делегаций, которые во время моего посещения театра там представились мне.
Мне предложили поехать в Киль. Надобности не было никакой, но раз это было предложено, я решил, что отказываться не стоит, тем более, что там был принц Генрих Прусский, брат императора, и мне казалось, что неудобно, раз мне предложили это, отказаться от свидания с ним.
На следующий день я поехал в Киль в сопровождении своих адъютантов и графа Берхема. В Киле я был очень торжественно встречен, на станции был выставлен караул, меня встретило главное начальство. Я поехал немедленно к принцу Генриху, который ждал меня в своем дворце. После представления я вместе с принцем поехал в Морское Собрание, где состоялся обед. Офицеры моряки были очень любезны, принц пил мое здоровье, я его. После обеда перешли в курительную комнату, где беседа продолжалась. Все носило отпечаток официальный. Разговоры были самые общие.
Вернувшись домой, Зеленевский меня спросил, понравился ли мне прием, я ему ответил утвердительно, но сказал, что одна вещь меня удивила. «У них во флоте неладно может быть». – «Я тоже того же мнения. Вы заметили матросов?» – «Именно об этом я и хотел сказать». Действительно, видимо, я не ошибся, и Зеленевский тоже это заметил. У всех матросов были угрюмые, озлобленные лица, точь-в-точь как у наших большевиков-солдат, которых я достаточно насмотрелся. События, разразившиеся потом в скором времени в Киле, указали, что наш печальный опыт нас не обманул.
На следующий день нам показывали казенные мастерские, затем мы обошли часть порта. Я ездил на подводной лодке, причем она маневрировала и погружалась на глубину. Мне, никогда не видевшего этого, все казалось очень интересным.
В час состоялся завтрак в офицерской школе, на котором присутствовал также принц. Тут было все, как обыкновенно бывает в офицерских собраниях. После этого под звуки «Ще не вмерла Украина» я перешел на пароход, и меня познакомили с Кильским каналом. Проехав довольно значительное расстояние, мы причалили, пересели на автомобиль и вернулись домой, откуда я вечером поехал к другу, куда был приглашен для представления принцессе Ирене. Бедная женщина была в большом волнении и думала, что я могу сообщить ей что-либо о ее сестре императрице Александре Федоровне.
Меня удивляет, на чем, собственно говоря, было основано это мнение у них. Мне значительно труднее, чем кому-либо из них, было узнать о том, что сталось вообще со всеми высочайшими лицами в России.
Мы пили чай, и разговор шел исключительно о царской семье. Для этого разговора с принцессой меня принц предупредил приехать лично одному, без адъютантов, присутствие которых могло стеснить принцессу. После чая я, простившись с принцем, уехал. Через час я уже, провожаемый тем же начальством Киля, возвращался со своими спутниками в Берлин.
На следующий день в гостинице «Адлон» я дал обед Тренеру и Мумму, которые приехали в Берлин. После этого мы поехали в театр, где давали «Дер флигенде голлендер». Снова та же церемония любезного графа Гильзнера, затем я распрощался со своими гостями, с Муммом окончательно, так как он на Украину не вернулся, как оказалось впоследствии, его заменил потом граф Берхем. Прямо с театра мы поехали на вокзал. Тем же порядком, каким приехали, мы вернулись обратно.
Путешествие мое очень критиковалось многими кругами, другие, наоборот, его одобряли. Я думаю, что оно ни одобрения, ни порицания у деловых людей не должно было вызвать. Я поехал потому, что иначе не мог сделать многого из того, что было необходимо немедленно сделать по возвращении. Разрешение на это я мог получить только в Берлине, и я его там получил. Украинцы были очень довольны, они это путешествие тоже переоценили и считали, что теперь уже Украина стала прочным государством.
В то время все партии сходились на гетманстве, некоторые же русские круги видели в моей поездке тяжкое преступление. Шульгин написал в издаваемой им, кажется, в Таганроге, газете статью, которая начиналась так: «Скоропадский обещал повергнуть к ногам его величества Украину, мы знаем теперь, к ногам какого величества он поверг страну». Я только это и прочел, но далее, мне говорили, все было в том же духе с самой дикой руганью по моему адресу. Меня это мало тронуло. Я только подумал, что с такими политическими деятелями Россия далеко не уедет.
В Киеве по моем возвращении работа закипела. С одной стороны, мы сейчас же принялись за создание добровольческих частей. Прошел закон, в котором указывалось, что формируется Особый корпус. В то время открыто нельзя было говорить официально, для какой цели он создавался, но неофициально офицеры ставились в известность о назначении корпуса. Я назначил командиром корпуса генерала князя Эристова, человека, которого я знал раньше по совместной службе. Одновременно для удержания большевиков от активной деятельности эти формирования производились в больших городах из офицеров.
Наконец, что самое главное, это то, что немецкое «Оберкомандо» энергично пошло навстречу нам в деле формирования и снабжения назначенных нами частей. Это был большой плюс, которого я достиг своей поездкой в Берлин.
Во внешнем политическом отношении дела Украины были блестящими. Мы готовили миссии для посылки их в нейтральные страны, и если можно, то и к Антанте для того, чтобы указать этим державам на нашу деятельность и работу.
Я действительно в то время верил, что освобождение России произойдет при помощи Антанты из Украины. Мы представляли из себя, несмотря ни на какие существующие у нас дрязги и раздоры, изо дня в день теряющие свою остроту, вполне обоснованное государство с налаживающимся правительственным аппаратом. Наши друзья и наши враги смотрели на нас как на серьезный фактор в мировых событиях. Да это и не было преувеличением.
Несомненно, что в новейшей истории человечества, после поражения Германии и начала ее революции, событием является крушение Гетманства, которое, с одной стороны, убило на многие годы, если не навсегда, Украину, но, с другой стороны, уничтожило у самых больших оптимистов надежду на спасение России от большевистского ига на долгое время.
Я очень хотел бы видеть теперь тех русских патриотов, которые с таким остервенением терзали мое имя на всех перекрестках за ту идею Украины, которую я проповедовал, теперь вымаливающих крохи всяких подачек от иностранцев, когда раньше Украина широко раскрывала дверь всем несчастным, давала денежные субсидии всем, кто хотел помочь в борьбе с большевизмом, когда Южная, Астраханская и Северная армии и Дон требовали миллионы и миллионы и Украина никому в них не отказывала, когда Украина была накануне выступления и уже формировала свои армии из великорусских элементов для той же борьбы.
Все эти жалкие люди, погубившие большое дело, забыли, что они русские, они трепетали перед Антантой, большинство же из них за несколько месяцев до этого раболепствовали перед немцами. Я хотел, чтобы мы спаслись, пользуясь иностранцами постольку, поскольку это было бы нам выгодно. Но я никогда не отождествлял наши интересы с интересами немцев, а они, эти люди, всецело восприняли точку зрения Антанты. Я понимаю, что представители гордых наций-победителей теперь их презирают. Я их тоже презираю.
И почему это у русских сложилось мнение, что кто-то должен их спасать. На чем это все основано? Но нужно было видеть, как они были в этом убеждены, сколько копий они из-за этого ломали. Я их теперь не видел, интересно было бы знать их мнение. Наверно, нашли других спасителей.
Что касается украинцев, поднявших народ всякими демагогическими приемами, я их психологию понимаю. Вождям украинского движения я не мог дать места, они слишком левые. Их неудовлетворенное самолюбие, с одной стороны, и чрезвычайно удобная почва для всяких восстаний – с другой. Озлобление на немцев, водворявших порядок, хлебная монополия, невозможность быстрого разрешения земельного вопроса, северный большевизм, манивший деморализированные толпы своей проповедью, грабежи и насилия, бегство австрийцев, возвращение из плена сотен тысяч всякого озлобленного, бесшабашного люда из Австрии, вздорожание цен на предметы первой необходимости.
Я понимаю, что наши украинские демагоги воспользовались этим моментом, но они же, свергая Гетманство, уничтожили и Украину как уже определившуюся единицу. Теперь украинцам придется начинать сначала. Я глубоко убежден, что северный большевизм к нам бы не проник, если бы весь государственный аппарат был бы цел и украинские партии не приняли бы участия в восстании. Обоюдными усилиями всех тех формирований, которые у нас были, можно было не дать Украину на большевистскую погибель. Но ни руководящие русские круги этого не поняли, а украинцы не могли, хотя бы временно, отказаться от своих мелких честолюбивых расчетов ради большого дела.
Могила Скоропадских (Павла Петровича, Александры Петровны, их сына Петра, дочерей Марии и Елизаветы) в Оберстдорфе, Германия
После отъезда с Украины Скоропадский жил в Германии как частное лицо. Во время Второй мировой войны он отказался от предложения нацистских властей Германии сотрудничать с ними. В апреле 1945 года Скоропадский был смертельно контужен в результате бомбардировки англо-американской авиации. Похоронен в Оберстдорфе (Бавария).
Крах Украинской державы
В сентябре и октябре месяце я был превосходно осведомлен, что делалось, в левых украинских партиях. Должен сказать, что народ в своей большей части оставался совершенно спокоен, и, несмотря на полное отсутствие стремления укрепить гетманскую власть в Совете Министров, власть эта укрепилась в сознании народа.
У меня был небольшой, но прекрасно функционирующий аппарат, который мне давал вполне точные сведения о том, что делалось в самых низах народа, и там в общем было, совершенно ясно, обыкновенное недовольствие некоторыми местными органами управления, но в общем, повторяю, ни озлобления, ни недовольства не было, лично я становился там популярным. Это достигалось именно тем порядком, который начал проникать и в деревню. Все те бесчинства, как со стороны деморализированной массы на селе, так и со стороны карательных отрядов, действующих вначале за свой страх, постепенно прекращались.