Из телевизионной комнаты доносится какая-то музыка. Моцарт. У ящика, на этих отчаянных отрезках раннеутренних программ, она отыскивает Эрни, лицо его преображено свечением древнего «Тринитрона», смотрит малоизвестную, фактически никогда не бывшую в прокате версию «Дона Джованни» Братьев Маркс, с Ворчо в заглавной роли. Она входит босиком и на цыпочках, садится рядом с отцом на тахту. Там у него огромный пластиковый тазик попкорна, слишком крупный даже на двоих, который Эрни чуть погодя подталкивает к ней. На речитативе он ее просвещает.
– Коммендаторе они вырезали, поэтому нет ни Донны Анны, ни Дона Оттавио, и вот так, без убийства, это комедия. – Лепорелло исполняется как Чико, так и Арфо, один на репликах, другой на зрительных гэгах, Чико оттарабанивает «Арию-список», к примеру, пока Арфо бегает вокруг за Донной Эльвирой (Маргарет Дюмон в роли, для которой ее родили), щиплется, мацает и дудит в велосипедный рожок, а также впоследствии подбирает на арфе аккомпанемент к «Deh, vieni alla finestra»[130]. Мазетто – студийный баритон, который не Нелсон Эдди, Церлина – очень юная, переозвученная и более-чем-презентабельная Беатрис Пирсон, позднее сыгравшая другую инженю с фатальной предрасположенностью к мерзавцам, против Джона Гарфилда в «Силе зла» (1948).
Когда опера заканчивается, Эрни жмет на кнопку заглушки звука и разводит руками вместе с полужомом плечьми, как бас, вышедший на поклон.
– И как? Я впервые вижу, что ты высидела оперу.
– Не знаю, пап, должно быть, дело в обществе.
– Мальчишкам я ее тоже записал, это, похоже, будет по их части.
– Культурный обмен, я заметила, они тебя нынче убеждают играть в «Стальную броню».
– Лучше того мусора в телевизоре, на который вы с Брук пялились, когда я вас заставал.
– Ну, ты этих легавых шоу терпеть не мог. Если ловил нас, все выключал и оставлял без увольнительных.
– А они, типа, чем-то лучше стали? Куда девались частные сыщики, симпатичные преступники? потерялись во всей этой постшестидесятнической пропаганде, в бесконечном судебном преследовании и принудительном правоприменении, болонь болонь болонь. И с чего б нам не хотеть уберечь вас, девочек, от такого, предохранить ваш чувствительный разум? Смотри, сколько хорошего получилось. Твоя сестра – ликудник, ты гоняешься за бедными шмуками, которые лишь стараются за квартиру платить.
– Может, тогда телевидение и промывало мозги, но сегодня такого случиться не может. Интернет никто не контролирует.
– Ты серьезно? Тогда верь, пока еще можешь, Солнышко. Знаешь, откуда он взялся, этот твой онлайновый рай? Все еще в холодную войну началось, когда в мозговых центрах было полно гениев, которые разрабатывали ядерные сценарии. Атташе-кейсы и роговые оправы, по всему виду ученое здравомыслие, каждый день приходят на работу воображать способы, которыми закончится свет. У твоего интернета, тогда Министерство обороны его называло ДАРПАнетом[131], реальная первоначальная цель была – обеспечить выживание командования и управления США после ядерного обмена с Советами.
– Чего.
– Ну да, мысль была разместить достаточно узлов, чтобы, какой бы ни вышибло, они всегда б могли пересобрать некую сеть, связав между собой то, что осталось.
Здесь, в столице бессонницы, до рассвета еще не один час, и вот к чему может принести дрейфом невинные беседы отца с дочерью. Под этими окнами они слышат беззаконный звуковой пейзаж полночной улицы, ломка, вопли, транспортные выхлопы, нью-йоркский хохот, слишком громкий, слишком тривиальный, жмут на тормоза перед каким-нибудь выворачивающим наизнанку бздямом слишком запоздало. Когда Максин была маленькой, она считала этот еженощный гомон бедой, но слишком далекой и потому неважной, как сирены. Теперь же он всегда слишком близко, входит в сделку.
– А ты этими штуками в холодную войну вообще занимался, пап?
– По мне? Слишком техника. Но толпа из Бронксской Научной, с которой я тусил… Чокнутый Ейл Якобин, хороший пацан, мы с ним в центр, бывало, ездили, мелочишки себе сшибали, играя в пинг-понг. Поступил потом в МИТ[132], на работу устроился в Корпорацию РЭНД[133], переехал в Калифорнию, мы потеряли связь.
– Может, он и не работал в департаменте по взрыву-всего-мира.
– Я знаю, я критикан, подай на меня в суд. Там надо было быть, детка. Все теперь думают, что годы Айзенхауэра были такие изысканные, и миленькие, и скучные, но у всего тогда была цена, сразу под низом – чистый ужас. Полночь навеки. Если хоть на минуточку остановился задуматься, вот оно сразу, так легко во все это провалиться. Некоторые и проваливались. Кто-то сходил с ума, кто-то даже себя жизни лишал.
– Пап.
– Н-да, и это они твой интернет изобрели, это волшебное удобство, что нынче проникает, как вонь, сквозь мельчайшие детали нашей жизни, покупки, работу по дому, домашние задания, налоги, поглощая нашу энергию, сжирая наше драгоценное время. И никакой невинности нет. Нигде. Никогда не было. Зачали его во грехе, худшем из возможных. А пока рос, он никогда не переставал нести в своем сердце пронизывающе-холодную жажду смерти для всей планеты, и не думай, будто что-то изменилось, детка.
Максин берется шарить среди полувзорванных ядрышек, не осталось ли попкорна.
– Но история продолжается, как тебе всегда нравилось напоминать нам. Холодная война закончилась, верно? Интернет развивался и дальше, прочь от военных, к гражданским – сейчас это чаты, Повсеместно Протянутая Паутина, онлайновый шопинг, худшее, что о нем скажешь, – может, слишком коммерциализировался. А смотри, сколько возможностей он дает миллиардам людей, перспективы, свобода.
Эрни начинает сёрф по каналам, словно бы в досаде.
– Зови свободой, но основа-то – контроль. Все соединены вместе, никому невозможно потеряться, теперь уже никогда. Сделай следующий шаг, подсоедини его к сотовым телефонам, и у тебя тотальная сеть слежки, никуда от нее не деться. Помнишь комиксы в «Ежедневных вестях»? Наручное радио Дика Трейси? Такое будет повсюду, все лохи станут умолять, чтоб дали поносить, наручники будущего. Зашибись. Как раз об этом и мечтают в Пентагоне, всемирное военное положение.
– Так вот откуда у меня эта паранойя.
– У детей своих спроси. Посмотри на «Стальную броню» – кого похищают террористы? Кого пытается спасти Змей? Главу ДАРПА. Сама подумай, а?
– Пап.
– Не веришь нам, спроси у своих друзей из ФБР, знаешь, у тех добрых полисменов с их базой данных НЦКИ?[134] Пятьдесят, сто миллионов досье? Они подтвердят, я уверен.
Она понимает это как приглашение – это, очевидно, оно и есть.
– Послушай, пап. Мне надо тебе рассказать… – И все наружу. Неумолимый вакуум отбытия Виндуста. Отредактированный с учетом дедовских тревог, ессессно, как без упоминания и эпизода Зигги на крав-маге.
Эрни выслушивает ее:
– Видел что-то в газете. Загадочная смерть, его там описывали как эксперта мозгового центра.
– Еще бы. Киллер, там про это говорилось? Наемный убийца?
– Не-а. Но, я полагаю, раз ФБР, ЦРУ, тут наемный убийца бы не исключался.
– Пап, сообщество мелкого жулья, с которым мне приходится работать, у нас там свой кодекс лузеров, вроде верности, уважения, не стучи, покуда не придется. А эта банда, они выходят продавать друг друга еще до завтрака, Виндуст доживал заемный срок.
– Считаешь, его свои прикончили? Я бы решил – месть, все эти серьезные обозлившиеся третьемирники, которых парняга, должно быть, насобирал себе по пути.
– Ты его видел еще до меня, ты мне его карточку передал, мог бы и сказать что-нибудь.
– Больше того, что я и так говорил? Когда ты была маленькой, я всегда старался, как мог, удерживать тебя от этого всеобщего безмозглого обожания копов, но с какой-то отметки начиная ты сама свои ошибки делаешь. – Затем, осторожно, каким она его раньше не видела: – Макселе, ты не?..
Глядя больше себе в колени, чем на отца, она делает вид, будто объясняет:
– Все эти мелкотравчатые мошенники, я никогда никому никакого спуску не давала, но вот первый же военный преступник большой лиги, с которым столкнулась, – и я пресмыкаюсь перед звездой, он мучает и убивает людей, ему это сходит с рук, а мне это претит, шокирует меня? нет, я думаю, он может исправиться. Он еще может повернуть назад, не бывает таких плохих людей, должна же у него быть совесть, еще есть время, он сможет все наверстать, вот только теперь уже не может…
– Ш. Шш. Все хорошо, детонька, – застенчиво тянясь к ее лицу. Нет, с крюка ее это не снимает, она знает, что была не вполне честна, надеясь, будто Эрни, либо для самозащиты, либо из истинной невинности, взломать которую она не в силах себя вынудить, лишь примет все это буквально. Что он и делает. – Ты всегда такая была. Я все ждал, когда ты это бросишь, отпустишь, станешь такой же холодной, как все мы, а сам только и молился, чтобы этого с тобой не произошло. Возвращалась, бывало, из школы, с уроков истории, какой-нибудь новый кошмар, индейцы, Холокост, преступления, к которым я закалил свое сердце много лет назад, преподавал их, но уже не настолько их чувствовал, а ты так сердилась, тебя так яростно это ранило, ручки в кулачки сжаты, ну как можно творить такое, как они потом с собой могут жить? Что я должен был говорить? Выдавали тебе салфетки и успокаивали, это взрослые, некоторые себя так ведут, тебе не нужно быть такой, как они, ты можешь быть лучше. Что тут еще придумаешь, убого это, но знаешь что, я так никогда и не выяснил, что в таких случаях надо было говорить. Считаешь, я этим очень доволен?
– Мальчишки у меня теперь то же самое спрашивают, я не хочу, чтоб они стали своими одноклассниками, циничной маленькой мразью, хорошо умеющей только пререкаться, – но что будет, если Зигги и Отису станет слишком уж не все равно, пап, этот мир, он же тогда их растопчет, ему раз плюнуть.