Еще более откровенен Е.О. Грузинов со своим проповедником, протопопом Петром Федоровичем Болошевским. После этого разговора Волошевским был составлен рапорт, в котором он сообщал, что Евграф Осипович «оказался за все излияния высокомонаршей милости нечувствителен и неблагодарен». Более того, «он не признавал себя в зависимости подданного и будто высокомонаршие благоволения принадлежат ему по заслугам». Говорил, что «донские казаки от высокомонаршего престола стоят в независимости и будто к нему всеподданнической присягой не обязаны, а только к службе». Они проговорили более часа, но Е.О. Грузинов не изменил своих взглядов и не раскаялся, «лаская себя какой-то непонятной надеждой, что он нимало не грешен и что покаяния ему приносить не в чем; по всем его словам выходит один ужас, по его замыслам – уничтожение власти»[185].
Однако жестокость расправы с Евграфом Грузиновым объясняется не его взглядами, которые мало волновали следователей, а его отношением к особе императора и поведением на следствии. Вину Е.О. Грузинова усугубили показания привлеченных к делу как свидетелей казаков Луганской станицы Зиновия Петровича Касмынина, Василия Попова и Ильи Колесникова. Касмынин показал на допросе, что приходил с вышеназванными казаками в дом Евграфа Грузинова «ради требования не уплаченных им из числа занятых им в бытность его в Петербурге в лейб-казачьем полку денег». Е. Грузинов отказался отдать. Казаки пристыдили его, сказав, что государь пожаловал ему 1000 душ и, следовательно, он в состоянии расплатиться. Евграф Осипович рассердился и начал выговаривать такие слова: «Пущай государь крестьян отберет у меня. Знаете ли вы, что Дон заслуживает? Теперь отымают… Вступился было за отечество Пугач, но его спалили; встретились было также Фока и Рубцов, но их высекли»[186]. Грузинов здесь упомянул о неприятном случае, происшедшем еще во времена Екатерины II: в 1792 г. казаки Никита Белогорохов и Фока Сухоруков с командой были отправлены для основания новой линии укреплений. Когда все было уже готово и они выступили к новому мосту, среди казаков прошел слух, что их послали «вне очереди», то есть незаконно. Казаки вернулись к Черкасску, и Н. Белогорохов поехал договариваться с начальством, но его арестовали «за бунт». Тогда Фока Сухоруков с отрядом около 150 человек стал ходить по станицам, поднимать казаков и «делать разные возмущения». Его поймали, состоялся суд, на котором Н. Белогорохов, Ф. Сухоруков и «сотоварищи» покаялись в содеянном. По указу от 10 июня 1793 г. казаков Фоку Сухорукова и Никиту Белогорохова наказали кнутом и заключили в крепость Св. Дмитрия.
В ходе следствия Е.О. Грузинов вел себя крайне вызывающе, отказывался отвечать на вопросы, давать какие-либо пояснения по поводу найденных у него бумаг. Более того, «в закоренелом упорстве» Грузинов высказывался, что воля духа требует того, чтобы «никто не мог поставить ему границу…»[187]. Все вышеизложенное было тягчайшим преступлением по законам Российской империи.
Уже к концу августа, а комиссия начала работать 14 августа 1800 г., против Евграфа Грузинова были выдвинуты следующие обвинения: «1. Хвастался тем, что будто возьмет Константинополь и населит его разных вер людьми; учредит там свой сенат и правление. 2. Хвастался тем, что пройдет всю Россию; да не так, как Пугач, а что вся Москва затрясется. 3. Поносил государя бранными словами; отказался от жалованных ему крестьян, говоря, что они ему не нужны»[188].
Евграф Осипович Грузинов за «измену против Государя и Отечества» был приговорен к лишению чинов и дворянства и наказанию нещадно кнутом. 5 сентября 1800 г. состоялась публичная казнь. Евграф Грузинов с честью выдержал наказание, но через два часа после экзекуции умер[189].
При всей серьезности выдвинутых против Евграфа Грузинова обвинений, в этом деле много неясных сторон. Прежде всего, поражает скорость делопроизводства: через 18 дней после образования следственной комиссии уже был вынесен приговор отставленному от службы полковнику гвардии, причем такой суровый. Буквально через несколько дней после казни был получен высочайший рескрипт о помиловании Евграфа Грузинова и всех, кто проходил по его делу. За невыполнение этого распоряжения генерал от кавалерии Репин был отстранен от службы, и его дело было передано в уголовный суд[190]. В.И. Лесин выдвинул версию, что Павел I был убежден в необходимости казнить Грузиновых, но в то же время стремился соблюсти законность. Поэтому он отдал приказ казнить (четвертовать) Е. Грузинова, но для видимости строгого исполнения законности привлек к ответственности и «исполнителя» приговора. С этим никак нельзя согласиться, так как Павел I никогда не был замечен в лицемерии. Да и скорость производства и исполнения приговора не могла позволить ему лично следить за ходом дела. Может быть, именно в этом, то есть действии без постоянных донесений императору и следование только им, а не собственным выводам, причина недовольства генералом Репиным? Как известно, именно этого император Павел I не прощал. Учитывая расстояние между Черкасском и Петербургом, Павел не мог быть в курсе происходящего на следствии (оно длилось только 18 дней), тем более им руководить.
Из всего вышеизложенного можно сделать следующие выводы. Во-первых, братья Грузиновы, несмотря на то что заслужили доверие Павла I, пришлись не ко двору. В столице они были чужими, у них не было связей ни с русской аристократией, ни с людьми, выдвинутыми императором Павлом. Евграф Грузинов подчеркивал на допросах, что не искал придворной карьеры, а исполнял свой долг по службе. Во-вторых, в ходе следствия братья Грузиновы не отреклись от своих взглядов и убеждений, к тому же дерзко вели себя и тем самым усугубили свое положение. В-третьих, следователи увидели в Евграфе Грузинове «потенциального Пугачева», что было самой страшной виной в то время. Евграф Осипович Грузинов сам никогда не искал расположения императора. Он служил, исполняя свой долг, но и не более того, так как «на подданство не присягал». Такое заявление было ярким доказательством неприятия Е.О. Грузиновым деспотизма. Он был знаком с передовыми идеями того времени, жаждал перемен и даже записал собственные взгляды на необходимые реформы в форме «утопии».
Дело братьев Грузиновых получило огласку, вызвало всплеск недовольства в обществе. Причин опалы не искали, но стало известно, что дворян и офицеров лейб-гвардии засекли кнутами. Значит, такая же участь за любую провинность могла постигнуть каждого офицера и дворянина.
Несмотря на всю разницу в масштабах, все вышеописанные эпизоды касались отдельных лиц. Куда более серьезным элементом политической оппозиции политике Павла I был так называемый Смоленский кружок, или «Канальский цех», как его окрестили сами участники. Его руководителем был полковник в отставке Александр Михайлович Каховский. Этот кружок, судя по документам, просуществовал около двух лет.
Точной даты создания Смоленского кружка не сохранилось. По всей вероятности, он был организован в конце 1796 г. и окончательно прекратил свое существование в конце 1798 г. Историю создания и деятельность этой организации можно узнать из следственного дела, переписки членов кружка и некоторых других документов. Организатором и вдохновителем этого кружка был Александр Михайлович Каховский. По матери, урожденной Давыдовой, и отчиму, статскому советнику П.А. Ермолову, он был в родстве с видными аристократическими фамилиями того времени. Каховский получил прекрасное образование и долгое время служил при штабе А.В. Суворова. В 1789 г. Каховский отличился при штурме Очакова, за что был награжден орденом Святого Ееоргия. Суворов знал и выделял Каховского. К 1796 г. Каховский занимал должность обер-кригс-комиссара Инспекторской военной коллегии, но в начале царствования Павла I он был отстранен от службы и в 1797–1798 гг. жил в своем смоленском имении.
Из офицеров воинских частей, расквартированных в Смоленске, а также отставных офицеров А.М. Каховскому удалось создать тайный антиправительственный кружок. Первоначально был создан небольшой кружок, состоявший только из отставных офицеров, который назывался «Канальский цех»[191]. Позднее он стал ядром организации, большую часть которой составляли офицеры, находившиеся на службе. Точно установить численность этого кружка очень сложно, так как о существовании организации Каховского знало почти все смоленское высшее общество и офицеры находившихся здесь частей. Вследствие этого очень трудно отличить действительных членов кружка от «сочувствующих». Тем не менее есть и прямые указания о членстве ряда лиц в этой организации: все входившие в «Канальский цех» имели условные имена, «клички». По переписке удалось установить таких десять человек; однако в ходе следствия выяснилось, что законспирировано могло быть 25–30 человек, потому что одну и ту же «кличку» имели два человека. Председатель следственной комиссии Ф.И. Линденер доносил генерал-прокурору П.В. Лопухину 24 ноября 1798 г.: «Из открывшихся обстоятельств видно, что есть еще подобные [арестованным в Смоленской губернии] в некоторых полках и губерниях под чужими именами»[192].
Уже сам факт назначения Фридриха (Федора Ивановича) Линденера расследовать это дело говорит сам за себя. Ф.И. Линденер был из гатчинских «любимцев» Павла Петровича. Они познакомились в Берлине во время заграничного путешествия цесаревича. Статный вахмистр Линденер командовал почетным караулом и приглянулся наследнику, который и пригласил его на службу. После восшествия на престол Павла I Линденер был назначен инспектором кавалерии и получил звание генерал-майора. Прославился он тем, что по приказу императора Павла подавлял выступления крестьян и делал это с особой жестокостью. Именно этому человеку и поручили расследовать дело.