Не прошло и дня, как Муртазали отправился в Хунзах, а он уже возвращался с подмогой.
Глава 117
Над Андалалом тянулся дым пожарищ. Горели аулы Мегеб, Обох, Шитли, Шангода и Бухты.
В Хицибской битве войска Надир-шаха тоже брали верх.
Горцев оставалось все меньше. Среди погибших были теперь и женщины. Сердца дагестанцев горели ненавистью к врагам, но одолеть полчища шаха, усиленные свежими частями конной гвардии, у горцев не хватало сил.
– Отходите к аулу! – призывал Пир-Мухаммад. – Мы еще повоюем!
Но горцы отступать не желали. После всего, что они перенесли, смерть не казалась им страшной. Страшнее было показать врагу слабость. Они отбивались из последних сил, стаскивали крючьями всадников с лошадей, вставали спиной друг к другу, чтобы биться с нападавшими со всех сторон каджарами.
Муса-Гаджи вдруг увидел, как всадник занес саблю над его Фирузой. Успеть к ней он не мог и, схватив пику, швырнул ее в гвардейца. Она пронзила его панцирь, и всадник свалился с коня. Муса-Гаджи пробился на своем коне к женщинам, чтобы защитить их от врагов. В него уже попало две стрелы, но он продолжал давить сарбазов и рубить их саблей.
– Зачем вы пришли? – кричал Муса-Гаджи женщинам, но Фируза чувствовала, что он обращается к ней.
– За тем же, что и вы, – ответила она, пронзая кинжалом врага, сбитого конем Мусы-Гаджи. – Разве в наших законах написано, что женщины не должны воевать?
И вдруг все переменилось. Каджары, будто испугавшись чего-то, остановились и отхлынули назад.
Муса-Гаджи не понимал, что случилось, пока не услышал голос Пир-Мухаммада:
– Хунзахцы! Они уже здесь!
Это был долгожданный отряд, который привел Муртазали.
Перед тем, как броситься на врага, нуцал Мухаммад-хан объявил хунзахским воинам:
– Если враг завладеет Андалалом, то кинется и на Хунзах. Постоим же, братья, за наши горы. Кто вернется живым – вернется со славой. Кто погибнет – станет бессмертным!
Подняв свои стяги, устремив вперед копья, размахивая саблями и палицами, хунзахцы налетели на растерявшихся врагов, как ястребы на воронье.
Надир-шах, уже прикидывавший, где на своем драгоценном щите он прикажет вставить самый большой рубин – в честь победы в Андалале, неожиданно обнаружил, что войско его отступает. Свита его давно заметила прибывшие на подмогу горцам отряды, но никто не решался сообщить об этом погрузившемуся в сладостные мечтания повелителю.
– Мои войска бегут?! – взревел шах.
– Это только маневр, мой повелитель, – пытался оправдать отступление шахских отрядов визирь.
– С такими маневрами мы скоро окажемся в Мешхеде! – бесновался Надир, чувствуя, как победа ускользает из его рук.
Он выхватил саблю и стал бить ей всех, кто попадал под руку.
– Вперед, трусливые собаки! Кого вы испугались? Вырвите их сердца и растопчите их знамена!
Последний, остававшийся при шахе полк его личной гвардии бросился в бой.
У реки, которую так и не смог перейти Надир-шах, снова закипела ожесточенная битва. Звон сабель, грохот выстрелов, молодецкие кличи и храп коней смешались в кровавой сече. Но горцы уже почувствовали, что могут победить, и это придавало им новые силы. В шахских же воинах уже что-то надломилось, они больше отбивались, чем дрались. Их было больше, и это помогало им некоторое время удерживать позиции, но горцы постепенно брали верх.
Даитилалцы и огузилалцы рубились с упоением, будто только и ждали случая разделаться с врагами, и он, наконец, представился.
Муса-Гаджи, забыв про усталость и раны, дрался, как одержимый, мстя за родину, за страдания Фирузы, за смерть Чупалава и Ширали.
Муртазали и вовсе был неудержим. Его сабля сверкала молнией, будто соскучилась по вражеской крови и никак не могла утолить свою жажду.
– Кто эти люди? – вопрошал изумленный Надир-шах. – Откуда они взялись?
– Хунзахцы, – сообщил Шахман.
– Хунзахцы? – переспросил Надир. – Те самые, которых я собирался покорить?
– Говорят, это львы, от которых нет спасения, – продолжал Шахман. – И еще говорят, что от их ружей пылают небеса, а от сабель рыдают камни.
И Надир-шах готов был ему поверить, глядя, какой ужас навели они на его отборные отряды.
– За этих хунзахцев я бы отдал все свое войско, – с завистью сказал Надир-шах.
Ему стало страшно от мысли, что если лишь один отряд хунзахцев учинил над его гвардией такое побоище, то что бы было, если бы он встретился со всем хунзахским войском? И теперь Надир был рад, что в Аймакинском ущелье оказался Лютф-Али-хан, а не он. Ведь там тоже в деле участвовали хунзахцы.
– А кто вон тот на белом коне, который рубит всех подряд? – спросил Надир-шах, всматриваясь в гущу сражения.
Сурхай-хан молчал, с гордостью наблюдая за своим сыном, а затем сказал:
– Это тот, кто привел дружину Хунзахского нуцала. Мой сын Муртазали, чтоб ворон выклевал его глаза!
– Ослепни сам! – гневно вскричал Надир-шах. – За такого сына я бы отдал царство!
Он поднес к глазам подзорную трубу и заворожено смотрел на Муртазали, косившего шахских воинов, как огненный смерч. Шах смотрел на него и с горечью вспоминал своего сына Ризу, впавшего в отцовскую немилость. Смотреть на такого героя, который был не его сыном, шаху стало невмоготу, и он отвел трубу в сторону. Но то, что он увидел там, поразило его еще больше.
Он снова увидел Фирузу, которая уводила от места сражения раненую женщину.
Глава 118
Фируза спасала Аминат, которую каджарская сабля ранила в руку.
– Потерпи, сестра, – говорила Фируза. – Скоро все кончится.
– Я знаю, – сказала Аминат. – Скоро наши мужчины погонят врагов. Жаль, Чупалав этого не увидит.
– Увидит, – обещала Фируза. – Аллах явит ему нашу победу.
Усадив Аминат в безопасном месте, Фируза спустилась к реке, чтобы набрать воды. Река оказалась красной от крови. Фируза не могла на это смотреть, ей нужно было отыскать чистую заводь и смочить в ней свой платок.
Аминат не думала о своей ране. Это было не так больно, как потерять любимого мужа. Ей хотелось снова броситься в бой, чтобы отомстить этим зверям, которые пришли на их землю и принесли столько горя. Ей легче было погибнуть, чем смотреть в глаза своим осиротевшим сыновьям. Ведь они так гордились своим отцом. Что теперь с ними будет? Кто о них позаботится так, как заботился отец? Кто накормит и оденет? Кто защитит? Кто научит хорошему и отвратит от плохого? Кто сосватает им невест? Кто достроит их дом, кто будет пахать землю и засевать поля? А что теперь будет с ней? Вдова! Это страшное слово леденило ей сердце. Она видела много вдов, жалела их, но какая жалость облегчит теперь ее страдания?
Она смотрела на охваченный огнем Андалал, и душа ее не принимала того, что творилось вокруг. Битва продолжалась, и мужчины отдавали свои жизни ради своих семей. Погибали, оставляя вдов и сирот. Аминат понимала, что есть что-то более страшное, чем остаться без мужа и отца, – попасть в руки врага. И этот ужас был совсем недалеко – там, где горцы из последних сил пытались этот ужас остановить. Аминат не допускала и мысли, что горцы могут уступить, но ведь могло случиться так, что их просто не хватит на эти надировы полчища… И тогда… Нет, этого не может быть… Но ведь Фируза испытала все это на себе. Пусть судьба хранила ее, и Муса-Гаджи сумел вырвать ее из лап Надир-шаха, но тысячи таких же девушек, как Фируза, сделались невинными жертвами свирепых врагов. А сколько детей затоптали они копытами лошадей, сколько женщин и стариков погибли под молотильными досками? Или этот проклятый Надир – не человек? Разве люди могут совершать такое? Или у них камни вместо сердец? Или их не родили матери, любуясь на своих младенцев? Или их жены не плачут теперь, не зная, вернутся ли их мужья живыми? А их дети?.. Аминат не в силах была все это понять, она знала теперь лишь одно – ее любимый Чупалав погиб, и он не останется неотомщенным.
Аминат вновь и вновь пыталась поднять лежавший рядом кинжал Чупалава, но раненая рука не слушалась. Аминат взяла кинжал другой рукой и почувствовала, что не сможет так драться, зато сможет убить себя, если каджары одолеют горцев.
Фируза, наконец, вернулась. Она омыла рану Аминат и обернула ее платком.
– Мне уже легче, – сказала Аминат.
– Наша река превратилась в реку крови, – сказала Фируза. – Я еле нашла чистой воды.
– Река быстро очистится, – вздохнула Аминат. – А земля осквернена надолго.
Поблизости вдруг появился Дервиш-Али.
– Эти каджары еще здесь? – спросил он.
– Не ходи туда, – сказала ему Фируза. – Там очень страшно, там война.
– Вот и хорошо! – обрадовался Дервиш-Али. – Смотрите, что у меня есть!
Он достал из мешка настоящий лук и боевые стрелы.
– Где ты это взял? – удивилась Фируза.
– В ущелье нашел, под Хицибом, – сообщил Дервиш-Али. – Там всего полно. Теперь Надир-шаху не поздоровится!
– А лук настоящий? – будто не верила Фируза.
– А как же! – заверил Дервиш-Али. – Сама посмотри.
– Вот я и хочу проверить, – сказала Фируза, беря у него лук и стрелу.
– А ты стрелять умеешь? – не верил Дервиш-Али.
– Раньше умела, – сказала Фируза.
Она взошла на пригорок, но разглядеть Надира сквозь бурю сражения было невозможно. Тогда Фируза вернулась к реке, поднялась вдоль нее до холма, где росла березовая рощица, и начала осторожно пробираться между деревьями. Шум сражения все усиливался, и, наконец, Фируза увидела весь этот кровавый ужас: грохот оружия, скрежет доспехов, стоны раненых, толпы каджаров, редевшие от горских мечей. Потрясенная, Фируза будто оцепенела, видя, как много было еще врагов. И только заметив позади каджарских рядов свиту шаха и самого Надира, она вспомнила, зачем сюда пришла.
Лук был тугой, и тетива поддалась не сразу. Но Фируза вложила в нее всю свою ненависть, всю боль за родину, за убитую мать, за раненого отца, за погибших горцев, за сражающегося Мусу-Гаджи. Она натянула тетиву так, что та зазвенела и заскрипел лук. Фируза вышла из рощи, прицелилась и выпустила стрелу, провожая ее словами: