«Джосс Отес… Отец Эрбера. Так вот почему он отправился в тот замок. Наверняка услышал рассказ о гибели своего дяди и решил проверить остров лично», — подумал Амадиу. Фабрис вновь закашлялся и махнул рукой в сторону стола, где стояли графин и пара кружек. Когда великий магистр преподнес ему воды, старик не торопясь утолил жажду и продолжил:
— Хоть господин Отес и был среди всех единственным знатным человеком, но общался с нами на равных. Образованный был господин, я вам скажу — обучался в нескольких монастырях, но потом решил посвятить свою жизнь архитектуре, исчислению, живописи и прочим наукам и искусствам. Но и работы руками не чурался — вставал Мартин завсегда первый, а ложился последний и помогал по мере своих сил, пытаясь вникнуть во все тайны нашего ремесла. Как вы знаете, в отличие от прочих ремесленных ложа строителей достаточно закрыта и не терпит посторонних глаз — но даже главный архитектор не мог не воздать скупую похвалу рвению Отеса, что впитывал знания точно земля воду. И вот, расположившись в замке, уже с рассветом следующего дня мы принялись за работу. Прошло несколько дней и ничто не предвещало беды, но…
Лицо Фабриса исказила гримаса боли, точно воспоминания о тех днях вскрыли закостеневшую, не до конца зажившую рану, а Амадиу затаил дыхание, стараясь не пропустить ни слова.
— Начались твориться странные вещи, которым мы поначалу не придавали значения. Чудные тени, что иной раз мелькали на стенах после заката, мы называли игрой пламени, чьи-то тихие голоса, нашептывающие из мрака — порывами ветра, а постоянные кошмары, терзающие нас по ночам — усталостью…
— Кошмары? — переспросил Амадиу. — Все, кто был в замке, видели дурные сны?
— Не все, но многие. И я был в их числе. Поначалу я думал, что чудные видения приходят лишь ко мне одному — но случайно проговорившись о них за трапезой, убедился, что ночные ужасы преследуют не только меня.
— И что же вы видели?
— Как правило, это был один и тот же сон. Я приходил в себя и вдруг понимал, что нахожусь в незнакомом мне городе. С огромными зданиями, что исполинскими плитами пронзали небо и опустевшими улицами, походившие на высохшие каналы, заполненные густым туманом — вытяни руку и едва ли разглядишь собственные пальцы. Это был сон — но настолько реальный, что казался явью. Строения те — на ощупь гладкие и поблескивающие зеленоватым отблеском — были будто отлиты целиком из какого-то неведомого мне камня или металла, а повсюду стоял спертый, затхлый воздух. У домов же не было ни окон, ни дверей, ни малейшей щелочки или желоба — я бродил между ними словно призрак, пытаясь докричаться хоть до единой живой души, но в ответ слыша лишь собственное эхо. А потом вдалеке начинал раздаваться рев… Сперва тихий — но с каждым мгновением он становился все громче и громче, словно в тысячи и тысячи труб разом дули чьи-то могучие глотки. После небо начинало темнеть, и город накрывала огромная тень. Я поднимал голову, и…
Старик закашлялся и снова указал на стол. Осушив кружку в два глотка, он вытер губы тыльной стороной ладони.
— … и тут я просыпался, мокрый от пота и трясшийся от страха. Спустя несколько дней, под самое утро со двора послышались испуганные крики. Выбежав наружу вместе с прочими, я узнал, что один из фресочников сбросился со стены. А через несколько дней мы нашли помощника главного архитектора в собственной комнате с петлей на шее.
— Может быть, их убили? — предположил Амадиу.
— Несколько человек лично видели, как фресочник залез на стену и просто шагнул вниз, — покачал головой Фабрис. — А дверь в покои архитектора была заперта изнутри на засов — нам даже пришлось прорубать ее топором. Но, как оказалось, это было только начало. Мы продолжили работать, и почти закончили ремонт молельни, как Отес созвал всех нас вниз, в подземелье. Вид у него был взволнованный — указав на одну из стен, он попросил сломать ее молотом, утверждая, что за ней что-то есть. И действительно — едва упал последний камень и рассеялась пыль, как мы очутились внутри крохотной комнатки. Она была пуста — если не считать какого-то странного зеркала… и скелета, что лежал подле него, обнимая сию вещь, словно родное дитя.
— Вы не выяснили, кем был покойник? Может быть тот, кто владел замком ранее?
— Нет, при нем не было ничего, что помогло бы его опознать. Некоторые сказали, что неупокоенные останки и есть причина всех бед и необходимо их захоронить, дабы усмирить бродячий дух. Но едва мы дотронулись до костей, как они рассыпались в прах, который мы все же закопали во дворе чуть позже, пока Мартин забрал зеркало себе в покои, дабы изучить. После этого случая некоторые всерьез начали говорить о том, что замок проклят, но господин Отес все же сумел уговорить нас продолжить работу, пообещав заплатить каждому вдвое больше. Тем же вечером после того, как мы нашли зеркало, Нарон — один из скульпторов — точно обезумел. Он бился головой о стены, в кровь раздирал лицо ногтями и кидался на любого, кто пытался его успокоить. Кое-как мы сумели его связать и запереть, дабы утром послать в город за лекарем, но… Когда Нарон, наконец, затих — а случилось это почти перед самым рассветом — мы зашли в комнату, чтобы его проведать и обнаружили несчастного уже посиневшим. Он откусил себе пол языка и захлебнулся кровью, — старик ненадолго замолчал, точно воздавая дань усопшему, и продолжил. — Это было последней каплей — Мартин обещал засыпать золотом любого, кто останется, но ближайшим вечером не меньше полудюжины человек попросту сбежали, а спустя несколько дней мы обнаружили пропажу еще десятка. Но не все… некоторые считали все это чередой случайностей, а кто-то — в том числе и ваш покорный слуга — соблазнился наградой. Мы продолжали работать, хотя нужно было бежать — бежать и не оглядываться…
— Вы упомянули про зеркало…
— Эта вещь, — старик с шумом сглотнул слюну, — оно походило на зеркало — но не было им в той мере, какой мы представляем, хотя поначалу, конечно, никто из нас об этом не догадывался. Материал, из которого оно было сделано… я не был уверен точно, но он походил на тот, из которого был выстроен город в моих снах — темно-зеленый, почти черный, он поигрывал зловещими огоньками в свете наших факелов и свечей, точно болотные духи, что заманивают в топи неосторожных путников. Что нас сразу удивило, так это то, что как бы мы не вглядывались в плоскую гладь, не могли увидеть отражения — ни себя, ни чего бы то ни было. А вот он — создание, чья голова венчала зеркало — он казалось, наблюдал за нами…оно — Эта вещь, — старик с шумом сглотнул слюну, — оно походило на зеркало — но не было им в той мере, какой мы представляем, хотя поначалу, конечно, никто из нас об этом не догадывался. Материал, из которого оно было сделано… я не был уверен точно, но он походил на тот, из которого был выстроен город в моих снах — темно-зеленый, почти черный, он поигрывал зловещими огоньками в свете наших факелов и свечей, точно болотные духи, что заманивают в топи неосторожных путников. Что нас сразу удивило, так это то, что как бы мы не вглядывались в плоскую гладь, не могли увидеть отражения — ни себя, ни чего бы то ни было. А вот он — создание, чья голова венчала зеркало — он казалось, наблюдал за нами…он — Эта вещь, — старик с шумом сглотнул слюну, — оно походило на зеркало — но не было им в той мере, какой мы представляем, хотя поначалу, конечно, никто из нас об этом не догадывался. Материал, из которого оно было сделано… я не был уверен точно, но он походил на тот, из которого был выстроен город в моих снах — темно-зеленый, почти черный, он поигрывал зловещими огоньками в свете наших факелов и свечей, точно болотные духи, что заманивают в топи неосторожных путников. Что нас сразу удивило, так это то, что как бы мы не вглядывались в плоскую гладь, не могли увидеть отражения — ни себя, ни чего бы то ни было. А вот он — создание, чья голова венчала зеркало — он казалось, наблюдал за нами…
— Кто он? — спросил Амадиу сам не зная, хочет ли услышать ответ.
Старик вцепился пальцами в кровать и несколько мгновений громко дышал, точно делая над собой усилие, а после тихо произнес.
— К’хаар.
— К… К’хаар? — переспросил Амадиу, впервые слыша это имя.
Фабрис содрогнулся и сжался в комочек, точно его собеседник произнес нечто ужасное. Через мгновение он выпрямился — губы его сжались в нитку, а на шее напряглись желваки:
— Да, но… Прошу — никогда больше не упоминайте это имя вслух. Никогда… Во всяком случае — при мне. никогда — Да, но… Прошу — никогда больше не упоминайте это имя вслух. Никогда… Во всяком случае — при мне.
— Хорошо, хорошо, — поспешно ответил Амадиу и осторожно спросил. — Но кто это? Дух? Колдун? Некое чудовище?
— Я не знаю, — покачал головой старик, — но у меня есть одна догадка. Вы, думается, когда-нибудь слышали о так называемых Падших?
Амадиу рассеянно кивнул. Безусловно, он знал о тех, кого называли Падшими. В самых первых священных писаниях о них упоминалось лишь несколько раз: «… великий бог света Феб вместе со своими ангелами пошел на тех, кого ныне зовем мы Падшими… и поглотила их Бездна и никогда более не увидят они земную твердь… но спать они будут; и да не поманят силы их род людской — ибо проснувшись, опровергнут они мир в первородную тьму…». Вскользь описывалось, что были они темными богами, которые властвовали на земле многие тысяч лет — но практически все сочинения делали это мельком и без подробностей.
Однако далее богословы расходились в своих мнениях: кто-то считал, что Падшие — некие темные языческие боги, коим поклонились люди в темные времена. Кто-то — что они первые ангелы, предавшие Феба и низвергнутые им в преисподнюю. Но, ни в одной строчке не назывались имена этих сущностей, кем или чем бы они не были. Но если этот… это нечто и есть одно из них… Холодная дрожь пробежала по спине Амадиу, когда он подумал, что кто-то может впустить в мир одно из этих существ.
— Тогда я еще не знал этого имени, — продолжил Фабрис, — но с первого же взгляда на эту вещь я почуял в ней что-то зловещее, неестественное; то, что лучше не тревожить. Я — а заодно и еще несколько человек, которые видимо, чувствовали то же самое — предложили утопить зеркало в озере, но господин Отес пропустил наши слова мимо ушей. Напротив — его так восхитила эта безделица, что он с утра до ночи мог провести подле нее, позабыв обо всем на свете. Как ни удивительно, все странности тут же прекратились — мы соотнесли это с упокоением души несчастного и, воспарив духом, вновь принялись за работу. Мартин же с того дня почти не покидал свою комнату, пропуская даже трапезы. Еду он просил приносить к себе в покои — и едва забрав поднос, вновь запирался изнутри. Как-то раз под ночь, принеся ему пищу, я решил выяснить, чем он занимается — склонившись под дверью и затаив дыхание, я услышал, как Отес что-то бормочет взволнованным шепотом. Но спустя мгновение меня прошиб холодный пот — ведь кто-то ему отвечал…