чего, с поля уже все повывезли, приготовились люди к холодам…» И вспомнилось ей, как когда-то, не зная ни выходных, ни праздников, работала она в колхозе; вспомнилась нескончаемая делянка свеклы, дожди и грязь, когда чистишь, чистишь до немоты в руках и кажется, нет конца этой работе, а спина деревенеет — не разогнуться. «И не платили, а люди гнулись, — сказала Анастасия тихо, без обиды сказала, потому только, что было это, — и всю какую ни есть тяжесть вынесли». И все ходила на остановке, поджидая автобуса.
В аэропорт Анастасия добралась как раз к семи часам. Снег разгулялся, раскрутился, не находя себе места, падал на землю неохотно, будто собираясь взлететь вскоре; и в белой его мгле здание аэропорта показалось Анастасии нарядным, словно праздничным, большие окна ярко светились, звали к себе. Где-то неподалеку прогрохотал самолет, а после все стихло, и только снег все кружился и кружился в своей бестолковости. Уже развиднелось, и день из-за первого снега казался ослепительно ярким… Анастасия вошла в большой зал, огляделась, взглянула даже на высокий причудливый потолок, подивилась громадности строения и отыскала глазами «справочное». Там ей коротко сказали: «Ждите!» — и Анастасия простояла в нерешительности минут двадцать и встревожилась: большие часы отмечали, что уже десять минут восьмого. «А в телеграмме значится: «семь часов», — подумала она. — Сын прилетел и бегает, ищет меня, а разве в таком большом зале, где столько людей, найдешь?» И решительно отправилась на поиски сына. Ей подсказали, где служебный вход, и она попала к проходной и долго втолковывала усатому вахтеру, что приехала встречать сына, что сын ее летчик.
— А то вдруг разминемся или еще что, — говорила Анастасия, показывая телеграмму. — А так я буду стоять, он и увидит…
— Пропуск тута надо, — басил вахтер из своего окошка, на телеграмму косился. — Без пропуска не положено.
— Да откуда же у меня пропуск, — удивлялась Анастасия. — Сын прилетает…
— Ладно, — сжалился вахтер, — иди… Вон там за стеной и стой, тут они все ходют.
Анастасия устроилась стоять под стеною здания. Перед нею, на просторном заснеженном перроне сторожко застыло несколько больших самолетов; в вихревом движении снега они, казалось, летели низко над землей. У одного из них — того, что поближе, — хлопотали люди; маленькие рядом с самолетом, они охаживали его, как живое существо. Между самолетами, нарезая свежие следы, сновали автомашины. И самолеты, на которых Анастасия никогда не летала, и снег, и ожидание встречи с сыном, и весь этот заснеженный мир аэропорта, совсем не похожий на тесное пространство двора и хаты — десяток вишен, яблоня перед окном, забор да обыденность комнат, — рождали непривычную легкость. И Анастасия всматривалась сквозь снежную пелену, радовалась тому, что у нее такое хорошее место: видит она всех, да и ее не пропустишь; прикрывалась платком от залетного ветра, обсыпавшего снегом, и ждала.
Мимо нее проходили летчики, удивлялись на терпевшую непогоду женщину и пропадали где-то в снеге; вахтер наведывался из своей будочки — присматривал, молчал и уходил. Анастасия приветливо кивала ему, как бы говоря: «Да здесь я, здесь, никуда не хожу». Она открыто поглядела в лицо сердитого с виду начальника, который даже приостановился, заметив ее, строго оглядел и спросил, что она делает на служебной территории. Анастасия ответила ему и подала телеграмму. Начальник взглянул на листок, подумал и, не сказав ничего — лишь кивнув, ушел. Анастасия боялась, что он выпроводит ее, попавшую в эти запретные владения. «Сына я жду, — думала она, как оправдывалась, — что же в этом такого?..» И все стояла, не чувствуя ни холода, ни быстрого бега времени. Снег присыпал ее так основательно, что она стала даже незаметной среди общей белизны.
Вахтеру пришла смена, и он, как положено, передал напарнику Анастасию, будто объект какой; от него Анастасия и узнала, что пошел десятый час. «Что же делать? — встревожилась она. — Что же делать?» Вахтеры ничего путного сказать не могли, отмахивались от нее.
— Сходи к диспетчеру, — посоветовал тот, что сменился, показал дверь и пошел домой.
Диспетчер сидел за прозрачной перегородкой, он что-то записывал, кидался то вправо, то влево над столом, говорил кому-то невидимому. Анастасия терпеливо стояла перед ним, не решаясь беспокоить. Только теперь она вспомнила, что оставила сумку у стены, и успокаивала себя тем, что так оно даже и лучше, что сын, проходя мимо, непременно узнает ее. «И сразу же поймет, что я где-то рядом, — думала Анастасия. — Как же ее не узнать, черная она, удобная… и на каждый день, и так если…» Диспетчер раза два взглянул на Анастасию, но не увидел ее, будто старая женщина только померещилась. Он «выпустил» все самолеты, потребовал резерв и его отправил в рейс, но пассажиров все же оставалось много. Самолетов больше не было, из-за метели никто не прилетал, и диспетчер с досадою думал о том, что начинается заварушка. Ему хотелось только одного — поскорее передать смену и уйти домой.
— Сын у меня, — решилась наконец-то Анастасия, выговорила это в стекло и подала телеграмму.
Диспетчер взял телеграмму, прочитал.
— Все правильно, мамаша, — сказал он и вернул листок. — Рейс задерживается, надо ждать… Вон как метет.
Анастасия поблагодарила диспетчера и вернулась к стене. «Надо ждать, — повторяла она. — Надо ждать!» И все стояла. Самолеты разлетелись, перрон опустел и обезлюдел, его засыпало снегом, и он стал похож на зимнее поле. Снег все гарцевал, крутился и падал, и бело было вокруг и пусто.
Ближе к полдню Анастасии захотелось есть, и она, вытащив из сумки, погрызла хлебца, яблоко взять не решилась — пожалела, но после достала одно краснобокое и съела. И продолжала ждать. Ей слышно было, как где-то неподалеку гудел самолет, и она надеялась, что вот-вот появится ее сын. Мысль о сыне поддерживала ее, и она, не особо заботясь о себе, простояла до темноты. Один раз ей все же пришлось отойти от стены, но ходила она недолго, да и на то время попросила вахтера поглядеть, не пройдет ли кто… Когда стемнело и зажглись прожекторы, она пошла к диспетчеру. За прозрачной перегородкой теперь сидел другой, пожилой, с орденскими планками. «Фронтовик», — обрадовалась Анастасия и, поздоровавшись, протянула ему телеграмму. Диспетчер даже не взглянув, выпроводил Анастасию за дверь да еще и пригрозил вслед:
— Как только пропускают всяких!
И Анастасия, испугавшись не на шутку, скоренько вернулась к стене и решила никуда больше не ходить, ждать, сколько бы ни потребовалось. Больше всего она боялась, что ее выпроводят с территории и она лишится такого удобного места… Снег, вроде бы намаявшись к вечеру, тихо и лапчато устилал землю, мельтешил в глазах и искрился в снопах света. Анастасия стояла и все смотрела сквозь этот снег, она захолодала от бездействия и от чего-то еще, будто оцепенела, и покорно ждала. Снег присыпал ее и не таял даже на щеках, и она изредка смахивала его рукой. А он все падал и падал, и Анастасии подумалось, что ничего уже не будет у нее хорошего в жизни — только вот это ожидание сына, и она терпеливо стояла под стеною.
Верно, она прождала бы всю ночь.
К ней подошел незнакомый летчик, расспросил и взял телеграмму.
— А я гляжу, вы в обед стояли, — сказал он, — и теперь вот стоите, ждете… А ведь никто не прилетит, потому что метет.
Он так и ушел с телеграммой, не было его долго, а когда возвратился, то рассказал Анастасии, что сын ее ждет погоды во Львове и прилетит не раньше утра, потому что снег обещают на всю ночь. Анастасия слушала его и думала о том, что сын ее тоже одет, наверное, как этот летчик, в плащ и фуражку и тоже ходит, обсыпанный снегом.
— Он прилетит и будет сутки ждать эстафету, — говорил между тем летчик. — Такой рейс у него… Давайте я устрою вас в гостиницу, вам надо обогреться…
— Спасибо, я пойду, — ответила Анастасия. — Спасибо вам!
Она сразу же решила поехать домой, чтобы одеться потеплее. «К утру обернусь, — прикидывала, — а что так людей беспокоить». И вскоре уже ехала в вагоне поезда, дремала, согревшись в душном тепле, и жалела, что не успеет растопить плиту и приготовить что-нибудь себе. Есть ей, правда, и не хотелось, но знобило изнутри и по телу разливалась слабость. «Горячего бы чего», — подумала Анастасия и забылась сном, и уже во сне слышала, как по вагону, все такой же недовольный, блуждал проводник. Он бубнил что-то толстыми губами и, потерявшись вконец в монотонности, после «Марьяновки» объявил «Борисполь». Анастасия удивлялась во сне этой глупости, но не проснулась, а после, будто уяснив что-то очень важное, и сама согласилась, что так оно и быть должно. И успокоилась, и не знала уже, едет ли она домой или из дому. Вагон беззаботно покачивался среди белого поля и, поскрипывая, катился все дальше.
Утром Анастасия опять приехала в Борисполь, прошла к диспетчеру. Там ей сказали, что сын прилетал ночью, бегал, искал ее, спрашивал и улетел сразу же, потому что много людей ожидало отправления и потому что все рейсы перемешались. Анастасия слушала и не верила, не понимала, что такое могло быть.
— Улетел, — только и сказала она, повернулась и вышла.
Снег давно успокоился, лежал себе тихо на земле, кое-где уже потемнел. Небо было чистое и синее. Анастасия ничего этого не видела, плелась, неровно как-то ставила больную ногу и беззвучно плакала.
Варенька
Дом стоял недалеко от края высокого глинистого обрыва, и рамы его окон, свежеподкрашенные синим, весело глядели на открывавшуюся за обрывом речную гладь, светлую от летнего неба, серебристую от течения и легкой зыби. Противоположный берег реки, плавно изгибаясь в этом месте, желтел полоской намытого песка, за ним зеленела трава, а чуть дальше начинался сосновый бор, за которым уже невозможно было разглядеть что-либо.
У дома стоял крепкий, блестевший свежим деревом сарай на две двери, крытый шифером, перед ним росли три молодые и одна старая яблоня, между которыми, точно какая-то отметка, торчал в картофельной ботве черенок лопаты. Огород был большой, вытянутый клином в степь и обозначенный тонкими жердями.