В пустом вагоне-ресторане было холодно, неуютно, и не удивительно, что Батурин, почти не слушавший попутчика, никак не мог взять в толк, о чем тот говорит. Да Алексей, кажется, не особенно и заботился, слушает его Батурин или нет, неторопливо рассказывал о летнем отпуске на Черном море. Когда же он сказал, что было все это лет пятнадцать назад, Батурин даже усмехнулся. Трудно было представить тепло и солнце, сидя в настывшем вагоне, среди снегов и метелей, среди бесконечной тундры, по которой двигался поезд.
Колеса неустанно отстукивали на стыках, изредка в ресторан забегал какой-нибудь изголодавшийся пассажир, с удивлением глядел на Батурина и Алексея, сидевших в углу и терпевших собачий холод, хватал наспех то, что предлагала буфетчица, и пропадал.
Батурин был в тулупе и шапке, Алексей — в кожаном пальто, потертом, но все еще добротном, так что было терпимо. Они взяли бутылку дорогого вина и неторопливо пили. Кухня ничего не готовила, официантки попрятались от холода, оставив на посту крепкую приземистую буфетчицу. И та, накинув поверх пальто засаленный халат, отбывала повинность около ящиков с печеньем и вином. Один раз, похлопав себя руками по бедрам, потопав валенками, она прокричала им через весь вагон:
— Не перемерзли?
Батурин, оглянувшись на крик, улыбнулся, а его попутчик весело ответил, что замерзать им не приходится, и пригласил выпить за компанию. Буфетчица довольно засмеялась и сказала, что она непьющая, да и при деле. И они снова продолжили разговор — точнее, говорил Алексей, а Батурин слушал.
Познакомились они еще в Москве, до отхода поезда оказавшись в одном купе. Батурин по привычке назвал свою фамилию, а попутчик представился полностью: звали его Алексей Евграфович — фамилию, правда, Батурин не расслышал.
— Проще — Алексей, — добавил он, пожимая руку Батурину. — Отчество у меня такое, что не всякий и выговорит.
Батурин кивнул, как бы говоря, что и его можно звать по имени, и хотел было сказать, но отчего-то промолчал. А Алексей, посмеиваясь чему-то и пристально глядя на Батурина, вроде бы выясняя, что он за человек, заговорил о том, что боялся опоздать на поезд и приехал на вокзал пораньше.
— Значит, попутчики, — перебил он сам себя. — Это хорошо, не так скучно будет, а то я в поезде всегда скучаю…
— Да, дорога дальняя, — согласился Батурин, с интересом глядя на Алексея, который говорил с ним так, как со старым знакомым: видать, был общительным и веселым.
Из разговора сразу же выяснилось, что они оба были в Иванове, заранее покупали билеты и даже одинаково торопились на поезд.
— Надо же! — воскликнул Алексей. — Совпадение… В командировке был?
Батурин ответил, что ездил по своим личным делам, и Алексей, кивнув, не стал ни о чем расспрашивать. Какое-то время они молчали.
Две их попутчицы — судя по сходству, мать и дочь — оказались неразговорчивыми, долго сидели в пальто, словно бы не решались раздеться, и косились на мужчин, вроде бы подозревая их в чем-то нехорошем. И Батурин с улыбкой сказал, что с компанией им не повезло.
— Точно, — согласился Алексей. — С женщинами каши не сваришь…
И они, если не спали, подолгу простаивали в коридоре, ходили курить в тамбур и скучали, как скучают в поездах. Через сутки дороги мало что поменялось, и оба они чувствовали, что надоели и вагон, и курево, и разговор. Даже то, что их попутчицы часто ели, раскладывая на столике всякую снедь, раздражало. Они-то перебивались кое-как, выскакивая на больших станциях и покупая что придется. А главное, было томительно и скучно. Может быть, поэтому они и отправились пораньше в ресторан, несмотря на упорные слухи о том, что там не работает плита, и теперь, выпив и разговорившись, не торопились возвращаться в вагон. Буфетчица разрешила им курить, сказав задорно:
— Ах мужчины, мужчины! Что для вас не сделаешь!
И подмигнула Алексею, который понравился ей — видать, черными висками и волевым подбородком. Алексей ответил широкой улыбкой, и Батурин подумал, что его сосед из тех, кто нравится женщинам.
Несмотря на холод, сидеть за столом было все же лучше, чем томиться в вагоне.
Батурин, слушая вполуха Алексея и изредка кивая, думал о своей первой жене Клаве. Когда-то они жили в Иванове, а потом развелись, и теперь у него двое детей, жена и квартира в Мурманске. Клава, не тревожившая его все эти годы, на прошлой неделе вызвала телеграммой: заболел старший сын и его еле спасли. Об этом Батурин и думал, и поскольку повидал Клаву, сыновей, то и вспомнилось ему давнишнее: как он приехал в Иваново, как познакомился с Клавой и как женился. И в мыслях этих не верилось, что прошло так много лет…
Он был тогда молод, закончил техникум и работал первый год. С жильем было туго, и он снял комнату, отказавшись поселиться в общежитии, обложился книгами и стал готовиться к экзаменам. Еще в техникуме он твердо решил, что сразу же поступит в институт. Работа его не утомляла, и он находил время еще и в кино сходить, но, правда, скучал один, потому что не нашел себе новых друзей… В это время приехали на работу из-под Тирасполя тридцать девушек, совсем юных, после школы, — землячки, поэтому и держались вместе. Среди них была и Клава. Батурин ее заприметил сразу, потому что выделялась она среди подруг: веселая, скорая и на работу и на меткое слово. Где Клава, там сразу же и смех. Она тоже поглядывала на Батурина, но взгляд у нее был колючий, и поэтому Батурин побаивался заговорить, не подходил, только издали посматривал. К тому же Клава была ученицей, а он приходился ей, получается, начальством. Неизвестно, как бы оно вышло, только однажды, когда он налаживал станок, Клава сама с ним заговорила.
Так они познакомились, стали встречаться, и тут Батурин с удивлением обнаружил, что Клава, такая веселая на людях, с ним была молчаливой, тихой, даже грустной. Гуляют они или в кино пойдут, она, бывало, и двух слов не скажет. Спросит Батурин что-нибудь, а она только «да» или «нет». Вот и весь разговор. Батурин, конечно, все на свой счет принимал, и так старался, и этак — все развеселить хотел. А Клава грустит, смотрит на него серьезно, словно бы сказать что хочет, да не решается. Попытался он выспросить — может, неприятности какие; отвечает: «Все хорошо». Извелся он с нею, а понять ничего не может. Дальше еще хуже: пообещает прийти на свидание и не приходит. Идет Батурин в общежитие, вызывает Клаву, спрашивает, отчего не пришла.
— Не сердись на меня, — скажет Клава вместо ответа. — Прошу тебя, не сердись.
Батурин видит по лицу — плакала.
Ему бы бросить Клаву, оглядеться вокруг — девушек много, а он как прикипел: Клава да и Клава. Месяца три мучился, пока однажды она сама не пришла к нему на квартиру и не сказала, что ждет ребенка.
— Ты не бойся, он не твой, — сказала тихо и, вздохнув, попросила: — Давай не будем встречаться?..
— Как это не будем?..
— Ну зачем я тебе такая? — сказала Клава и стала убеждать его, что им лучше расстаться, что ничего страшного не произошло и она уже все продумала: рассчитается на работе и поедет в село к матери.
И все так разумно, спокойно говорила, что Батурину от ее слов стало жутковато. Он не поверил, решив, что Клава задумала совсем другое, к тому же тогда он не мог представить, как будет без Клавы, и принялся горячо доказывать, что любит ее, никуда не отпустит и женится на ней.
— Пойми, Клава, — говорил он ей, усадив за стол, держал ее руки так, будто бы отогревал. — Не могу я без тебя! Не представляю, а тем более теперь никуда не отпущу. Ребенок мне не помеха…
— Будешь потом попрекать, — не сдавалась Клава. — Знаешь, как это бывает…
Батурин тогда мало что знал, да и знать не хотел, клялся, что никогда и не вспомнит. Говорил Клаве, как хорошо они будут жить, убеждал, и она, поверив ему, несмело улыбнулась, а после заплакала. Он утешал, целовал и, казалось, сошел с ума от мысли, что Клава будет его женой. Даже обнимал как-то не так — бережно, и готов был на руках носить, счастливый тем, что теперь у него есть Клава, которую надо любить и защищать. Помнилось, он так и подумал, что будет ей защитником.
— Хочешь, я поговорю с хозяевами, — сказал он, — и ты останешься у меня насовсем?.. И не пойдешь больше в общежитие…
— Нет-нет! Прошу тебя, — не соглашалась Клава. — Не надо.
Подобный разговор происходил еще не раз, потому что Клава все не решалась, но Батурин твердо стоял на своем и добился того, что они поженились. Родившегося вскоре сына он записал на свою фамилию, так что никто ничего и не узнал. Жили они сначала в комнате, после получили квартиру. Тогда было уже двое сыновей — погодки, но жизнь, как видно, не удалась. Внешне все выглядело настолько хорошо, что им даже завидовали, но Батурин чувствовал, что Клава с каждым днем отдаляется от него все дальше, и в конце концов понял, что она его совсем не любит и не полюбит никогда. Клава была верной женой, заботливой матерью, но оставалась равнодушна и к нему и к их жизни. Она старалась этого не показывать, относилась к мужу заботливо, но в этой заботе проскальзывала какая-то повинность. К тому же на хорошем отношении ничего не построишь, и каждый знает, что через два-три года семейной жизни вряд ли можно что-нибудь утаить друг от друга. Батурин мучился, уговаривал себя тем, что многие люди живут без любви, что некоторые скандалят и расходятся по нескольку раз, но тем не менее живут. Иногда ему казалось, что, если бы они ругались, было бы легче, но с Клавой невозможно было поругаться, потому что она при первых же словах опускала глаза и говорила:
— Это я виновата.
И говорила так, будто хотела напомнить что-то другое.
Иногда, когда Батурин рассказывал ей о чем-то, она слушала, кивала, а потом вдруг задумывалась, замирала и взгляд ее становился невидящим. Батурин готов был поклясться, что в такие секунды она о нем даже не помнила, он замолкал. А Клава, спохватившись, виновато смотрела на него, но даже не оправдывалась. Да и что она могла сказать?.. Она никогда не говорила о своем прошлом, Батурин и не расспрашивал, но когда она вот так задумывалась, он был уверен — она вспоминала того, кто остался в том прошлом. И остался, как видно, надолго.