* * *
Новая бабушка умерла от старости. Звали ее Галина Федоровна и она отошла очень быстро. Эрик успел поговорить с ней всего один раз, когда она так и не сумев отвести глаза в сторону как следует, согласилась надеть очки Эрика и побывать таким образом на собственных поминках. Эрик стоял рядом с ней и косился на плачущих родственников.
— Ой, ой… запричитала Галина Федоровна с явным неодобрением, — всю скатерку увошкали паразиты. Невестка Ирка, как была дурой, так и осталась. А это что? Голубцы? Это же какого лешего? Как они без вилок будут на поминках голубцы исть? Нет чтобы блинов напечь… Да стряпать она никогда не умела. А стопка с горбушкой где? Ах, вот она, родимая!
К огромному удивлению Эрика, старуха подхватила с буфета под иконкой рюмку и кусок черного хлеба, лихо опрокинула ее и занюхала корочкой. Крякнув, она вернула их на место и вытерла губы.
— Давненько я… А не переживай, они все равно не заметят.
Она хмуро посмотрела на иконку, и подняла руку. Но вместо того, чтобы перекреститься, она показала святому лику костлявый кулак и проворчала:
— А с тобой, голубчик, у меня отдельный разговор будет.
Эрик, не веря глазам своим, смотрел на пустую стопку и не сразу заметил, что старушка притихла возле стула своей младшей правнучки. Девушка была единственная трезвая в небольшой компании родственников и соседей. Она тихо сидела в стороне, жевала рис с изюмом, но, похоже, через силу. По красному лицу катились крупные слезы, а ложку она сжимала так, что побелели костяшки пальцев. Доев, она извинилась, встала и вышла на балкон, подхватив пушистую шаль. Бабушка и Эрик пошли за ней. Под балконом на третьем этаже голые ветки вишневых деревьев тянули к небу тонкие пальцы. Небо было ясным, темно фиолетовым, но луна еще не поднялась. Девушка закуталась в шаль и замерла, глядя на первые звёзды.
Галина Федоровна встала рядом и тоже подняла глаза к небу.
— Да не там я, Любочка. Я тута. А шалька тебе моя очень идет. Хорошо, что ты ее Ирке не отдала.
Внучка и бабушка вздохнули одновременно.
— Не грусти, Любочка, все хорошо. Ты смотри, как теперь у вас дела пойдут. Сиделке платить больше не надо, в комнату мою уйдешь от Наташи, и она больше не будет мешать заниматься. Ты перестановочку сделаешь, потолок побелишь, только коврик не снимай пока… Стенка зимой холодная станет. А вот накидушки можешь выбросить, они совсем пожелтели.
Галина Федоровна помолчала и снова заговорила тихо и ласково.
— Я тебе вот что скажу, лапушка, ничего плохого в моей смерти нет. Только хорошее. Я понимаю, тебе грустно, но зато у меня больше ничего не болит. Доживешь до девяти десяточков — поймешь. Теперича я никому больше не в тягость. Ирка с Женькой ругаться перестанут. От смерти, как и старости — не уйти. Естественное явление природы: Родился, пожил, состарился, помер. Я уже и жизни-то не помню, только старость. Я с ней большую часть века промялась. А зачем? Старость, это когда всё хорошее прошло. Особенно здоровье, силы и зубы. От одной каши не захмелеешь, а ничего другого — врачи не разрешают. Глебушка мой давно помер, вот уж осьмнадцать годков, как помер. Кроме бабок наших дворовых уж и поговорить не с кем стало. Вам со мной скучно. Старики — народ противный, капризный, хуже малых детей. И ничего с ними не сделаешь, даже от пенсии моей вам никакого толку не было. Кроме как на вас с Наташкой полюбоваться, ну никакой радости. Все прошло, особливо с тех пор, как хозяйство мое продали. Да, все равно, за курами ходить уже ноги отказывались. Все хорошее прошло. Осталось всё только плохое. Давление, спина, ноги… пальцы спицы уже не держали. Глаза, и те уже не видели — варежки вам вязать. В телевизоре сплошь стрельба, а музыка — головная боль и гул в стенах.
Девушка закрыла лицо руками и что-то прошептала.
— Ишь ты! Повиниться решила, — объяснила Галина Федоровна Эрику, — стыдно ей теперь. Она думает, что недостаточно меня жалела. Вспомнила теперь, как грубила мне, как досадно ей было, что из-за меня подруг институтских в дом пригласить не могла. Что мало разговаривала со мной и не сидела у постели последние полгода. Эх, жаль стопочку только одну ставят. Любочка, да не сержусь я на тебя. Ну как я могу обижаться, когда я так тебя люблю, и Наташу, и батю твоего — внука моего единственного.
Любочка вдруг завыла так, как только и умеют выть в голос бабы на похоронах. Эрик от неожиданности вздрогнул и оглянулся назад, в комнату, где стихал хмельной разговор засидевшихся гостей. Что-то со стуком упало на балконный пол. Эрик повернулся к бабушке, но на балконе теперь кроме Любочки и его самого, никого больше не было. На полу лежали очки. Эрик поднял их и нацепил на нос. Все разошлись. А Эрик обошёл стол, за которым только что вздыхали и качали головами люди, а теперь в темноте лишь белела залитая каким-то соусом неубранная скатерть. Он недоуменно изучил пустую рюмку на буфете, безрезультатно попытался прикоснуться к ней, и пошёл поделиться впечатлениями с Дядьяшей. Над городом встала полная луна, и в мире Эрика, даже без очков, бледный свет показался мальчику чуть ярче.
* * *
— Ну морочь мне голову! — от досады Дядьяша даже забыл покряхтеть, — своими иными измерениями. И вселенная бесконечна, это каждый школьник знает. Какие еще множественные вселенные? Что ты ерунду болтаешь? А ещё отличник…
Он опустился на колени и принялся собирать рассыпанные шашки. Эрик помог ему и попробовал зайти с другой стороны.
— Дядьяш, а какие у тебя тории? Ну как ты объясняешь это место? Его не может быть на карте, потому что оно на той же земле. Этот город и его улицы расположены так же, как в живом мире. Оно не на небе и не в преисподней. Мы не на другой планете и не на том свете. Нас тут слишком мало, и мы можем узнать, что происходит с нашими близкими после нашей смерти. Ну, должна же быть у тебя идея.
— Тебе больше делать нечего?
— Ну да.
— В шашки давай играть. Игнатич отошел, как только в первый раз выиграл партию. Знал бы я, что ему это было нужно, давно бы… Э-эх!
— Я не верю, что тебе самому не интересно, — настаивал Эрик, расставляя пластмассовые кружочки на доске.
— Нисколько! Ходи первым.
Эрик сделал ход. Дядьяша пожевал губами, взял в руки шашку, но его рука замерла над доской. Он медленно положил её на скамью и опустил голову.
— Эх, сосед… я тоже сначала суетился, искал объяснения, Ульяну допрашивал, приставал ко всем. Решил, что это перевалочная база такая, что здесь у нас есть шанс чем-то упокоиться. Вопрос в том… А зачем? Зачем и кому это надо, если мы потом исчезаем, как пламя свечки? Души наши помнят этот город, вот мы и бродим по этим тротуарам памяти, пока не упокоимся чем-то… личным. И сами не знаем, чем и для чего. Однажды я пошел с одним… капитаном Григоренковым, на другой конец города, к железнодорожному вокзалу. Там, на платформе он мне признался, что давно собирался съездить в дачный поселок, где жила какая-то Светлана. Попросил поехать с ним. Как только я согласился, подходит к платформе поезд. Ни тебе огней, ни шуму. Только колеса стучат. Сели мы в вагон, а там один проводник со своим холодным кофейником, и один пассажир, который все в тамбуре посасывал потухший бычок и отказывался закрывать дверь. Я в том поселке никогда не был, и подумал, что он такой, каким помнит его мой новый приятель капитан. Сосны и дома с огородами видел. Розы у крыльца растут. Я один цветок пальцем тронул, так он рассыпался, как жженая бумажка.
Дядьяша потер два пальца, будто посыпал доску солью, и продолжил свой рассказ. Эрик жадно ловил каждое слово.
— Подходим мы к дому, а там стоит блондиночка такая… в заграничной панаме. «Игорёк, ну сколько должна я ждать?» — говорит. А он: «Виноват, раньше никак не мог… по долгу службы». Дальше она ему — прыг на шею, он несет ее в дом, а меня как бы и нет вовсе. Ну я постоял, зашел за ними, а там — никого. Ну, думаю, все с вами ясно. Встретились, вместе отошли, и что теперь? Пошел я обратно к станции, а по дороге зашел в пивную. Там два помятых камнепадом геолога сидят с пустыми кружками и спорят… ну о том же, о чем ты спрашиваешь. Я к ним подсел, так они мне рассказали такое, что страшно стало. Они говорят, что дело не в нас, а тех, кто остался там… Это они нас не отпускают. Не буду врать, меня это расстроило. С тех пор я решил не думать об этом.
— Это интересная теория, Дядьяша. Можно поразмышлять…
— Только время зря потеряешь… Неизвестно, сколько у тебя его тут осталось.
— Почему зря?
— Да не правы они! Я уже год здесь. А там ведь меня держать некому.
— А племянник ваш?
Дядьяша хохотнул и прокашлялся.
— Генка-то? Вот уж кто только обрадовался, когда я загнулся. Нет, парень. Никому я там был не нужен. Только здесь. Так что ошибались те геологи.
— Ну, а сам даже предположить не хочешь?
— Да мне как-то уже всё равно. Вот Ульяна говорит, что она тут, потому что пожелание супруги того Ильи не сбылось. Она пожелала Ульяне счастья, а оно так и не пришло. Может быть в этом дело. Но я так не думаю. Мне-то никто и никогда ничего не желал хорошего. Если только плохого, но я об этом не знаю.
Эрик задумчиво сложил пять шашек столбиком и решился:
— Расскажи, что там у тебя случилось, Дядьяша. Может быть, у меня идея появится. Вместе обмозгуем.
Дядьяша помотал головой, но потом глубоко вздохнул и стал собирать шашки в синий мешочек.
— Ладно. Расскажу, только чур вопросами не перебивать.
Он взял на колени и перевернул доску, кинул в нее мешочек и захлопнул половинки, заперев на крючок. Теперь его руки лежали на получившейся коробке и барабанили по ней пальцами. Он рассказывал медленно, иногда потирая лоб, иногда дергая головой и сжимая кулаки. Сама история была не длинная, но Эрику показалась, что рассказывал её старик не меньше полу-дня.
Яков Вайзмен был младшим сыном в большой семье. У него было четыре сестры, один брат и родители — уже довольно немолодые. К тому времени, как маленькому Якову исполнилось десять лет у него появился первый племянник. Семья была невероятно набожная. Частые походы в какие-то непонятные Якову помещения, где все вопросы и раздоры решались молитвами, были ему скучны, не давали чаще играть с друзьями и делать уроки как следует. А вот школа, наоборот, ему очень нравилась. Там почти никто не делал ему замечания за не богоугодные слова и мнения. Там можно было не соблюдать постов и лопать ливерную колбасу в столовке. Там мир казался шире, интереснее, разнообразнее и свободнее. Там у него были друзья, в том числе и девчонки, которые не носили платков, а во время физкультуры были одеты в шорты и майки, и никто за это не выгонял их из зала. У него были хорошие оценки почти по всем предметам, е