Немцы же прекрасно знали о русской группировке и маневрировании, так как каждый день читали расшифровку русских переговоров по телеграфу. Русские данной возможности были лишены: радиосвязь в русской армии вообще являлась новинкой, а немцы в начале войны активно использовали телефонную сеть Восточной Пруссии. Наконец, и в организационном отношении, как пишет Т.В. Алексеев, «радиовооружение русской армии было рассчитано в основном на обеспечение связи в высших звеньях управления, и то рассматривалось как дублирующее. В системе низовой связи использование радиосредств вообще не предусматривалось»[186]. Понятно, что в условиях временного цейтнота радио стало использоваться командармом-2 в качестве основного средства связи.
Предвоенное понимание радиосвязи в качестве дублирующего стало одной из причин нехватки квалифицированных специалистов в армейских штабах и, главное, причиной отсутствия надежного шифра. Единственное орудие разведки в руках русского командования – конница, как выше было неоднократно показано, по самым различным причинам использовалась не по назначению, а ведь «никакой другой род войск не находится в такой степени в зависимости от сочувствия местного населения, как конница». Описывая события гражданской войны в США 1861–1865 гг., А.А. Свечин уделяет особое внимание сочувствию местного населения приграничной территории в районе противоборства главных армий – на вашингтонском направлении, в пользу южан. В частности, «южане привыкли одерживать успехи на своей территории, где их конница, опираясь на сочувствие и агентов среди местных жителей, раскрывала им полную картину движений и намерений неприятеля. Таланты Ли особенно ярко развертывались приблизительно в такой же обстановке, как и таланты Людендорфа в Восточной Пруссии в 1914 году, когда русский радиотелеграф раскрывал немецким штабам все приказы, отдаваемые русским войскам»[187]. Неблагоприятный организационный фактор затмил собой наличие современного оборудования, которое в высших штабах присутствовало, но не могло быть использовано наиболее эффективным образом, с сохранением в тайне секретных сведений о передвижении русских соединений в операции.
В сложившейся обстановке дать победу русским могло либо резко невыгодное для немцев соотношение сил, либо непредсказуемые в положительную для исхода сражения сторону действия со стороны русских военачальников. Следовательно, многое зависело от штаба фронта и лично главкосевзапа. Генерал Жилинский не поощрял инициативы, преследуя любые намерения командарма-2 о перемене направления маневра. Жилинский должен был обеспечить давление 1-й армии на германские тылы, чтобы получить победу образца Гумбиннена, когда едва ли не определяющей причиной отступления 8-й германской армии стало известие о вторжении 2-й русской армии, угрожавшей тылу немцев. Напротив, главкосевзап приковал 1-ю армию к Кенигсбергу, что соответствовало и намерениям командарма-1, так как П.К. Ренненкампф, как честолюбивый карьерист, твердо знал, что награда за взятие Кенигсберга будет выше, нежели любая полевая победа. Так было принято в русской армии того периода, и потому Ренненкампф не проявил инициативы (и без того преследуемой штабом фронта) по преследованию противника после Гумбинненской победы.
Но все-таки в ситуации, когда исход операции на победу или поражение висел на волоске, все могло измениться в каждый следующий момент. А потому каждая из сторон имела свой шанс в борьбе. Последней возможностью избежать если не поражения, то разгрома мог стать своевременный поворот на юг 13-го армейского корпуса, все-таки занявшего 14 августа Алленштейн. Комкор-13 Н.А. Клюев, выйдя на железную дорогу, сумел разъединить охватывающие немецкие крылья, и, удержись 1-й и 6-й корпуса еще на день, сражение наверняка было бы выиграно русскими (или, по меньшей мере, не проиграно в столь катастрофическом варианте). К тому времени подошли бы и передовые корпуса 1-й армии, уже выдвигавшейся на соединение со 2-й армией.
Действительно, тот факт, что русские заняли Алленштейн, означал, что отныне 8-я германская армия оказалась раздробленной на две части: 1-й резервный и 17-й армейский корпуса к востоку от Алленштейна, и все прочие войска – к западу. Перенос удара главной русской группировки против одного из германских флангов позволял нанести немцам поражение поодиночке. Но такой вариант был возможен лишь в том случае, если бы устоял хотя бы один из русских флангов. То есть теперь уже немцы попадали в «мешок», но только в том случае, если бы удержались фланговые корпуса 2-й армии и своевременно на помощь подоспели бы дивизии двух армейских корпусов 1-й армии.
Предпочтительнее было выбрать тот вариант, когда русские стали бы наступать на своем правом фланге. Прежде всего, потому, что в таком случае германские 17-й армейский и 1-й резервный корпуса не имели бы ни единого шанса выбраться из «котла». Во-вторых, потому, что «котел» захлопывали бы войска 1-й русской армии, двинувшиеся на соединение с 2-й русской армией 18-го числа. Продержись центр 2-й армии еще день-два, и судьба могла бы повернуться спиной уже к немцам. А с выигрышем борьбы за Восточную Пруссию решалось очень и очень много задач, поставленных перед действующей армией военно-политическим руководством страны.
Ирония судьбы, что задача, поставленная штабом фронта перед 2-й армией – перерубание железнодорожной магистрали Алленштейн – Остероде – Дейч-Эйлау – была выполнена в тот момент, когда операция уже была проиграна. Удержание Алленштейна подразделениями 13-го армейского корпуса, при условии устойчивости правого фланга – 6-го армейского корпуса, – означало бы, что русские успешно захлопывали «мешок» вокруг двух германских корпусов, одновременно перейдя к оборонительным действиям по внешнему краю окружения – с западной стороны. Это позволяло сдержать натиск немецких 1-го и 20-го армейских корпусов, поддерживаемых сводными гарнизонами из крепостей.
Войскам 1-й армии оставалось 2–3 перехода, которые могли быть преодолены в полтора суток, после чего победа в Восточно-Прусской наступательной операции представлялась бы несомненной. А крупных сил для деблокады окруженной группировки у командования 8-й германской армии – Гинденбурга и Людендорфа – не было. Анализируя варианты различных действий русского командования в момент кризиса операции, отечественный ученый, участник войны, справедливо пишет: «Достаточно было, в чем можно убедиться из сопоставления стратегического положения сторон, чтобы счастье изменило немцам хоть на малую долю хотя бы на одном из участков фронта, и победа Гинденбурга у Танненберга обратилась бы для него в катастрофу»[188].
Однако времени у русских военачальников, загнавших самих себя в жесточайший цейтнот, не оказалось – к 15 августа «практически центр и каждый фланг 2-й армии действовали уже трое суток по собственному усмотрению, не считаясь с положением соседей и не имея связи»[189]. Теперь оставалось только отступать. Однако командарм-2 А.В. Самсонов, рассчитывая на то, что после отстранения генерала Артамонова 1-й армейский корпус все-таки заслонит левый фланг армии, не решился на немедленный отвод центральной группы, и 13-й армейский корпус целый день простоял без движения. Пока 15-й армейский корпус Н.Н. Мартоса и 23-й армейский корпус К.А. Кондратовича в упорных боях теснили германский 20-й корпус, 13-й армейский корпус спокойно продвигался вперед, занял Алленштейн и только теперь был остановлен для оказания поддержки соседям.
Надо сказать, что отсутствие перед генералом Клюевым значительных неприятельских сил не повлияло на комкора-13 в смысле осторожности, и 13-й армейский корпус в итоге оторвался от общего фронта движения, потеряв непосредственную связь с соседями. В довершение прочего, когда авиационная разведка корпуса обнаружила двигавшиеся с востока к Алленштейну войсковые колонны, то Клюев принял их за 6-й армейский корпус, хотя в действительности это были авангарды германского 1-го резервного корпуса.
Войсковые командиры начала войны мало что знали об авиации, не понимая особенностей ее применения для ведения разведки. С.П. Елисеев отмечает, что предвоенные маневры и курсы «не успели сформировать устойчивого понимания командно-штабным составом значения авиации в современной войне, объективных взглядов на ее боевое использование». Но только в сентябре, по настоянию руководителя русских военно-воздушных сил великого князя Александра Михайловича, будут отстранены со своих постов начальники 13-го и 23-го корпусных авиаотрядов[190].
Отступая на соединение с 15-м армейским корпусом, часть сил 13-го корпуса подошла к Хохенштейну, заставив заслоны 20-го германского корпуса начать отход. Сражение у Ваплица, где потерпела поражение германская 41-я пехотная дивизия, потерявшая более 2,5 тыс. чел., вывело войска германского 20-го армейского корпуса из дальнейших действий в операции. Этот момент стал единственным проблеском во тьме грядущего поражения. Однако именно это стало одной из причин последующего несвоевременного отхода русских, когда стало ясно, что противник захлопывает кольцо: решение Самсонова подождать 13-й корпус привело к тому, что из окружения не успел выйти и 15-й корпус.
Кроме того, части 15-го армейского корпуса должны были отступать под прикрытием полков 2-й пехотной дивизии. Но последняя оказалась сметена напором германских войск, и комкор-15 не успел дойти до Нейденбурга прежде противника. Разбросав фланговые русские войска в стороны, германцы удержали внутри образующегося «кольца» русские 13-й, 15-й и 23-й армейские корпуса. Вечером 14 августа немецкие части получили задачу сомкнуть обходящие крылья в глубоком русском тылу и приступить к уничтожению окруженного неприятеля.
Таким образом, 20-й германский корпус Ф. фон Шольца и приданный ему Сводный корпус генерала Унгерна, составленный из крепостных частей, все-таки сыграли роль щита, сковав в районе Хохенштейна почти 3 русских корпуса (5 пехотных дивизий), пока основные силы немцев совершали маневр на окружение. Немцы применили разделение функций, соответственно качеству частей: усиленные тяжелой (в том числе крепостной) артиллерией резервисты из гарнизонов обороняются по фронту, а регуляры 20-го армейского корпуса наносят контрудары по флангам наступающих русских, выигрывая время. Весьма большую роль в сражении сыграли немецкие ландштурмисты, старавшиеся не уступать перволинейным войскам. Как справедливо отмечали русские уже после войны, немецкий ландштурм «был несравненно больше подготовлен, чем русское ополчение, которое… абсолютно никакой боевой силы не представляло»