Недовольство политикой императора Павла I высказывали не только приближенные к власти аристократы, но и люди, казалось бы, далекие от большой политики. В этот период значительно возрастает количество дел «об оскорблении величества» на рядовых граждан, тогда как в предыдущее царствование этого не наблюдалось. Нередко можно встретить такие резолюции на следственных делах того времени: «Приказ от 22 ноября 1796 г. Полковника Алексея Елагина за дерзкие разговоры повелеваем запереть в здешнюю крепость навсегда»[157]. Купца Анисима Смыслова, у которого нашли запрещенную книгу, сослали в Сибирь[158]. Штабс-капитана Иванова, обвиненного в произнесении слов: «Наш государь дурак, что меня к присяге не приводит», сослали на каторгу в Нерчинск[159].
В 1797 г. по доносу ротмистра П. Бырдина было возбуждено дело против прапорщика Ивана Тихоновича Рожнова. Прапорщик обвинялся в произнесении в разговоре с секретарскою женой Смирновой дерзких слов: «1…Что все государи тираны, злодеи и мучители и что ни один совершенно добродетельный человек не согласится стать государем; 2. Что, быв на вахт-параде, смотрел на то, как на кукольную комедию; 3. Что люди по природе все равны и не имеют права наказывать других за поступки, коим сами подвержены; 4. Что все иконы суть идолы, что поклоняются оным с отменным усердием все бесчестные люди»[160]. 28-летний офицер, сын священника, был, вероятно, знаком с произведениями французских просветителей и не боялся высказывать свои довольно смелые по тем временам взгляды, за что, собственно, и поплатился.
13 февраля 1797 г. хорунжий Токаревский донес на секретаря конторы Херсонского адмиралтейского порта, о том, что тот говорил: «Государь нехорошо учредил мундиры, шпаги и темляки и отобрал вестовых» и размышлял далее: «Россия недурна; коронации не было, и Бог ведает, будет ли она. Отец его зачинал тоже – и недолго царствовал»[161].
В том же 1797 г. был еще один случай, произошедший в доме коломенского «именитого гражданина» Ивана Лажечникова. Однажды, 5 октября 1797 г., за столом зашел разговор о военной службе. И. Лажечников, в присутствии учителя своего сына Малинина, сказал, что «нынешняя военная служба тяжела, и что многие офицеры идут в отставку, а именно в рижском полку остался только один майор, и что ежели вскоре откроется война, то солдаты будут употреблять старый артикул или разбегутся за границами»[162]. Малинин попытался возразить, но Лажечников в гневе выгнал его из дома. Так как Малинину должны были денег, он и донес на Ивана Лажечникова.
В том же 1797 г. поступил донос на офицера Афанасия Маслинского о том, что он, будучи в Воронеже, «пришел из острога на гауптвахту, где содержатся под следствием обер-офицеры, между прочим разговаривал, будто станут наказывать содержащихся под стражей двух офицеров кнутом, и сказал, что в прежнее время и покойный и вечнодостойный памяти государь Петр I дворян не наказывал, а потом осмелился он, Маслинский, сказать про Ваше Императорское Величество: какой это Государь, и выбранил непристойным словом, как и простолюдинов ругают»[163].
В 1799 г. был получен донос на исключенного из службы поручика Егора Кемпена, который по дороге в Вильну, в местечке Румшишки, говорил «с жаром» среди офицеров, что при нынешнем императоре и генералов исключают из службы и «рогатки надевают, но скоро эта выключка лопнет». Более того, в разговоре с корнетом Матовым он сказал, что «находятся таковые люди, что хотят Государя императора извести». И еще рассказал, будто бы к Павлу I приходила цыганка, гадала на кофейной гуще и сказала, что государю только три года царствовать, а по истечении «окончит он жизнь свою». На допросах у Кемпена интересовались, что он знает о заговоре, но тот стойко стоял на своем, что все это слышал от других и сам более ничего не знает[164].
В следующем, 1800 г. количество таких дел возросло. Вот какое любопытное дело разбирали в мае 1800 г. Оно поступило сразу и на титулярную советницу Флиге, и на извозчика Матвея Козырева. Данная титулярная советница наняла извозчика съездить в Екатерингоф и требовала, чтобы он ехал быстро, на что извозчик ей отвечал, что ездить быстро запрещено, и если попадут навстречу государю, то оне (о есть статская советница Флиге) не успеют выйти из кареты, потому в рассуждении нынешних строгостей всем будет беда». Когда же доехали до Екатерингофа, извозчик, изрядно выпив, стал говорить: «В Екатерингоф доехали благополучно, как-то назад? Седни приказывают ехать скоро, а попадешь батюшке Курносому, так и своих не узнаешь… Мы и с генералами и с графами езжали, да и те из кареты опрометью вылезают, а как не поспеют, то глядишь – и за город». Далее он сетовал, что государь «весьма не милостив» к извозчикам, которые «шибко ездят», особенно нетрезвые, за что тотчас отдает в солдаты. И под конец совсем разошелся и стал говорить, что «кабы моя воля была, то бы я его, плешивого и курносого, застрелил (причем разорвал на себе рубашку), а мне уже-де быть только одному в ссылке, за что знатные господа… согласились бы прислать ко мне по 500 руб. жалования в ссылку и я бы жил пан-паном»[165]. На следствии Матвей Козырев раскаивался и называл все пьяным бредом.
Большое количество дел «об оскорблении величества», заведенных на низших и средних офицеров и даже купцов, свидетельствует о распространении недовольства политикой императора Павла I в широких слоях населения, хоть сколько-нибудь близкого к столице. Такого не было никогда, даже в мрачные времена Анны Иоанновны. Политические дела, конечно, были, но не в отношении прапорщиков и купцов. Справедливости ради надо сказать, что простой люд считал Павла I строгим, но справедливым монархом. Однако не крестьянство было его социальной опорой. Единичные случаи царской милости не могли решить стоящих перед Россией на тот момент социальных задач, а озлобить и настроить против монарха людей можно было с легкостью.
Особенный интерес при анализе идейной оппозиции императору Павлу I представляют события, вошедшие в историю под названием «Дело братьев Грузиновых». Опала Евграфа и Петра Грузиновых, приближенных великого князя, а затем императора Павла I, была, по тем временам, делом обычным. Но последовавшие за этим события потрясли даже привыкшее к высочайшему своеволию русское общество.
Евграф Грузинов, сын старшины Осипа Грузинова из станицы Старочеркасской войска Донского, родился в 1770 г. Он был записан на службу 5 сентября 1779 г.; 10 июня 1786 г. Евграф произведен в полковые писари, а ровно через два года – в сотники. В 1788 г. Е.О. Грузинов с командой донских казаков был вызван в Гатчину и зачислен в войска великого князя Павла Петровича. Вскоре началась Русско-шведская война, и гатчинские полки были отправлены на фронт. За отличие в боях сотник Евграф Грузинов удостоился ордена Анны III степени. В тех же сражениях получил боевое крещение и его младший брат Петр. По окончании войны братья некоторое время служили в «большой» армии императрицы Екатерины II. Старший, Евграф, был 3 июля 1793 г. произведен в есаулы. В 1795 г. оба брата были переведены обратно в гатчинские войска.
С первых же дней воцарения Павла I Евграф Грузинов стал одним из приближенных нового императора, помощником в его первых преобразованиях. 10 ноября 1796 г. Е.О. Грузинов был произведен в подполковники. Тогда же он принимал участие в организации лейб-гвардии Казачьего полка и был назначен в нем шефом второго эскадрона (шефом первого был сам император Павел I). 15 января 1797 г. по высочайшему указу подполковнику Е.О. Грузинову всемилостивейше пожаловано 1000 душ в Московской и Тамбовской губерниях[166]. Донской казак стал российским помещиком. В марте 1797 г. в возрасте 27 лет Е.О. Грузинов получает чин полковника гвардии.
Однако столь быстрое восхождение по служебной лестнице вскоре обрывается. 18 апреля 1798 г. «за упущение по службе» Евграф Грузинов был письменно вызван Павлом Петровичем в Павловск, арестован и заключен в Ревельскую крепость. Через несколько дней к нему присоединился и Петр Грузинов. В июне их освободили, Евграф был даже зачислен в свиту е. и. в., но расположение императора оказалось переменчивым: как сказано в судебном деле, «за ложное рапортование себя больным» Евграф Грузинов вместе с братом был исключен из службы и сослан в Черкасск[167]. Головокружительная карьера закончилась не менее стремительным падением.
Источники не дают ответа на вопрос, в чем была истинная причина опалы. В литературе существует три версии. Официальной «Истории лейб-гвардии Казачьего полка»[168] необходимо было не пустить и тени сомнений на величие и мудрость императора Павла I и не запятнать честь и благородство полковника Евграфа Грузинова и его младшего брата. «Жертвою интриг, свивших себе гнездо у подножия престола, в первую же очередь падают одни из верных слуг Государя – лейб-казаки свиты Е. И. В. полковник Е.О. Грузинов и его брат подполковник и георгиевский кавалер Петр»[169]. Интрига между тем состояла в следующем: Павлу I сказали, что против него готовят заговор на Дону, и предложили проверить это. Император пригласил к себе Евграфа Грузинова и спросил, не хочет ли он съездить на Дон[170]. Тот согласился, это и послужило подтверждением измены. Далее – следствие. Донос – вещь по тем временам обычная, но, как правило, их анонимно писали. Но в документах ничего подобного мы не находим. Не говорит о доносе в своих весьма откровенных показаниях и сам Евграф Грузинов, да и император Павел I, при всей его горячности, едва ли был так легковерен. Потом, при подозрении на сколько-нибудь серьезный заговор, за доносом последовало бы немедленное следствие, причем в Петербурге, а не ссылка в Черкасск.