[264]. Этот эпизод является хорошим примером того большого влияния, которое имели руководители заговора в первые месяцы правления Александра. Но внешняя политика в России всегда была прерогативой монарха.
Тем не менее, несмотря на все вышесказанное, положение вчерашних руководителей заговора было очень сложным, а участь, по сути дела, предрешена. Еще в начале июня 1801 г. граф П.А. Пален занимал ключевые посты в государстве: он был членом Непременного совета, членом Коллегии иностранных дел, петербургским военным губернатором. Ему были подчинены все военные силы и полиция Петербурга. Кроме того, он состоял в должности управляющего гражданской частью в Эстляндской, Курляндской и Лифляндской губерниях. 3 июня 1801 г., буквально за две недели до полной отставки, на него было возложено управление гражданской частью в Петербургской губернии. Однако его реальное положение было шатким. Как записал Ланжерон со слов великого князя Константина Павловича, «он [Пален] слишком злоупотреблял своей властью, он чересчур долго третировал своего государя, как ребенка… Пален заставил себя бояться, не заставив полюбить»[265].
У графа Палена не было влияния и поддержки среди аристократии и гвардейского офицерства. Первые считали, что он сделал «грязную работу» и теперь должен сойти со сцены, дабы не компрометировать императора Александра. Например, граф С.Р. Воронцов, считавший свержение Павла I спасением России от неминуемой гибели, писал своему брату вице-канцлеру А.Р. Воронцову, что он желал устранения Павла I, но обстоятельства, которые сопутствовали событию, внушали ему крайнее отвращение. Далее, он высказывает удивление, что духовный отец этого преступления П.А. Пален не отдаляется от двора. Более того, он выразил опасение, что чрезмерное влияние Палена может иметь для России дурные последствия, она станет «une seconde Perse»[266], то есть может произойти возрождение деспотизма[267]. Конечно, это высокомерное замечание сквозит лицемерием, так как С.Р. Воронцов, прекрасно зная о заговоре, понимал, что его возможно реализовать только путем цареубийства, но считал своим долгом «откреститься» от его непосредственных участников. П.А. Пален не мог рассчитывать на армию и гвардию. Участвовавшие в заговоре генералы видели в нем человека, который хотел ограничить самодержавную власть и занять место временщика рядом с «неопытным» монархом. Кроме того, после воцарения Александра I началась борьба за власть между вчерашними единомышленниками: и Зубовы, и даже Н.П. Панин способствовали падению П.А. Палена[268].
Наконец, следует добавить, что Пален не скрывал и не стыдился своего участия в заговоре против Павла I, что раздражало внешне скорбящую императорскую семью. Поэтому, воспользовавшись первым же поводом для недовольства временщиком, Александр I приказал ему отправиться в имение, освободив от всех должностей. Та же участь постигла Н.И. Панина и Зубовых, влияние которых на Александра объясняется лишь руководством заговора. Здесь мы не можем согласиться с М.М. Сафоновым, который утверждает, что влияние П.А. и В.А. Зубовых «в правительственных сферах было самым ощутимым»[269]. Братья Зубовы, особенно князь Платон, не пользовались авторитетом и уважением у столичного общества и офицерства. Их влияние во времена Павла определяли родственные связи: Николай Зубов был женат на дочери А.В. Суворова, а также имел богатство и титул, данные Екатериной II. Кроме того, некоторое время авторитет Зубовых держался за счет старых заслуг: будучи на вершине власти в последние годы правления Екатерины II, Платон Зубов многим оказывал содействие при продвижении по службе. Возможно, его протеже в течение ряда лет еще могли испытывать благодарность к своему покровителю, хотя, безусловно, она быстро таяла с потерей Зубовыми прежней власти. Да и сразу после воцарения Александра I Зубовы повели себя как настоящие царедворцы. Проекты реформ Платона Зубова, о которых ниже будет сказано подробнее, шли в русле идей и устремлений императора Александра. И наконец, стоило им только почувствовать к себе более холодное отношение, князь Платон тут же пошел к цесаревичу Константину доказывать свою невиновность, то есть непричастность к убийству Павла I, но великий князь отказался пожать ему руку, ответив французской пословицей: «кто извиняется – признает себя виновным»[270].
После отставки П.А. Палена, П.А. Зубова и, тем более, Н.П. Панина[271], наверное, самого свободолюбивого и независимого вельможи, организаторы заговора ушли с политической арены. Единственным, кто серьезно пострадал за участие в заговоре, был полковник князь В.М. Яшвиль. Он ненавидел Павла I и был непосредственным участником его убийства. После восшествия на престол императора Александра, отправляясь в деревню, он направил ему необычайно дерзкое письмо. В нем он напомнил Александру I, что его «руки обагрились кровью не из корысти… Пусть жертва не будет бесполезна». Далее он прямо угрожал императору: «Для отчаяния всегда есть средства, не доводите отечество до гибели». И в конце он фактически обвинил Александра в малодушии, нежелании признавать свое участие в заговоре: «…я более велик, чем вы, потому что ничего не жалею и, если бы даже нужно было для спасения вашей славы, которая так для меня дорога только потому, что она слава России». Вероятно, князь Яшвиль был сторонником ограничения самодержавной власти и провал планов заговорщиков о подписании документа, ограничивающего власть монарха, вызвал у него столь бурную реакцию. По приказу императора Александра князь Яшвиль остаток жизни провел в своей деревне под строгим надзором полиции[272]. Такова судьба многих организаторов заговоров. Ведь известно, что те, кто разрушает государственный строй, первые гибнут при его крушении.
В начале правления Александр I искренне стремился доказать, возможно самому себе, что поступил правильно. Буквально сразу же, 2 апреля 1801 г., он приступил к реформам, точнее, обозначил заявку на реформы, обнародовав пять манифестов, затрагивающих ключевые вопросы развития страны. В первом император Александр Павлович торжественно объявлял о восстановлении Жалованной грамоты дворянству. Он заявил, что уверен «в справедливости, святости и неприкосновенности преимуществ дворянства». Император подтвердил незыблемость этой грамоты для него и его потомков. Естественно, он отменял все указы, противоречащие Жалованной грамоте, так как считал ее «непременным законом».
Вторым манифестом было объявление о восстановлении Жалованной грамоты городам и городского положения, которые также объявлялись непременными и незыблемыми законами.
Третьим манифестом Александр I объявил амнистию: «прощение находящихся под судом и следствием всех, кроме смертоубийц». Еще до того, указом от 14 марта 1801 г., были прощены офицеры Петербургского драгунского полка, расквартированного в Смоленске. Освобождены из заключения и возвращены из ссылок с восстановлением дворянства и воинских чинов все члены кружка А.М. Каховского. Указом от 9 апреля 1801 г. Александр I возвратил ближайшим наследникам гвардии полковника Е.О. Грузинова описанное в казну имение, а также снял с него и его брата Петра все обвинения[273]. Кроме того, был издан указ о возвращении дворянства, должностей и званий всем офицерам и гражданским чиновникам, исключенным по суду или «высочайшему указу», но, помня печальный опыт своего отца, Александр I заявил, что всем выдаются указы об отставке[274].
Четвертым манифестом упразднялась Тайная экспедиция. Это ведомство занималось расследованием дел, связанных с оскорблением величества, а также «изменой Государю и Отечеству». Под разными названиями подобная организация существовала уже несколько столетий. В манифесте кратко излагалась история деятельности Тайной экспедиции за императорский период и подводился своеобразный итог. Александр Павлович утверждал, что она исчерпала себя, и торжественно провозгласил, что «в благопристойном государстве все преступления должны быть объявляемы, судимы и наказуемы общей силой закона». Секретные дела, ранее рассматривавшиеся в Тайной экспедиции, впредь поручались Сенату и другим учреждениям, ведавшим уголовным сыском.
Пятый манифест был «изъявлением милости народу». В качестве таковой государь торжественно объявил, что без особых государственных причин налоги поднимать или вводить новые не будет. Император Александр обещал, что впредь будет уделять особое внимание, чтобы «уже существующие провинности могли быть с большей удобностью поселянами отправлены». Для этого был разрешен свободный отпуск земледельческих продуктов за границу. Более того, Александр I разрешил крестьянам пользоваться государственными лесами (кроме корабельных) по своему усмотрению[275]. Несмотря на кажущуюся ничтожность первых заявлений императора о крестьянах и декларативность манифеста, само обращение к этим вопросам насторожило окружение императора. Нельзя забывать, что владение «живыми душами» было главным и наиболее ревностно охраняемым правом дворян. Даже намек на возможные перемены в этом вопросе, а тем более освобождение крепостных крестьян, считался в то время подавляющим большинством дворян проявлением крайних форм деспотизма со стороны верховной власти. В то же время воспоминания и страх перед «пугачевщиной» были еще очень свежи. Наиболее образованные и дальновидные представители дворянства понимали, что необходимо предпринимать какие-либо меры для предупреждения крестьянских бунтов. С другой стороны, проблемы отмены или хотя бы ограничения крепостничества являлись неотъемлемой частью зарождающейся либеральной доктрины.