– У тебя глаза добрые. Жалко, что мы раньше не встретились.
Тарас сжался, Катька удержала его за предплечье. Не потянула к себе, а просто оставила там цепкие пальцы.
– Я тебе покажу, – наконец решила она. – Никто не знает, а тебе покажу.
Тарас почувствовал, как ее рука соскальзывает в кровавую воду. Катька медленно погрузилась в нее, но тут же вынырнула до пояса. Почти беззвучно. И застыла так, позволяя Тарасу отползти от края. Он не смотрел на Катьку. Не мог поднять глаз, но кожей чувствовал, что она не сводит с него тяжелого взгляда.
– Я его Женечкой назвала, – сказала Катька, когда Тарас распрямился, поднимаясь на ноги. – В честь папы.
Можно было уйти не глядя. Тарас понял это по тишине, заменившей все звуки в галерее. Оставить ее одну. Не слушать больше. И не знать, что она достала со дна чертовой ванны. Но Катька хотела показать то, о чем никто не знал. Может, потому еще и не свернула ему шею. И Тарас посмотрел.
Катька вылезла наружу по пояс. Кровь стекала по ней, оставляя на светлой коже темные следы. Брошенный в сторону фонарик почти не освещал ее. Но в дыры на потолке проникал рассеянный утренний свет. Его хватило, чтобы разглядеть плотный сверток, лежащий в руках Катьки. Расслышать шепот, которым она убаюкивала его, прижимая к впалому животу.
Ее голос заполнил всю галерею. И весь этаж. И корпус. Вся ХЗБ пропиталась им, как рукав Тарасовой куртки пропитался кровью. Пока Тарас шел по коридору, путаясь в ногах, пока припадал к стенам, чтобы не свалиться от слабости и дурноты, он все еще слышал его – Катькин шепот:
– Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни. Пчелки затихли в саду, рыбки уснули в пруду. Месяц на небе блестит, месяц в окошко глядит…
И когда, окончательно потерявшись среди однотипных провалов в пустые палаты, Тарас сполз по стене и затих, сглатывая горькое, что текло из его глаз и носа, Катька все не утихала:
– Пусть бы так было все дни… Спи, моя радость, усни…
Тарас вцепился себе в волосы, чтобы не заорать, но через сжатые зубы все-таки просочился сдавленный вой. И в конце коридора на него тут же откликнулись быстрые шаги. Можно было убежать. Или спрятаться. Но Катька продолжала укачивать неживого малыша.
– Хочешь, расскажу тебе стишок? У меня в кармане крыса, я нашел ее в лесу, она мертвая и лысая, я домой ее несу.
И захлебнулась смехом. Тарас наскоро обтер лицо, вытащил из кармана телефон и включил фронтальную камеру. На себя он не смотрел, все равно не узнал бы. Слова приходили легко, будто он заранее их готовил.
– Кир, во всем, что здесь случилось, виноват только я. Нельзя было тебя сюда тащить. И самому сюда переться тоже не надо было. А ты точно должна была остаться дома. Но мне так хотелось пойти с тобой. Просто побыть с тобой. Что-то сделать вместе. – Он сглотнул, в горле пересохло и драло, как наждачкой. – Я же уйду на целый год. А ты от меня отвыкнешь. Это нормально, я знаю. Но как раньше уже не будет. А я хочу, чтобы было как раньше. Нет, вру, не хочу как раньше. Хочу, как было на крыше. Понимаешь? Всегда хотел. Боялся, как идиот. Волочился за Деточкиной этой… Самому противно. Я просто думал, что ты меня пошлешь. Или пожалеешь. Ты всегда меня жалела. А я хотел тебя защищать. Быть рядом. Быть с тобой хотел, Кир… Такая тупость. Столько времени мы потеряли. – В паузах между словами проступало агуканье Катьки. – И сюда приперлись. Самая тупая идея на свете. Но мы сюда приперлись. Я должен был просто дать тебе денег на Эдика. У меня же есть, я же собрал. Но мы сюда приперлись. Блин, Кир, я не знаю, где ты. Я тебя сюда привел. И тебя здесь потерял. Пожалуйста, будь живой. Будь сейчас снаружи. Вызывай такси. Уматывай отсюда. – Он сглотнул, в тишине его молчания отчетливо были слышны шаги по коридору. – Я, наверное, не выберусь. – Вдруг понял он. – Тут Жека. И Катька… И хрен пойми, что тут. Хорошо, что ты не со мной. Будь живой и будь снаружи, Кир. Видос потом подгрузится в облако. И ты его посмотришь. Из дома. Это хорошо, Кир. Береги Марго с Эдиком. Они тебя любят. И я тоже люблю.
Приоткрыл глаза, на экране поместился только край его заросшей щеки и красный нос. Отличная картинка. Очень живописно. Тарас отключил камеру. Сунул телефон в рюкзак с камерой и отшвырнул от себя подальше. Рюкзак проехался по полу и уперся в угол. В темноте не различишь.
По этажу разносились отголоски Катькиного смеха. И шаги приближались. И сердце билось неровно, ухая вниз, как с американских горок. Тарас прислонился затылком к стене и стал ждать.
– Ну чего? Нагулялся? – спросил его подошедший.
Тарас не ответил. Страха он больше не чувствовал, только усталость. И немного благодарности к Жеке, который нашел его.
– Держи, – сказал он, протягивая Тарасу что-то маленькое, пластиковое, по типу ручки, а потом оно щелкнуло и раскрылось, превратившись в нож.
– Зачем? – тупо переспросил Тарас, а лезвие разрезало воздух перед его лицом.
– Ты мне сказал, что я бабу твою обидел, – миролюбиво объяснил Жека. – А теперь моя баба рыдает сидит. Драться будем, понял?
– Иди к черту, а? – устало проговорил Тарас. – Нет никаких баб. Что ты набычился, как дебил?
Жека навис над ним, смерил взглядом. Нож упал у колена Тараса.
– Ну, как хочешь, – согласился Жека. – Мне не в прикол тебя просто так коцать, но хрен с тобой.
И пнул Тараса под ребра. Несильно, но чувствительно. И еще раз. Уже сильнее. От неожиданности Тарас повалился набок и остался лежать, хватая воздух ртом.
– Приперся сюда, типа классный, да? – накручивал сам себя Жека. – А мы отбросы. Нас поснимать надо. Мы как эти для тебя… Как шимпанзе в зоопарке?
И еще один пинок, уже по почкам. Тарас подтянул колени к груди и спрятал лицо.
– Я тебя сейчас порежу, – сказал ему Жека. – А потом бабу твою найду. Она стремная, но сойдет. Рассказать, что я с ней сделаю? Рассказать?
На щеку Тарасу медленно опустилась теплая еще слюна. От отвращения перехватило горло. Надо отползти. В сторону. Главное, не драться. Он не будет драться. Не должен. Он же его убьет, придурка этого. Он же поэтому в армию не хочет. Чтобы не уподобляться. Не делать этого. Не бить того, кто слабее.
– Слышь? – не унимался Жека. – Я ее потом Полкану передам, когда закончу. Ясно тебе? Она сама у нас с Края сиганет. А может, втянется, а? Может, ей мужика нормального надо?
Тарас ударил его снизу вверх, целился в скулу, но кулак соскочил. Жека осел на пол. Из разбитой брови потекла кровь, струйка перечеркнула Микки-Мауса на щеке. Жека побледнел.
– С-с-сука…
И бросился на Тараса. Худой, но жилистый, он схватил его за плечи и повалил на пол. Сел сверху, сдавил ладонью горло. Слишком хрупкий, слишком слабый.
– Да стой ты, – прохрипел Тарас, зная: если начнет вырываться, обязательно сломает ему руку. – Мать твою, стой!
Последний раз он дрался в старшей школе. Из-за Киры. Опять нахамила очередному придурку, а тот пришел разбираться с Тарасом. Он вообще никогда не дрался из-за себя. Только из-за нее. За нее. Чтобы защитить, чтобы уберечь. А теперь, когда ей правда нужна помощь, мямлит и просит остановиться. Трус.
– Порежу! – вскрикнул Жека, подтаскивая к себе нож.
Бить нельзя, терпи. Терпи, нельзя бить. Он слабый. Слабый. Тупой и слабый. Не смей. Тарас отпихнул от себя Жеку, тот соскочил на пол, выставил перед собой лезвие.
– А бабу твою трахну, – процедил он, сплевывая кровь.
Можно ли это спустить? Можно вытерпеть? Нельзя бить? Нельзя?
Нож выскочил из рук Жеки от первого же удара. Отскочил к стене. Куртка Жеки затрещала и порвалась по шву, когда Тарас схватил его за грудки и ударил об стену. Один раз. Второй. До хруста. Изо рта Жеки начала идти кровь. Узкая струйка. Полилась на грудь, запачкала руки Тараса. Он разжал пальцы, и Жека сполз на пол. Тарас пнул его носом ботинка. Тот застонал. Живой.
– Ее Краюшкин все равно уже увел, – забормотал Жека, с трудом разлепляя глаза.
– Краюшкин? – переспросил Тарас. – Он же спрыгнул. Его же нет…
– Вот и ее не будет.
Закашлялся, из носа потекла кровь, и затих. Тарас застыл над ним. Сбитые костяшки саднили. Надо пощупать пульс. Наклониться и ткнуть пальцами в шею. А если нет? Если пульса нет? Если он так сильно ударился затылком о стену, что пульса нет? И стоит Тарасу проверить, то и пути назад тоже не будет.
По коридору раздались шаги. Шлепки босых ступней.
– Жека? Жека, ты тут?
Катька. Сиплый от крика голос. Мокрые ноги по бетонному полу. Можно было сбежать. Только Тарас уже принял решение. Он больше не будет бегать. Никогда. Он будет ждать. И принимать все таким, как оно есть. Тарас опустился рядом с Жекой, уткнулся лбом в колени. Катька приблизилась. От нее остро пахло ржавой железкой. Нет, от нее пахло кровью. Целой лечебной ванной крови.
– Жека? – позвала она, и голос тут же сорвался в плач. – Жека-а-а…
Колени стукнулись об пол. Пальцы заскреблись по полу. И вой. Бесконечный горестный вой. Вот отплачется и заметит. Увидит, кто сидит рядом с телом ее окровавленного дружка. Сложит два и два.
– Ты! – взвизгнула Катька. – Это ты его?
Тарас не ответил. Сердце окончательно отказалось биться в груди. Устало трепыхаться. Замучилось бояться. Плохих оценок, отчисления, безденежья, гопарей в подъезде, новых парней Киры, сумасшествия Эдика, самого себя в зеркале. Армии. Хватит. Не бояться и не бежать. Будь как будет.
– Ты? Ты его? – не унималась Катька, подползая вплотную. – Посмотри на меня!
Лоб упирался в колени, по лицу текло соленым. Не смотреть. Не бежать. Не бояться. По другую сторону личной темноты лязгнул нож. Тарас не увидел, но понял, что Катька держит лезвие обеими руками, тычет им перед собой.
– Посмотри… – попросила она жалобно.
Тарас разогнулся, поднял на нее глаза. Катька плакала, слезы размывали две чистые полосы по перемазанным кровью щекам. Нож дрожал в ее руке. Тарас вдохнул – ржавая кровь, немытое тело, сырой бетон, и на выдохе сам подался к лезвию, чтобы Катьке не пришлось этого делать. Он больше ничего не боялся.