— Еще один наш великий идиотизм, — разглагольствовал Пэл, — тревога ноль-два, а старички в Управлении сидят зады оглаживают, ждут, когда сработает автоматика. О нижних чинах и разговору нет, они сам ключ «внешняя опасность» только через час и расчухали. Ну-с, автоматика не срабатывает. Полчаса не срабатывает, час не срабатывает, старички начинают ерзать. Зовут техэксперта. Тот им: так и так, заклинило шестеренки, зациклилась программа, сблындила машина, короче, снимай колпаки, крути вручную. Старички переглядываются, молчат. А соль в том, что по соответствующему Уложению ни под каким видом в колпак ручонками лазить нельзя. Хоть ты будь кто. Уложениям же тыща лет, Пояс в них проходит как новейшая, как секретнейшая и прочие страсти. В общем, карается смертной казнью. А уж полтора часа на исходе, головные отряды вот-вот в долине покажутся, хочешь, не хочешь, надо шевелиться. Вдруг на пульте сигнал — семнадцатая точка, колпак снят, тревога ноль — девять — «диверсия на секретном объекте». Тут они клювы совсем поразевали…
— Ну и? — не выдержал Вест.
— Ну и все. Его там на колпаке и нашли. Потом, после всего. В общем, правильно он, я полагаю, хрен их, чего бы старички те с ним после уделали…
Комбинат был обнесен глухим забором, и в заборе была дыра. Тропинка вела прямо в дыру. Или выходила оттуда. У дыры Пэл остановился и обернулся.
— Ну подумай, — сказал он добродушно, — чего ты там забыл? Червей не видел, как копошатся?
— Я должен посмотреть, — упрямо сказал Вест, он и сам не знал, что хочет найти здесь.
— Ну, посмотри, посмотри, — усмехнулся Пэл.
И были пылающие зевы и клубы дыма и пара, и узкоколейка с чумазеньким, непривычного вида локомотивчиком, и алая струя свирепого расплавленного жара, и отвалы коварного шлака, затвердевшего сверху, но лавово-красного под коркой… Нет, они не копошились. Они стояли перед пастями печей, приложив руку-козырек. Они шуровали в топках, и их чуть не облизывали языки огня. Они раскрывали рты и трещали, перекрывая грохот, непонятное, не похожее на речь, но сейчас же случалось что-нибудь — правильное и, вероятно, нужное в этот самый момент. Вест прошел много разных помещений, больших и малых, с непонятными машинами и инструментами, грохочущих и тихих, и везде все шло раза в три быстрее нормального темпа, напоминая невероятную кинопленку, пущенную ускоренно. Всюду, всюду, всюду, всюду, всюду…
Когда у Веста зарябило перед глазами, потекли слезы, а в голове забил набат, он взмолился, и Пэл вывел его к большой грязно-белой стене, из которой на высоте трех этажей выходили ржавые трубы и, перебрасываясь через ограду, уходили прочь.
— Дьявольщина, — приговаривал Вест, вытряхивая из ушей рабочую скороговорку Литейщиков, — вот дьявольщина.
— Убедился теперь? — сказал Пэл. — Пойдем посидим… э, да тут занято.
У стены, под самым выходом труб, росли худосочные кусты с будто рубленными листьями, покрытыми копотью. Они окружали вытоптанную площадку, а вдоль стены были выстроены ящики, и на них сидело пятеро или шестеро вокеров, все в серых робах, один в куртке поприличней. В троих Вест сразу узнал Литейщиков, остальные — неопределенные. Побелка была стерта с бетона до уровня плеч. Один из Литейщиков был пьян. Они все были хорошо, но этот особенно.
— Да я чтоб ребятам своим пожалел, да когда это было, — сказала синяя куртка. Вест сейчас же подумал, что где-то этого типа уже видел. — Чтоб я один там чего-то где-то… верно, мужики?
— Вер-рна, — соглашались двое, которых он приобнял за плечи.
— Свои ребята, ну.
Вест точно его уже видел. Он придержал Пэла, вознамерившегося, по обыкновению своему, устранить помеху кулаками. Пэл пренебрежительно хмыкнул, но остался на месте. Куртка бубнил:
— Ща идем еще, у меня там есть, два дня гуляем, три дня гуляем. За папаню моего. — Он вдруг зарыдал. — Новопреставленного…
— Ланно-ланно-ланно, — зачастил Литейщик, что справа, — будет, будет, господин старшой, будет…
Куртка утерся, мызганул лапой по лицу.
— Я, мужики, завсегда с вами, с народом то есть, — заявил он. — И то: папаня тут, папанин папаня, корень, понимаешь, нашенский отсюда, — он постучал по ящику, — отсюдова, вот…
— Эта… труба, значит, так? — встрял пьяный. — Тут, эта, конус, понял? Труба ид… идет на конус, налезает, так? Диаметр уве… увеличивается, а толщина стенок, — он хлопнул кулаком о ладонь, — не меняется! Это как тебе, а?
Все посмотрели на него. Вест тоже посмотрел на него.
— Чего? — спросил Куртка.
— Be… увеличивается, — сказал пьяный, — а толщина стенок… не меняется!
— Трубы?
— Не… не меняется! — сказал пьяный и уронил голову. Куртка некоторое время ждал продолжения, а потом завел свое:
— А скажи, теперь что? Теперь, понимаешь, чуть чего, кто решает? Во-о! У кого то, понимаешь, у того, там… Нет, и правильно, правильно! (Праль-на! — вняли остальные). И вы мужики, давай сразу, если чего, не стесняйтесь! — он примолк. — Щас пойдем, — сказал он после паузы, — щас. — У меня там… Но уж работу ты мне изволь! — завопил он, будто ему воткнули шило. — Уж изволь!
— Да, это уж да, — невозмутимо соглашалась аудитория. Пьяный опять проснулся.
— На конус, понял? На расширение. А толщина стенок…
Вест глянул на Пэла. У того было такое выражение, будто у него болят все зубы сразу.
— Ты чего? — спросил Вест.
— Жду.
— Чего ждешь?
— Когда ты поумнеешь.
— А, — сказал Вест, но все-таки обиделся.
— На кой тебе эта мразь, — взъярился Пэл, — целоваться с ними ты будешь?
— Не буду, — сказал Вест обиженно. — Но вот того, в куртке, я уже где-то видел, только не вспомню никак.
— Которого-которого? — Пэл хищно выставил нос поверх куста, присмотрелся: — Ерунда, сказал он убежденно, — подумаешь, видел.
Вест пожал плечами. От ящиков доносилось:
— Из третьих подручных, из третьих! На откатке стоял, лопаткой греб. Как папаня, бывало…
— Не… ни… не уменьшается! По-ял?
— Короче, так, — сказал Пэл, — если через…
Но тут компания как-то разом поднялась и, обнявшись, пошла вдоль стены, ища, где та заканчивается. Они и пьяного взяли с собой, он спотыкался следом, бормоча и время от времени чуть не падая. Пэл с Вестом наконец уселись.
— Уф! — Вест вытянул ноги.
— Извиняюсь, господа хорошие, — продребезжал сбоку голосок. Они повернулись.
Под самым кустом сидел на отдельном ящике дедок — зеленобородый и гаденький. Под носом у дедка висела сопля, он, видно, только проснулся, потому его и не было слышно. Дедок проморгался и оживел.
— Извиняюсь, господа хорошие, — повторил он, — брикетика не отыщется завалящего?
— Откуда ты, дед? — спросил Пэл.
— А отсюда, сынок, отсюда, тут я, живу я тут.
В глубине кустов Вест увидел нору, свитую в пуке непонятно как взявшегося здесь сена.
— А сколько тебе, дедуля, годков? — продолжал спрашивать Пэл.
— А и не считаю, сыночек, не считаю. Чего их считать-то? — Дедок опасливо забегал глазенками и съежился. — Может, требуется чего? Посудки там, бумажки расстелить?
— Ну не мразь ли, — сказал Пэл, обращаясь к Весту. — Ведь вот так вот он здесь и подъедается. — Вест дернул головой, не мешай, мол.
— Дед, — спросил он, — ты этих, что только ушли, знаешь?
— Я, сынок, всех знаю, — дедок утерся, — всех наших, комбинатских. Кто с цеха с каждого, все-ех… Забывать маленько начал, а так знаю, да…
— В синем, старшой, он кто?
— А Григги это, старший рабочий. Пога-аный, одно слово. Как пацаном поганым был, так и вырос, и в старшие выбился, а все единое поганый. Песня его вечная — я, я всем вам брат родной! А сам, слыш-ка, дома морду всякими припарками мажет, он ить по «приличным местам», — передразнил дедок, — шастает, по бабам, ему, вишь, зазорно, что его рожу все моментом распознают. Пога-аный. Слыхали, про папаню пел? Что преставился, сердешный? Ить тоже врет! Помню я era батюшку, тот еще на формовке бы был, пить бы ему в меру, а ить так что? Под крюк и попал… Да тому уж годков пять, а то поболе.
Совсем дедок оживел, и видно было, что тема ему приятна, и он готов развивать дальше. А Вест вспомнил. Этого типа с лицом, как подметка, он видел в памятную ночь у Абрахэма Кудесника. Одет был тип не так, и говорил совершенно не так, но Вест его вспомнил. Ну-ну, подумал он, Литейщик в третьем поколении…
Он откинулся и коснулся затылком бетона. Что же здесь так воняет? В дополнение ко всем бедам еще и воздух пропитан отвратительной вонью. Весту пришло в голову, что запах — это запах тех веществ, того, скажем, газа, который и есть то самое воздействие. То, что вызвало невероятные изменения у Наума, внешние, как их, фенотипические, он же с Той стороны, а теперь Ткач и Ткач, не отличишь. Или сам воздух такой в этом чертовом Городе, будь он тысячу раз проклят. Чушь собачья, тут же подумал Вест. Просто Комбинат. Здесь, на территории, особенно хорошо чувствуется, на Десятых — там вообще не пахнет. Нет, это было бы слишком просто, если дело только в воздухе.
Отдохнув, они пошли за ограду. Пэл указал куда, и Вест подчинился. Мразь не мразь, а делать тут решительно нечего. Не здесь надо искать. А где? Одно «где» теперь есть: Наум, Он, и то знание, которое я получил от него. Но этого мало, и поэтому я ищу второе «где», но это второе мне скажет Пэл, и, значит, его тоже мало. И, я надеюсь, что есть еще третье «где». что я найду его сам, очень надеюсь… А пока — Пэл. Вот идет. Пэл, дружище, как бы мне хотелось не думать всего этого, а идти весело и чувствовать рядом друга. И только. Оказывается, так не бывает нигде, нигде не может быть, чтобы «и только», разве что в детстве. Ничего, как-нибудь. Устал я просто, а так ничего. Как это он сказал: хочу ли я увидеть живой плод вопиющей глупости кое-кого в Страже? То есть? — спросил я. Из-за этого… м-м… заведения, сказал Пэл, Стражу трясет двадцать лет. Как там что держится, не пойму, сказал Пэл, все вроде бы против, а ему хоть бы чих. Кому — ему? — спросил я. Чему, а не кому, поправил меня Пэл и сказал: а вот увидишь. Сегодня же ночью, хочешь? И я сказал: хочу. Глупости власть предержащих всегда были пищей для мятежных костров. Правда, тем временем можно вконец развалить страну, но это уже