– И все? – спросил он.
Южин хмыкнул:
– А ты ожидал тут повешенного увидеть?
– Да хоть что, лишь бы не уснуть, пока мы тут шляемся впотьмах, – огрызнулся Тарас, но Кира его не поддержала.
– Давайте здесь снимем! – загорелась она. – Очень атмосферный закуток. История опять же. Перескажешь? – Южин кивнул. – Шикарно. Давайте.
Пока Тарас выстраивал свет, Кира разматывала шнур петлички – методично и медленно.
– Повесь так, все равно потом запутается, – буркнул ей Тарас.
– Чего ты бесишься? – поинтересовалась она, продолжая распутывать шнур.
Низкий потолок давил. Тарас был выше остальных, он макушкой чувствовал, как близко к нему бетонная плита, а над ней еще восемь этажей заброшенного и прогнившего здания, которое может рухнуть от любого чиха.
– Да болезный этот, – отмахнулся Тарас, кивая на Костика. – Ходит тут, зудит чушь всякую.
Не признаешься же ей, что на записи ходит долговязая фигура и вертит башкой? А от ржавого крюка по потолку расползаются такие тени, что кажется, будто на нем еще висит кто-то. Может, узкоплечий и с маленькой кривоватой головой. Кира, конечно, не засмеется. Но посмотрит озабоченно. Подожмет губы, нахмурится. И станет слишком похожей на свою маму – неприступную Марго.
– Расслабься, а, – попросила Кира. – Без него мы тут ничего путного не снимем.
– Было бы что снимать.
Но Южин уже стоял посреди комнатки, засунув руки в карманы, и шушукался с Костиком. Тарас перебросил Кире фонарь.
– Посвети, – попросил он, кивнув на крюк.
В кадре ржавая железяка, ввинченная в низкий потолок, смотрелась жутко. Красные чешуйки собирались в наросты, но край загибался хищно, время в темноте его не затупило. На нем должна была висеть цепочка люстры. А повесили человека. Тарас мягко отвел камеру в сторону. Пересмотрел запись – да, вот это хорошо, с этим уже можно работать.
– Готов? – спросил он Южина, тот кивнул. – Ну, поехали тогда.
Южин взлохматил челочку, Костик тут же отступил в угол и растворился. Кира перевела свет с крюка вниз. Стало тихо, только фонарик тихонько гудел. Тарас вдохнул поглубже и кивнул.
– К концу 2015 года больница простояла заброшенной уже тридцать лет, – начал Южин. – За это время она успела обрасти множеством легенд и домыслов. Но случившееся в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое декабря невозможно списать на слухи или богатую фантазию.
Сделал два шага назад, повел плечами и посмотрел наверх.
«Вот тут переключимся на крюк, – подумал Тарас. – А голос наложим».
– По официальной версии, человека, повешенного на крюке в этой комнате, обнаружил охранник, проводящий плановый обход здания. По версии, которой придерживается наш проводник, никаких обходов в канун Нового года не было. – Южин позволил себе короткий смешок. – Повешенный оставался на крюке несколько суток, пока местные сталкеры не забрели в подсобное помещение. Дорогу к нему знают только самые опытные из местных обитателей. Тело нашли прямо здесь. Это был мужчина средних лет. В приличной одежде. С документами и кошельком. – Теперь Южин вздохнул и сделал паузу. – Он висел с веревкой на шее, которую перекинули через ржавый крюк, словно бы и ввинченный в потолок для этих целей.
Южин замолчал и отошел к стене. Кира вела за ним свет фонаря.
«Проход обрежем», – решил Тарас, а Южин уже продолжил:
– Казалось бы, ничего странного. Предновогодняя суета – обычное время для решивших покончить с жизнью. Да только комната, в которой мы сейчас находимся, спрятана на стыке двух коридоров, что соединяют сектора здания. Добраться сюда, в боковой кабинет рентгенографии на втором этаже, отыскать крюк и закрепить на него петлю? Зачем эти сложности? – Южин хлопнул ладонью по стене, с нее посыпалась пыль и заискрилась в свете фонаря. – Можно долго спорить о мотивах и странностях. Но есть еще кое-что. Руки висельника были связаны. Спереди.
Тарас почувствовал, как по спине стекает холодная струйка – то ли от напряжения и камеры в руках, то ли от крюка, продолжающего мирно свисать с потолка.
– До истинных обстоятельств убийства добраться не вышло ни у кого. Кто пришел в самое сердце северного сектора Ховринской больницы ночью двадцать восьмого декабря? Как привел сюда жертву? Почему решил повесить? Как совершил это? Зачем? А главное, почему именно здесь? Мы не сможем найти ответы. Но помнить и уважать это место, принимая на веру истории, которые оно в себе прячет, мы обязаны.
Они еще молчали, давая Тарасу заснять, как утихает голос Южина и пыль продолжает сыпаться с потревоженной стены, а Костик уже поднялся на ступеньки, ведущие в соседний кабинет, и потянул на себя дверь. Та пронзительно скрипнула, скрип этот вдруг разнесся неожиданным эхом по глубокой темноте. Скрип повторился раз-другой, стал рокочущим и далеким, а после стих так же внезапно, как раздался.
– Ты же сказал, что там кабинет рентгенолога, – переспросил Южин.
– Ну да. – Костик осклабился крысиной своей улыбкой.
– А эхо откуда?
– Показалось, наверное, – отмахнулся проводник и исчез за порогом.
Южин рассеянно оглянулся на остальных, но не стал их ждать.
– Я тоже слышала эхо, – прошептала Кира.
– Показалось, – успокоил ее Тарас, перехватывая из ее рук фонарик.
Эхо он тоже слышал. К холодной струйке на спине прибавилась еще одна. Тарас обернулся. Луч света последовал за его движением. От крюка к полу свисала веревка, петля на ее конце налилась густой, манящей темнотой. Тарас сморгнул. Никакой веревки, никакой петли. Только ржавый крюк под потолком. Тарас сплюнул на пол и прикрыл за собой дверь. Та больше не скрипела.
Кира сразу начала ругаться. Стоило только предложить ей, заикнуться только – а давай, как она тут же разозлилась. Скомкала скатерть пальцами, потом расправила, нахмурилась. Маргарита Эдуардовна вечно грозилась заклеить ей лоб скотчем, чтобы Кира не морщилась, а та взбрыкивала и огрызалась. Они вечно спорили друг с другом, пока Эдик не заболел.
В их квартире всегда было шумно – хлопали двери, звенели чашки, бормотал телевизор, дедовское радио постоянно горланило. Им с Кирой позволялось все. Хочешь – носись по комнатам, хочешь – копайся в игрушках, сваленных в углу. Взрослые переступали их лежбища, обходили шалаши, выстроенные из стульев и пледов, а Эдик так и вовсе мог бросить свои взрослые дела и засесть с ними – рубиться в приставку и дуть на картриджи, чтобы не зависли. И когда они выросли, а Эдик постарел, усатый Марио продолжал прыгать по движущимся платформам, стоило им только собраться у телевизора втроем. Но Эдик все чаще нажимал не туда, злился и расстраивался, а они смеялись. А потом стало не смешно.
И в квартире все затихло, звуки сместились, спрятались по углам. Двери стали закрываться неслышно, чашки ставиться на стол беззвучно, телевизор умолк, и только радио продолжало горланить в дедовской комнате: Эдику спокойнее спалось под него, он меньше стонал и пугался. Но приходить Тарас не перестал. Все так же заваливался на знакомую кухню, требовал еды и чаю, садился на дедовский стул.
– Платье у вас красивое очень, – говорил он Маргарите Эдуардовне.
Та слабо улыбалась, одергивала воротник.
– А ты такой большой стал. Прям мощный.
Тарас тоже расплывался в улыбке.
– Занимаюсь, да.
– К армии готовишься? Мама твоя говорила.
Улыбка исчезала, но, погруженная в свою беду, Маргарита Эдуардовна чужую не чувствовала. А Тарас и правда был в беде. Весна промчалась со скоростью света. Лишенный аккредитации колледж заранее одобрил все дипломные работы несчастных своих студентов и освободил от необходимости просиживать время на парах, и Тарас ринулся на поиски работы. Или это работа ринулась его искать.
– Что ты снимаешь-то хоть? – не могла понять Кира, когда он валился на диван совсем без сил.
– Все, – честно признавался Тарас, мысленно прикидывая, сколько сумел заработать на очередном бэкстейдже очередной съемки очередного блогера.
Кира вздыхала, гладила его по голове, осторожно перебирала волосы холодными пальцами. Эти пальцы хотелось целовать. Нежными, быстрыми поцелуями. От кончиков к ладони. И вверх по запястью до сгиба локтя. И выше к плечу до ключичной впадинки. Согревать кожу дыханием, щекотать бородой, утыкаться носом. Почему с другими все это было так просто? Подразумевалось само собой. Если валишься рядом с кем-то на диван. Если позволяешь гладить себя и жалеть. То за поглаживаниями этими обязательно следует поцелуй. И не один. И не только. С кем угодно, только не с Кирой. От мысли, что она оттолкнет его, вскинется возмущенно – мол, совсем кукушкой поехал, Мельников, – становилось тошно. И Тарас принимался говорить о работе, заслоняя словами неясные свои страхи.
Всем теперь нужен был контент. Сопровождение, обзоры, румтуры и лукбуки, проморолики, клипы и визитки. Тарас только и успевал, что ездить из точки А в точку Б с техникой наперевес. Но на главное денег все еще не набралось, а время шло.
– Ну что, повестку еще не прислали? – поинтересовался отец в конце августа, и Тарас закашлялся от неожиданности.
– Так в октябре, – промямлил он и перевел разговор, а потом передал маме трубку и ушел к себе, плотно закрыв дверь.
От отжиманий становилось легче. Страх отступал, стоило телу поднатужиться и выдать еще три подхода по тридцать. Но проблему это не решало. До призыва оставалось меньше двух месяцев, и Тарас все чаще залипал в сети, с болезненным удовольствием отыскивая самые страшные армейские новости. Где кого довели, кто кого застрелил. Там дедовщина, тут вспышка пневмонии. Вон ту часть закрыли на карантин. В этой довели до петли новобранца. Тарас листал новости страницу за страницей, не замечая, что новостями они уже не были. Если случилось в 2005 году, то и в 2019-м повторится легко. Уж с ним-то точно. С рохлей Мельниковым, с добряком Мельниковым, вечно попадающим во всякую лажу.
Чтобы успокоиться, Тарас проверял баланс карточки. Сумма копилась с весны, радовала нулями, обещала, что решит за него все проблемы. Тарас ложился на пол и начинал отжиматься снова, пока грудь не стискивало болью, предательски бьющей под левую лопатку. Даже Кира, ушедшая с головой в собственную печаль, тянула его к врачу.