повлияла и Ставка.
В этот же роковой день, 13 августа, когда немцы уже приступили к маневру по окружению 2-й русской армии, генерал-квартирмейстер Ставки Ю.Н. Данилов сообщил начальнику штаба Северо-Западного фронта В.А. Орановскому, что движение 2-й армии на Алленштейн нельзя останавливать. Данилов заявил: «Надо кончать с Восточной Пруссией, дабы переносить операции на левый берег Вислы – иначе потеряем инициативу». В Ставке также уже делили шкуру неубитого медведя: Данилов предполагал перебросить 1-ю армию на левый берег Вислы, а Жилинский должен был руководить глубоким вторжением в Германию. При этом А.В. Самсонов предназначался для должности генерал-губернатора Восточной Пруссии; уже предполагали приступить к подготовительным мероприятиям на эту тему, когда стало известно об отступлении 1-го корпуса от Сольдау – Уздау и выходе противника в тыл 2-й армии[185]. То есть – о поражении.
15 августа генерал Данилов запросил штаб Северо-Западного фронта по поводу немедленной переброски под Варшаву 2-го армейского корпуса. Это – в тот момент, когда германский 1-й армейский корпус уже завязал бой за Нейденбург. Как раз этот корпус позволял командарму-1 двигаться вперед (один корпус блокировал Кенигсберг, где предполагали не менее перволинейного корпуса плюс гарнизон; один корпус блокировал Летценский укрепленный район и прикрывал коммуникационные линии 1-й армии; конница Хана Нахичеванского обходила Кенигсберг с юга на север, дабы перерезать железнодорожную линию Кенигсберг – Данциг; и только один корпус плюс 1-я кавалерийская дивизия медленно шли за отступавшим противником).
Подобные расчеты строились на базе предвоенных франко-русских договоренностей. Сама по себе Восточная Пруссия представляла собой ту территорию, которой немцы могли пожертвовать во имя победы во Франции. Потому Шлиффен настаивал на очищении Восточной Пруссии после ее упорной обороны, так как это позволило бы сбить темпы русского наступления, сковать их на востоке Германии, и за этот период разгромить французов. Данилов, как автор русских стратегических планов первого периода войны, прекрасно понимал, что удар по Восточной Пруссии должен сопровождаться наступлением от Варшавы в тыл восточнопрусской группировке германцев – то есть по левому берегу Вислы. Однако распределение сил между фронтами по плану «А», передававшему четыре армии Юго-Западному фронту, действовавшему против Австро-Венгрии и оставлявшему против немцев только две армии, не позволяло одновременно решать обе задачи без риска.
Сосредоточение 9-й армии в районе Варшавы, поэтому, было правильным решением, так как ее предполагалось использовать в борьбе за Восточную Пруссию, а потом – в наступлении на Берлин. Но ее формирование за счет развертывавшихся армий, еще до исхода первых операций – вот главная ошибка Ставки, предпринятая под давлением союзников по Антанте. Намерение Ю.Н. Данилова о перегруппировке само по себе являлось верным, но несвоевременным, так как исход борьбы за Восточную Пруссию еще не был решен, а ослабление 1-й и 2-й армий в момент сосредоточения ставило запланированную перед войной операцию в рискованное положение, где решающая роль отводилась умелому управлению войсками, а не соотношению сил, как то предполагалось до войны. В сложившейся ситуации перегруппировка грозила поражением, что, собственно, и получилось. Представляется, что и в штабе Северо-Западного фронта, где заправлял бездарный Я.Г. Жилинский, теперь стали больше думать о перегруппировке, чем о ходе операции. Следствием стала потеря управления войсками в масштабах фронта.
То есть Ставка была настолько уверена в победе (предвоенным планированием занимался как раз генерал Данилов, чьего авторитетного «стратегического» мнения слушался и Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич), что пожелала лишить 1-ю армию тех сил, что вообще позволяли командарму-1 принимать решение на маневр. Начальник штаба Северо-Западного фронта В.А. Орановский все-таки возразил против такого решения, тем более, что командарм-1 уже перебросил 2-й армейский корпус с восточной стороны Летцена к главным силам, дабы двигаться навстречу 2-й армии. Ответ Ю.Н. Данилова просто великолепен: «Но ведь нельзя оставлять на правом берегу девять корпусов, когда весь интерес дальнейшей операции на левом берегу Вислы».
Вот она – причина поражения, заложенная в предвоенное планирование еще перед войной. Инициатива низших начальников вполне могла вырвать победу, но при таком подборе командного состава, что господствовал в Российской империи перед Первой мировой войной, вряд ли можно было ожидать какой-либо решительной инициативы. Примечательно, что Данилов посчитал в числе «девяти корпусов» и 1-й армейский корпус, своевременно не переданный генералу Самсонову, и все то, что должно было в 1-й армии отвлекаться на крепости. По сути, для маневренной борьбы, не считая кавалерии, оставались лишь четыре корпуса 2-й армии и один корпус 1-й армии. Итого – пять без 2-го армейского корпуса, сдержанного для блокады Летценского укрепленного района. А по Данилову выходило, что их – восемь. А еще три – «в уме». Вот и вся арифметика.
Нельзя не упомянуть и еще об одном обстоятельстве, которое оказало свое давление на русскую Ставку в смысле уверенности в превосходстве сил и средств, задействованных в борьбе за Восточную Пруссию. И вновь это обстоятельство связано с союзниками Российской империи. Французский посол в России М. Палеолог 13 августа получил от своего правительства телеграмму следующего содержания: «Из самого верного источника нами получены сведения, что два армейских корпуса, находившихся сначала против русской армии, перевезены сейчас на французскую границу, будучи заменены на восточной германской границе частями ландвера». Без сомнения, эти сведения были немедленно переданы императору и Ставке.
Таким образом, в тот самый момент, когда во Франции из ударного крыла были выведены два корпуса для посылки их на Восток, что в конечном счете и сыграло главную роль в победе англо-французов на Марне, французское командование, чьи армии откатывались к Парижу, дезинформировало своего русского союзника. Два корпуса перебрасывались с Запада на Восток, а французы считали, что, напротив, два корпуса идут с Востока на Запад. Соответственно, если верить французскому «самому верному источнику», в Восточной Пруссии должны были оставаться два корпуса (еще два уже якобы достигли Франции) и ландвер. Ясное дело, что при таком соотношении сил германская группировка просто «закидывалась шапками». Отсюда и та самоуверенность Ставки, что передалась штабу Северо-Западного фронта, который будет переубежден развитием событий лишь к 16-му числу. Остановить натиск двух русских армий (9 армейских корпусов, не считая подходивших второочередных дивизий и кавалерийской массы) два немецких корпуса явно не могли, отсюда и требования Я.Г. Жилинского о самоуверенном и безоглядном наступлении вперед.
Представляется несомненным, что на решения Ставки свое пагубное влияние оказывали неблагоприятно складывавшиеся результаты боев на северном фланге Юго-Западного фронта. Отсюда и намерение переноса действий армий Северо-Западного фронта за Вислу в тот момент, когда 8-я германская армия не только не прекратила сопротивления, но даже перешла в контрнаступление. К 14-му числу Верховный главнокомандующий знал об уже явно обозначившейся угрозе окружения 2-й армии, но так же, как и А.В. Самсонов, был уверен, что 1-й армейский корпус надежно прикроет левый фланг, пока центральные корпуса вырвут победу в районе Алленштейн – Остероде.
Наверное, если великий князь Николай Николаевич и его сотрудники желали благоприятного исхода Восточно-Прусской операции (а иначе, конечно, и быть не могло), то подчинили бы 1-й армейский корпус непосредственно генералу Самсонову с самого начала вторжения. Извечное стремление русского командования к сосредоточению значительных сил на коммуникациях перед решительным сражением, от чего предостерегал Суворов, сыграло свою роковую шутку и на этот раз. К 15-му числу обстановка резко поменяется, но в ходе всей операции действия русского командования всегда оказывались запоздалыми по сравнению с этими изменениями: штабы фронта и армий не смогли предугадать действий противника хоть на шаг вперед. Как ни странно, сведения о довоенной игре графа Шлиффена не использовались русскими штабами в качестве вводной данной и в ходе начавшегося наступления, хотя после отхода германцев от Гумбиннена нужно было постоянно помнить об этом.