«Прямо как дед», – подсказала Кире темнота.
Тот выходил из спальни по ночам, бормотал себе под нос, шел куда-то, упирался в углы и ужасно им удивлялся, а потом начинал вопить, пока мама не включала свет, не обнимала его за плечи, не вела обратно в постель. «А вначале давай-ка тебя умоем, да, пап?» Кира просыпалась еще до того, как дед начинал буянить. Узнавала его по шагам, шаркающим и неровным. Затихала под одеялом и ждала, когда поднимется мама. Тоска и жалость сковывали тело, как сонный паралич. И быстро сменялись стыдом.
Почему Кира ни разу не встала? Почему не пошла на звук, не дождалась, пока мама выведет деда в коридор, не обняла его со второго бока, не помогла дотащить до спальни и уложить, тяжелого, обмякшего, вздрагивающего? Почему ничего не сделала? Нет, сделала, приперлась сюда, чтобы заработать на побег. И даже не сумела в этом признаться.
– Деду нужна сиделка, – соврала она Южину и так разозлилась на себя, что перестала злиться на него.
Лгунья. Трусиха. Предательница. Гвоздь в кулаке налился тяжестью. Можно было сжать его покрепче и воткнуть себе в бедро, пусть одна боль прогонит другую. Только себя Кире тоже было отчаянно жалко. Она спрятала гвоздь в карман, оперлась о перила и постаралась дышать глубоко и медленно, чтобы закипевшие в глазах слезы остыли.
– У меня в кармане крыса.
Это на вдох.
– Я нашел ее в лесу.
Это на выдох.
– Она дохлая и лысая.
Еще один вдох.
– Я домой ее несу.
И долгий шумный выдох, как учили в спортивных роликах, которые смотрел Тарас, пока готовился к армии.
Тарас – вспыхнуло в сознании. И на Киру будто опрокинули ведро холодной воды. Весь этот гипнотический морок темноты и гула, который разносился по стенам, спал, оголяя страшное. Тарас остался наверху. Один, брошенный ею. Зудела кожа, сохранившая тепло его прикосновений – под нижними ребрами и вверх до резинки лифчика, скрывающего грудь. Мурашки бежали по спине и шее до загривка, на котором еще чувствовалась тяжесть его ладони. Нужно было вернуться. Побежать обратно, перескакивая через две ступени. Только никакого «обратно» больше не существовало. Лестница поднималась в никуда. В кромешную темноту и дым. Гарь обволакивала. Оттесняла в подвал. Оттуда тянуло стылой влагой. Кира запахнулась покрепче, тонкий пуховик, выданный ей Тарасом, не пропускал холод к телу, но щеки перестало печь, подсыхал потный лоб.
Как в детстве, если выбежишь из спортивного зала на улицу. Еще разогретый, хохочущий. А духота сменяется свежестью, жара – прохладцей. Это потом будет холодно и мама отругает за сопли. А пока стой на порожке, держи за пухлую ручку маленького Тараса, хихикай тихонечко, пока тебя не загнали обратно.
Ничьей пухлой ручки рядом не было. И большой надежной ладони Тараса тоже. Зато был гвоздь. Кира сжала его в пальцах. Пролет обрывался заваленным выходом на последний этаж, такой холодный и влажный, что сомнений не было: она пришла куда хотела. Прямиком в подвал.
– Эй! – зачем-то крикнула Кира в мерзлую темноту.
В ответ захрустело, заскрежетало с удвоенной силой. Помещение оказалось безразмерным. Настолько большим, что крик потонул в нем. И никто не откликнулся. Только изо рта вырвалось горячее облачко. Кира сделала пару осторожных шагов вглубь и тут же продрогла.
В подвале стоял мороз. Откуда взялся он посреди осени? Почему три месяца солнца снаружи не прогрели воздух внутри? Кира шла на ощупь, одной рукой она опиралась на стену – мерзлую, покрытую инеем, а второй шарила в темноте. Под ботинками похрустывало. Кира наклонилась, ощупала пальцами: лед. Тонкая корочка. В ноябре такая появляется прямо на плитке. По ней скользят осенние туфли. Кира осторожно переступила ногами, попыталась выбраться из лужи, но весь пол оказался сплошной подмерзшей лужей. Бесхозный каток в подвале заброшки.
Кира читала о нем. В тонне статей, раскиданных по сети, кто-то писал, что в подвале ХЗБ можно найти застывшее озеро, а его поправляли, мол, не озеро, дебил, а каток, но и второму обязательно возражали: это не каток, это Лихоборка мерзнет.
Кира прислушалась. Подвал наполняли звуки – кое-где капала вода, скрежетало под потолком, хрустело по углам. Стонов слышно не было. Если Костик и провалился сюда, то звуков он не издавал. Оставался только лед. Повсюду расползался лед. Кира вгляделась в темноту – та прорезалась рассеянным светом. То ли забитое окно, то ли заваленная хламом дверь. Кира пошла на свет. Шаг за шагом, пока дорогу ей не перегородило что-то грузное, прислоненное к стене. Нужно было обойти. Но оторвать пальцы от холодного бетона оказалось страшно. Опустишь руку – и полетишь во тьму. Край, только в другой плоскости, но падение точно такое же – без опоры в никуда.
Кира замерла около препятствия. Провела пальцами дорожку от себя к нему. Чем дальше, тем холодней. Прикоснулась и отдернула руку. Наверное, гору мусора сковал холод и она превратилась в единую массу – то ли лед, то ли бетон, то ли нарост какой-то. Кира ощупала смелее. Закрыла глаза, чтобы темнота не мешала смотреть кончиками пальцев.
Внизу колючая ткань, туго набитая чем-то твердым. Наверное, строительный мусор собрали в мешки. А выше – гладкое и холодное. Пластиковая канистра, поняла Кира. Точно. Вот горлышко, похожее на носик чайника. Угадывать было смешно и почти не жутко. Пальцы ощупывали мусор, изучали его настойчиво и аккуратно. Вот перемерзшие лохмы, это к стене прислонили поломанную метлу. Кира пошарила ниже, в поисках рукоятки, не нашла, зато угодила мизинцем во что-то влажное и упругое. Надавила сильнее. Палец скользнул в сторону, напоролся на короткие и острые ворсинки. То ли стекловата, то ли подстриженная щетина. Кира присела на корточки около мусора, ткнула указательным пальцем в упругий шарик. Тот нехотя поддался, но не лопнул. Желатиновая капсула? Откуда здесь? Детский попрыгунчик? Наполнитель антистресс-подушки?
Гадать надоело, Кира полезла в карман за телефоном, подышала на экран, разблокировала его, наскоро набрав код. Зарядки оставалось совсем мало – 15 %. Фонарик засветил тускло, не отменяя, а подчеркивая темноту вокруг. Свет выхватил кусок стены, сизой от изморози, опустился вниз. Кира продолжала сидеть на полу, ноги затекли, но любопытство оказалось сильнее, она оперлась на мешок, набитый твердым, и направила свет прямо на упругий шарик, который перекатывался под пальцами. Мутно серый, он поблескивал на свету. И черная точка в нем, похожая на зрачок, влажно мерцала, впитывала свет.
Кира отстранилась раньше, чем поняла, что перед ней человек.
Он был одет в затертый свитер, порванный на правом рукаве. Из дыры выглядывал серый перемерзший локоть с корочкой засохшей ссадины. Фонарик подсветил пряжку ремня и темные брючины. Ботинок не было, только черные носки с налипшим на них мусором. Фонарик дрожал, его мельтешения мешали рассматривать мертвое тело, от которого Киру отделяло сантиметров десять, не больше.
«Да перестань дрожать», – раздраженно подумала она.
И фонарик замер. Та рука, которой Кира держала его, стала такой же неживой и каменной, как та, что лежала на коленях у человека, вмерзшего в подвал ХЗБ. Смерть стерла все его черты, только остов и остался. Серая кожа, впалый нос, волосы, примятые на макушке. Вот тебе и канистра с метлой. Кира смотрела на труп, труп смотрел в темноту, упругие шарики его глаз равнодушно поблескивали.
«Отползи, – приказало Кире гаснущее сознание. – Если упадешь в обморок, то прямо на него».
И Кира поползла, загребая свободной рукой мелкие камушки и кирпичную пыль. Фонарик светил прямо в морщинистый лоб мужика. Мертвый морщинистый лоб. Он отдалялся. Проваливался в темноту. Еще один рывок назад. Еще. Скоро будет выход на лестницу. Только добраться до него, а потом наверх. К Тарасу. Выреветь весь этот ужас и отвращение, вжаться так сильно, чтобы перестать чувствовать холод подвала и его ватную темноту. Сейчас. Еще немного. У меня сидит гость. В голове у него гвоздь…
В спину ткнулось твердым. Кира замерла. Не оборачиваясь, ощупала твердое рукой – шершавая подошва, длинные развязанные шнурки. Провела по ним рукой, кончик пальца нащупал холодную волосатую голень. Кира рванула в сторону, туда, где должна была быть лестница, и поняла, что потерялась. Зал оказался не просто большим, а безграничным. В него мог поместиться целый мир, а Кира бы этого и не поняла. Не увидела бы. Ничего не было, кроме темноты. Кира слепо подалась вперед. В грудь ударило чье-то ледяное плечо в ворсистой рубашке. Фонарик выхватил из темноты край уха и заросшую щетиной скулу.
Последним усилием Кира подняла себя на ноги, телефон завибрировал, напоминая о севшей батарейке. Кира сунула его в карман, выхватила оттуда гвоздь и побежала, размахивая им перед собой, но поскользнулась и полетела в темноту. Тяжело повалилась набок, изо рта вырвался всхлип, но вдохнуть, чтобы расплакаться, не получилось. Кира лежала так, беспомощно разевая рот. Попыталась отодвинуться, но сил не осталось. Ничего не осталось. Даже дыхания. Только безжизненная кисть тянулась из темноты у лица Киры и уходила в эту же темноту кончиками коротких пальцев. По голому предплечью расходились синие буквы выцветшей татуировки.
– Нимостор, – прочитала Кира.
Затопленный подвал. Сектантов завалило взрывом. Изломанные тела повсюду. Кира не видела их, но ощущала ледяное присутствие. Она пошевелила ногой и уперлась в чье-то бедро, оттолкнулась локтем и дотронулась до безжизненного бока. Трупы не пахли. Стерильная заморозка. Выхолощенная морозом смерть. Ни тления, ни гнили. Серая плоть, окаменелая на ощупь.
Кира подтянула колени к груди, свернулась на полу так, чтобы не прикасаться к тем, кто лежал рядом. Холод проникал через пуховик Тараса. Нужно было двигаться. Ползти, если не идут ноги. Только куда? Ничего, кроме темноты и холода. Кира вытащила телефон, зарядки осталось на четыре процента. Включила фронталку. Большую часть ее лица теперь занимали глаза – огромные, глубоко запавшие, красные от слез. Пересохшие губы мелко дрожали. Кира облизнула их. На языке остался вкус крови и пыли.