Лестница давалась мне теперь нелегко. Больные колени поднимали меня, семидесятилетнюю худенькую женщину, словно весила я больше ста килограмм.
Когда до площадки осталась пара ступеней, я остановилась и, тяжело дыша, еще раз крикнула Андрея. Услышала шепот. Слов было не разобрать, но то, что это шепчут люди, я была уверена.
Моей ошибкой стала идея включить на телефоне фонарик. Вот тогда-то в конце коридорчика у кабинета Палыча и увидела я троих незнакомцев. Холодок по спине пробежал такой, какого я не чувствовала за всю свою жизнь.
— Зря ты это, бабка! – сказал один из них сиплым шепотом и двинулся на меня.
Что он хотел со мной сделать я так и не поняла, потому что потеряла сознание. Темнота накатила будто битум, кипящий в ведре. Густая и плотная. Сквозь нее, казалось, я все еще слышу этот монотонный писк из подвала. Больше ничего.
Плач Лизоньки я слышала где-то далеко, но могла разобрать даже отдельные слова. Было много других голосов, но я вслушивалась, выбирая ее тихий, но милый моему сердцу шепоток: «Баб Валь, ну как же, как же так? Дура я, заставила Андрейку ждать, да куда бы он делся? Спала бы себе, баб Валь, а утром я молока бы привезла, печенье твое это овсяное. Чай бы пили сидели сейчас».
Другие голоса, совершенно незнакомые мне перебивали родной голос все сильнее, напористей, и вот уже слышно только Лизкины всхлипы, а на переднем плане мужские:
— Она если умрет, не видать нам не имени, ни дома. Все продать придется, - первый голос словно ломающийся, как бывает у подростков.
— И чего делать тогда? – второй голос точно принадлежал мальчишке. – Да я и говорил тебе, что надо послать за той старухой, что отца выхаживала, а ты плюнул.
— Скажи, чтоб привели, - первый голос, хоть и был напуган, но, держался хорошо. Только чуть дрогнувшая нотка моментально снова стала крепкой.
— Сам скажи, коли господин тут, - младший явно почувствовал, что прав и решил показать, что он тоже не последнее звено.
— Ты пререкаться будешь со старшим братом? Может плетей дать? – старший явно решил показать, кто здесь хозяин.
Послышались шаги, а потом новый голос прошептал что-то и все затихло. Женщина. Не молодая.
Я сколько могла искала среди этих голосов Лизонькин, но он пропал полностью. Было так тихо, как не было даже в самые первые годы в нашем саду. Когда все только начали строить домишки, и мы с мужем ночевали там в палатке. Дочке было лет семь, и для нее это было первым приключением в жизни. Мы в темноте укладывались там втроем и сочиняли частушки. В основном это были детские, про огород, про то, что урожая у нас будет завались.
Шаги точно были рядом, но я никак не могла открыть глаза, чтобы увидеть этих людей. Словно у меня и не было глаз. Темнота по чуть снова начала засасывать меня, а я мечтала лишь об одном – хоть на секундочку увидеть еще раз лицо Лизы.
— Коли встанет, чудо будет, - скрипучий старческий голос заставил вздрогнуть. Легкие вдруг начали наполняться воздухом, и запахи, которые будто взорвались в носу, обязательно вызвали бы рвоту, но желудок был пуст, а горло слиплось от сухости.
— Ну, значит чудо началось, - уже знакомый голос раздался вдруг так близко, что я распахнула глаза и махнула руками. Передо мной стоял парень лет семнадцати: тощий, чуть пробивающийся пушок над губой, тонкий, будто вылепленый нос, брови с изгибом, голубые глаза, красиво очерченные губы.
— Пить, - с огромным трудом смогла выдавить из себя я, превозмогая боль в горле.
— Вот, вот, госпожа, пей, ну, значит, жива, жива-а, - протяжно подвывая в поле зрения появилась старая, морщинистая, как шарпей, старуха. Почти бесцветные глаза ее смотрели на меня безотрывно. Грязный платок, весь усыпанный семенами каких-то трав, прилипающих как репейник или деряба, сполз на бок, открывая не больно приятную картину – седые волосы были свалены в один колтун.
Край кружки, толстый, как барнка, прижался ко рту, и вода потекла мимо по шее, охлаждая кожу. Тело начало покрываться мурашками, но я не обращая внимания на это глотала и глотала холодную, чуть пахнущую рыбой и рекой воду.
— Где я? – слова дались мне так сложно, будто надо было не языком ворочить, а подняться по лестнице.
— Дома, госпожа, дома, - бабка суетилась, но я увидела в ее взгляде такое искреннее переживание за себя, что решила молчать. Да и сил не осталось совсем. – Спи еще, спи, а завтра и легче все станет, легче, - она кутала мои плечи, но холод, залезший под ворот рубашки с холодной водой я побороть никак не могла. Так и заснула, трясясь, как осиновый лист.
«Голова болит, скорее всего, от холода. Так бывает, когда замерзнут ноги» - моя первая мысль, когда я проснулась, удивила меня. Голова и правда, болела, но ноги были теплыми. Темноту разрезал еле-еле забрезживший рассвет. Я увидела его в окне. Окно? Да нет, это какой-то каменный вырубок в стене.
Стена, и правда, оказалась каменной,. Из открытого окна веяло прохладой, пахло туманом, но мне не было холодно. Что-то тяжелое лежало на мне, и двигаться я просто не могла, да и не хотелось.
Отсутствие рамы в окне поразило меня больше всего. Может это один из недостроенных домов? Нет, не похоже. Давно уже никто не делает окна аркой. Это модно было в девяностых, а теперь нет. Откуда я знала об этом? Из разговора соседей за высоченным забором. Точно. Они обсуждали один из строящихся домов на задних улицах поселка.
Ладно, даже если и строящийся дом, то чего я здесь забыла? Головой вертеть было больно, но отвернуться от окна и посмотреть себе на грудь я смогла. На мне лежала огромная черная шкура, а на ней сверху… подушки!
Это точно какой-то дурной сон, не иначе. Надо просто проснуться. А что сделать, чтобы проснуться? Заснуть во сне. Я закрыла глаза и с трудом заснула снова.
— Ну вот, теперь поди и оживеешь, - тот же старушечий голос проскрипел рядом, и я открыла глаза. Окно никуда не делось.
— Где я? – тихонько прошептала я и удивилась своему голосу – тонкому и тихому, как у Лизоньки. Моментально подумав, что это не я говорю, а она, я посмотрела в другую сторону.
Каменные стены кое-как завешены тканью, похожей на толстое сукно, прямо по сукну кто-то намалевал сложных цветов. Краска с них осыпается и выглядят эти цветы теперь как стена в доме под снос. Высокий, наверно, метра два с половиной, дверной проем, тяжелая деревянная дверь, обшитая железными листами. Здоровенные клепки на них то ли медные, то ли крашенные. Клепки?
Да я же не вижу почти ничего дальше своей руки. Расплывается все. Я точно сплю. И проснуться не могу. Иногда бывает такое. Сон все длится и длится.
— Я заставила курицу сварить. Кое как убедила, что тебе только бульон сейчас надо. Не брат у тебя, а зверь лютый. Велел все сделать, чтобы ты на ноги встала, а сам курицу пожалел, - пробубнила бабка, и тут я отчетливо услышала запах куриного супа. Желудок так больно сжался, что захотелось поджать ноги.
— Где я? – переспросила я опять, надеясь, что сон сейчас пойдет по какому-то новому сюжету, все изменится, но он продолжался, как фильм, в котором у старухи, видимо, была своя роль, и она планировала ее доиграть.
— Дома, госпожа, дома вы! – она снова встала передо мной. Сколько же ей лет? Сто? Она выглядела такой старой, что я почувствовала себя девчонкой рядом с ней.
— Кто вы? – не унималась я.
— Чего это вы госпожа меня на «вы»? Нельзя так, нельзя. Я старая Кариса. Вы видели меня уже, когда господина лечила. Он тогда долго лежал, как с войны пришел. Но пожил еще до весны, пожил, - она суетилась возле меня, наливая в деревянную миску бульон из чумазого котелка, стоящего на табурете.
— Господина? – переспросила я.
— Отца вашего. Нашего господина.
— Отца? – голова у меня вдруг закружилась, и я начала вспоминать все, что было до этого кошмара, который никак не хотел заканчиваться.
— Отца, отца… сейчас, попьете через край, а я не уйду, пока на ноги не встанете, а то господин, брат ваш, мне шею свернет. А он может, может, - она явно боялась кого-то. Но у меня точно не было брата!
— Сколько вам лет? – попыталась я сменить тему.
— Пятьдесят, или пятьдесят два, не больше, не больше, - ответила женщина и я поняла, что она сумасшедшая.
— А мне семьдесят два, - безо всяких эмоций ответила я, чтобы просто что-то сказать. Голос мой до сих пор был молодым, и совсем не моим.
Глава 2
К вечеру я начала чувствовать тело. Оно все затекло и хотелось повернуться на бок. Кариса, поняв, что я пытаюсь сделать, решила помочь: откинула одеяло, шубу эту меховую с ног убрала. Я, привыкшая к тому, что тело непослушное последние пять лет, начала заранее охать и подставлять локоть, чтобы перевернуться со спины.
— Давайте, госпожа, вертайтесь. Раз вертаетесь, значит полегчало, - старуха точно переживала за нее. И я чувствовала, что она совсем не из-за страха перед тем мальчишкой старается угодить мне.
— Спасибо вам, и не знаю даже, как бы я без вас, - сказала я снова не своим голосом.
Что удивило меня еще больше, чем голос, так это то, что на кровати я села, не спустив ноги на пол. Этакие кульбиты давно были отменены в моем организме. Спина жила своей жизнью и требовала, чтобы ее пожелания исполнялись. Обычно, с полчаса приходилось раскачиваться, ставя чайник, умываясь, приговаривая, что «какие наши годы, вот сейчас только расхожусь, нутро горяченьким смажу и всех победим».
Спина не болела, пальцы на руках совсем не покалывало, как бывало раньше: отлежишь бывало все конечности так, что кровь с трудом поступает.
И тут я увидела свои руки. Я не уверена, что они были мои, то есть, уверена, что это совсем не мои культяпки со старческой кожей гармошкой, сухой, как забытый с прошлого года на грядке кабачок.
— Это что? – вылетело у меня как-то само.
— Это? Где? – Кариса принялась разглядывать эти самые тонкие ручки с белоснежной, без всякой пигментации и царапин кожей.
— Это не мои руки, как тебя там? Кариса?